Радонежский, Платон Анемподистович

Платон Анемподистович Радонежский
Основная информация
Дата рождения	1826(1826)
Место рождения	село Коприно, Рыбинский уезд, Ярославская губерния, Российская империя (ныне: Рыбинский район, Ярославская область, Россия)
Дата смерти	19 сентября (1 октября) 1879(1879-10-01)
Место смерти	Москва
Страна	Российская империя Российская империя
Профессии	камерный и оперный певец
Певческий голос	бас-баритон
Жанры	опера, русская народная песня, романс
Коллективы	Оперная труппа Большого театра

Платон Анемподистович Радонежский (1827—1879) — артист Императорской Московской русской оперной труппы (бас-баритон) и камерный певец.

Биография

Родился в 1826 (в некоторых источниках — 1827 и 1829) году в селе Коприне Рыбинского уезда Ярославской губернии (ныне затоплено Рыбинским водохранилищем) в семье священника. Всё семейство Радонежских обладало прекрасными голосами, музыкальностью и очень любило пение. С 6 лет Платон пел в церковном хоре. У него был выдающийся голос, поэтому, когда, окончив Рыбинское уездное училище, он поступил в Ярославскую духовную семинарию, то тотчас же был записан в певческий хор. В семинарии он гораздо больше обращал внимания на развитие своего голоса, нежели на учебные занятия, и был выпущен из неё по второму разряду, после чего поступил писцом в Ярославское губернское правление. Прекрасный голос его был известен всему городу.

На одном из вечеров в 1849 году Радонежский познакомился с известным певцом Александром Бантышевым; тот взял его с собой в Москву. Там Радонежский поступил вольноприходящим в Московское театральное училище и обучался пению у К. Тамброни. Познакомился с А. Островским, Н. Гоголем (занимался перепиской второй части его «Мертвых душ»), А. Верстовским, И. Сосницким, М. Щепкиным. В 1850 году с труппою актёров отправился путешествовать по провинциальным городам. Побывал в Воронеже, Ярославле и Рыбинске, где исполнял русские романсы и песни. Его могучий голос и та необычайная задушевность, с которой он пел, обращали на себя общее внимание. В 1854 году на собранные от концертов деньги уехал в Петербург, где брал уроки пения у Ф. Риччи. В это время ему финансово помогали В. Одоевский и М. Виельгорский. В 1856 году зачислен в Петербургскую оперную труппу, однако партий ему не давали.

В начале 1857 года, благодаря финансовой поддержке П. Демидова, Радонежский получил возможность ехать в Италию, чтобы получить более солидное вокальное образование. В Италии он брал уроки у знаменитостей музыкального мира: Д. Гордиджиани, А. Чеккерини, П. Романи. Его голос был очень сильный, чистый и в то же время необыкновенно мягкий, музыкальный. Все учителя занимались с ним очень охотно. Пел в хоре русской церкви на вилле П. Демидова, выступал на концертах. В 1860 году дебютировал во флорентийском театре «Пергола». В 1861 году во флорентийском соборе исполнял басовую партию в известной оратории Россини «Моисей»; успех его был громадный. Был принят в члены Флорентийского филармонического общества. Выступал в оперных театрах Италии: в Риме, Болонье, Мантуе, Венеции, Милане, Тоскане, Генуе, Лукке. В начале 1862 года дал 14 концертов в Германии, Франции и Швейцарии.

Получил ангажемент в Америку, но отказался, вернулся в Россию. Выступил в Петербурге в первый раз в концерте Д. Леоновой. Его не только заметили, но сразу причислили к выдающимся русским певцам. В 1863—1865 годах солист петербургского Мариинского театра. В 1864 году успешно гастролировал в Париже.

В 1865 году дебютировал в московском Большом театре в партии Сусанина в опере Глинки «Жизнь за царя». Голос дебютанта всеми признан был особенно выдающимся. Положение его было упрочено. С тех пор до самой смерти он не покидал Московской сцены, и каждое появление его вызывало бурные восторги.

Платон Анемподистович Радонежский умер в Москве 19 сентября (1 октября) 1879 (в некоторых источниках — 1881) года. Похоронен в родном селе. После 1917 года в Коприно в доме Радонежских открыли краеведческий музей. В связи с наполнением Рыбинского водохранилища все материалы и личные вещи певца передали в Рыбинский музей-заповедник, а останки Радонежского перезахоронили в соседнем селе Погорелка. Могила певца объявлена одним из «Памятников истории и культуры Рыбинского района».

Роли

Из его ролей наиболее выдающимися были роли Сусанина в опере «Жизнь за царя», Руслана в «Руслан и Людмила» Глинки и Мельника в «Русалке» Даргомыжского.

Первый исполнитель партии Власа Дюжого («Воевода» П. Чайковского, 1869). Первый исполнитель на русской сцене Конрада («Дети степей, или Украинские цыгане» А. Рубинштейна, 1867). Первый исполнитель в Большом театре — Элиакима («Юдифь» А. Серова, 1865), Дона Луиса Камоэнса («Индра» Ф. Флотова, 1866), Тихона («Гроза» В. Кашперова, 1867), Красного солнышка («Рогнеда» А. Серова, 1868), Князя Вязьминского («Опричник» П. Чайковского, 1875).

Другие партии: Неизвестный («Аскольдова могила» А. Верстовского), Фарлаф («Руслан и Людмила» М. Глинки), Громобой («Громобой» А. Верстовского), Старик-странник («Рогнеда» А. Серова); Кардинал де Броньи («Жидовка» Ж. Ф. Галеви).

Партнёры: А. Д. Александрова-Кочетова, А. Р. Анненская, А. В. Аристова, М. П. Владиславлев, С. В. Демидов, А. М. Додонов, Е. П. Кадмина, А. Г. Меньшикова, И. И. Онноре, И. Я. Сетов, Ш. Л. Смельская.

Камерный репертуар включал произведения М. Глинки, А. Даргомыжского, А. Дюбюка, В. Моцарта, Дж. Россини, Ф. Шуберта, особенно хорошо ему давались испанские романсы А. Варламова, А. Гурилёва, А. Верстовского и русские народные песни.

---

Автор стихотворений «Тоска по родине» (Флоренция, 1857) и «Село Коприно» (Париж, 1864). На собственные стихи писал романсы, в том числе исполняющийся и поныне «За что ты меня полюбила».

Литература

• Грановский Б. Очерки о певцах Ярославского края. — Ярославль, 1988. — С. 25—38.
• Радонежский, Платон Анемподистович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Радонежский Платон Анемподистович // Отечественные певцы. 1750—1917: Словарь / Пружанский А. М. — Изд. 2-е испр. и доп. — М., 2008.
• Радонежский Александр Последние минуты жизни певца русской оперы П. А. Радонежского // Московские ведомости. — 1879. — № 240. — С. 3.

Отрывок, характеризующий Радонежский, Платон Анемподистович

Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.