Радомысленский, Вениамин Захарович

Вениамин Радомысленский
Имя при рождении:	Вениамин Захарович Радомысленский
Место рождения:	Царицын
Профессия:	театровед, театральный педагог
Награды:

Вениамин Захарович Радомысленский (19 января 1909, Царицын — 26 октября 1980, Москва) — советский театровед, театральный педагог. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1969).

Биография

Родился в семье портного. Детство провёл в Днепропетровске и Симферополе. Окончил Симферопольское профтехучилище Крымшвейторга по специальности портной (1926). Переехал в Москву, учился на рабфаке искусств.

В 1928 году окончил театральное отделение рабфака и в 1931 году литературный факультет Московского университета. Был призван на флот. Службу проходил на Балтийском флоте, был художественным руководителем творческих коллективов, инструктором политуправления.

Вместе с К. С. Станиславским участвовал в создании Оперно-драматической студии, впоследствии, в 1935 году, возглавил эту студию и руководил ею до 1938 года.

Участвовал в Великой Отечественной войне, ушёл добровольцем, служил политработником Северного военно-морского флота, начальником театра Северного флота, был удостоен боевых наград.

С 1945 по 1980 год, вплоть до дня своей смерти, был ректором Школы-студии МХАТ им. В. И. Немировича-Данченко. У студентов пользовался авторитетом и любовью, имел от них прозвище «папа Веня», традиционно завершал своё выступление на празднике начала нового учебного года фразой: «По коням!» Всю его жизнь называют подлинным служением искусству.

В 1956 году способствовал созданию театра «Современник» (предоставил в ночное время для репетиций сцену училища, сам присутствовал на репетициях), а также Нового драматического театра.

Возглавлял народный театральный университет при ВТО, участвовал в подготовке к изданию собрания сочинений К. С. Станиславского.

Его сын, Евгений Вениаминович, окончил Щукинское училище и так же, как и отец, прочно связал свою жизнь с театром, став режиссёром.

Из воспоминаний о Радомысленском Олега Павловича Табакова

…он относился к Школе-студии как к родному дому и изо всех сил старался привить это чувство своим ученикам. Вениамин Захарович бывал достаточно грозен, но никогда не держал зла. И студенты необыкновенно уважали его и за справедливый гнев, и за широту души. Он умел подчинить дисциплине ораву необразованных студентов, но при этом никогда не лишал их творческой свободы

Он много времени уделял Володе Высоцкому, который не был в те годы первым студентом. Володя часто нарушал разные дисциплинарные условности, балагурил, был неуправляем, но Радомысленский одним из первых почувствовал в нём искру Божию. Уже много позже, когда Высоцкий стал знаменитым, Вениамин Захарович часто приглашал его в училище, и мы собирались, чтобы послушать песни. На третий курс пришел Женя Урбанский. И это тоже заслуга Вениамина Захаровича.

Александра Нилина:

Среди нас был спившийся актёр Коля Завитаев. Он выпивал ещё в школе-студии, за что ректор Радомысленский решил не выгонять его совсем, но отдать на перевоспитание в провинциальный театр. Он сам отвёз Колю во Владимир, а оттуда привёз очень талантливого актёра без высшего образования, которому бы не помешало доучиться на старших курсах учебного заведения при МХАТ. Фамилия нового студента была Евстигнеев и звали его Евгений

— Александр Нилин. Станция Переделкино: поверх заборов : роман частной жизни. Москва: АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2015 ISBN 978-5-17-087072-1

Похоронен на Востряковском кладбище.

Отрывок, характеризующий Радомысленский, Вениамин Захарович

– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.