Радоница

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Радоница
</td>
Поминки на Радоницу. XIX век
Тип Христианский / народно-христианский
Иначе Радуница, Раданица, Родоница, Радавница
также Деды
Отмечается восточными славянами
Дата вторник, местами понедельник, Радоницкой недели
Традиции убирают могилки, «окликают» покойников
Связан с Пасхой

Ра́доница, или Ра́дуни́ца — весенний праздник поминовения умерших у восточных славян, приходившийся в разных местностях на воскресенье, понедельник или вторник Фоминой (Радоницкой) недели; в некоторых местах так называлась вся Фомина неделя[1]. Эта славянская традиция была воспринята и поддержана Русской православной церковью[2].





Этимология

По мнению Ю. Лаучюте, слово заимствовано у балтов: лит. raudine «молитва за умерших с плачем и причитанием», лит. rauda «плач с причитанием»[3]. По мнению М. Мурко и А. В. Десницкой, название Радуница явилось переосмысленным (путём сближения с рад, радость) производным от греч. ροδωνια «розовый куст, розовый сад» — кальки лат. Rosalia «день роз» с тем же значением «праздника поминовения мёртвых»[4] (аналогичная этимология общепринята для названия праздника Русалий). М. Фасмер возражал против подобной этимологии рус. Радуница, ссылаясь на отсутствие в среднегреческом языке подобного термина для поминок, и считал наиболее приемлемым понимание Радуницы как праздника радостного пасхального поминовения мёртвых и её сближение с рад- («радование, радость»)[5]. Сравните полесское название праздника — Деды радостные. Это полностью отвечает как диалектным названиям этого праздника (активно сближающим Радуница с радоваться), так и христианскому восприятию Пасхи[2], имея в виду радость о воскресшем Христе и грядущем всеобщем воскресении мёртвых[6].

Другие названия

рус. Радуница, Родоница, Радовница, Радольница, Радонница, Радошно, Радошница, Радожное, Радунец, Радостное, Радушное воскресенье, Редомное воскресенье[2], Навьи проводы, Навий день[7]; на Украине: Могилки, Гробки[8]; в Белоруссии: Навий день, Родительская, Радованцы, Усопшая Радованица, Радованские поминки[8]; укр. Про́води, Бабский Великдень, Мертвецький великден[9][10], белор. Небожчицкій велик день[11], Ра́даўнiца, Радуніца, Раданiца, Радуніцкія Дзяды, Вялікдзень мёртвых, полес. Деды́ ра́достные.

Даты поминовений

В России, на востоке Белоруссии и северо-востоке Украины поминальный день приходится на вторник, реже — понедельник Фоминой недели[12]. На Украине, в Белоруссии и в Подляшье (Польша) Радоница называется Проводы, отмечается в воскресенье, понедельник или вторник Фоминой недели[13].

В Белоруссии — официальный государственный праздник, нерабочий день (второй вторник после православной Пасхи) — День поминовения усопших.

В Молдове этот день называется Родительским днём и отмечается в воскресенье или понедельник[14].

Отмечается: в Центральной Украине — в понедельник Фоминой недели (Проводы), на востоке Украины — на Красную горку, в Белоруссии — во вторник (Радованцы), на севере России — во вторник или воскресенье (Красная горка)[8], в Костромской губернии — в воскресенье[15]. На юге России поминают предков на Пасху (основано на представлении о «Пасхе мертвых» или «Навьих проводах»)[16] или на Красную горку[17].

Радоница и Церковь

Согласно Амвросию Медиоланскому в этот день: «достойно и праведно есть, братия, после торжества Пасхи, которое мы праздновали, разделить радость нашу со свв. мучениками, и им, как участникам страданий Господа, возвестить славу воскресения Господня»[18].

Народная традиция поминовения усопших в понедельник или вторник Фоминой седмицы обусловлена тем, что, согласно Типикону, после Фомина воскресенья по будням возобновляется пение литии по усопшим, прекращавшееся с Великого четверга[19]. При этом, на богослужении Радоницы церковный устав не предполагает «ничего специально заупокойного», поскольку вторник Фоминой седмицы приходится на период попразднства Антипасхи. Традиция совершения на Радоницу заупокойной службы, копировавшей службу Троицкой субботы, критиковалась литургистами в лице Афанасия (Сахарова) на том основании, что Устав не допускает смешения скорбно-заупокойного и торжественно-праздничного[20].

Церковь осуждает некоторые народные обычаи этого дня (поминовение алкоголем и т. д.), называя их «языческими». В частности, о ситуации начала XX века говорится: «До настоящего времени в некоторых местах существует возмутительный обычай сопровождать послепасхальные поминовения усопших диким пьяным разгулом. <…> Всё Киевское приходское духовенство <…> увещевало прихожан оставить этот грешный обычай справлять чисто по-язычески пьянственную тризну на гробах своих усопших»[21].

Празднование Радоницы

В Смоленской губернии

На Радоницу «пекут драчёну, варят кашу, жарят «яешню», красят яйца, пекут пироги, лепёшки или блины (тоненькие из пшеничной муки). Накладывают каши целую чашку, хорошенько помаслят, сверху положат пирог, а в другую чашку кутьи, блинов или лепёшек, драчену, яешню, сверху варёных красных яиц; свяжут все тряпкою. Хозяин приготовляет водку; смотря по достаткам — полштофа или два, а когда родня большая и двор богатый, то и целую баклашку, гарчик, да и отдельно ещё бутылочку для особенно дорогих или почётных гостей, крепко настоенную стручистым перцем»[22].

После совершения священником церковной панихиды:

Хозяин одно крашеное яйцо закапывает в землю, христосуется таким образом с умершим, священник уходит, а семья садится вокруг могилы. Хозяин и близкие родные начинают выть по умершим, потом и они садятся вместе с другими, начинают выпивать вотычку, едят все кушанья, которые принесены на могилу. Тут бывают и старцы, и бобылки безродные. Каждый оделяет их всем имеющимся: кушаньем, так и водкою. А потом вздремнувши и потянувшись хорошенько, после непродолжительного сна, возвращаются домой. Некоторые ещё сидят, разговаривают, проводят время, как дома. Курить не воспрещается. «Покойник любил курить — покурим». Старики и старухи вечером остаются дома, а молодые парни, мужики и бабы, а также девки идут к кабаку, водят хороводы, играют в горелки, поют песни, веселятся, оправдывая таким образом пословицу: «Радоница по обеду плачет, а после обеда скачет». На Радоницу мальчишки борются, пробуют крепость яиц, «играют на убитки»[23].

В других местах
В других губерниях Российской империи Радоница была днём домашнего и церковного поминовения, когда навещать усопших на кладбище было не принято. Так, на северо-востоке России, а также кое-где в Белоруссии на Радоницу готовили баню для мёртвых, оставляя для них воду с веником, чистое бельё, а сами при этом не мылись и даже не заходили в баню; наутро на золе, рассыпанной на полу, искали следы умерших. На Черниговской губернии вторник Фоминой недели назывался Радульные деды; считалось, что предки в этот день приходят домой, поэтому для них на окно выставляли воду и сыпали крошки; на стол выставляли три перемены блюд («завтрак», «обед» и «ужин»), после чего «диды шли да дому». На Украине и в Белоруссии сохранился обычай по завершении Радоницы мыться в бане (что может быть истолковано и как очистительный обычай, и как отмена запрета на мытьё в бане, соблюдаемого в некоторых местах со Страстного четверга до Радуницы).

Агапкина Т. А. Радуница // Славянские древности: Этнолингвистический словарь - с. 391[13]

К Радунице специально красили яйца, причём кое-где уже не в красный, а в жёлтый или зелёный, то есть в «жалобные» цвета (полес.).

Агапкина Т. А. Радуница // Славянские древности: Этнолингвистический словарь - с. 391[13]

Во многих местах крестьяне верили, что раньше Радуницы поминать родителей нельзя, так как именно в этот день они впервые разговляются после Пасхи. В советские времена, когда многим посещать церковь было нельзя, люди приходили праздновать Пасху на кладбище. Таким образом, по сути, и Радуница, и Пасха праздновались в один день[24].

Окликание дождя

В этот день детвора «окликала» первый весенний дождь[25]. С самого утра следили за облаками и тучами на небе. Раньше утверждали, что не бывает такого радоницкого вторника, в который не капнуло хотя бы одной капельки дождя[26]. При виде облачка дети выкрикивали:

  • Дождик, дождик! Снаряжайся на показ[26].
  • Дождик, припусти, мы поедем во кусты, во Казань побывать, в Астрахань погулять[26].
  • Поливай, дождь, на бабину рожь, на дедову пшеницу, на девкин лён поливай ведром[26].
  • Дождь, дождь, припусти посильней, поскорей, нас, ребят, обогрей![26]
  • Дождик, дождик, перестань, я поеду в Арестань![27]

Если после закличек начинался дождь, то все окликальщики наперебой кидались умываться «небесной водицей», — что, по словам стариков, должно приносить счастье. Если же в этот день ударит первый весенний гром, то молодые женщины и девушки умывались дождём через серебряные и золотые кольца. Считалось, что этим сохраняется красота и молодость[28].

См. также

Напишите отзыв о статье "Радоница"

Примечания

  1. Словарь русского языка, 1995, с. 126.
  2. 1 2 3 Агапкина, 2009, с. 390.
  3. Лаучюте Ю. Перунъ, Велесъ и балто-славянская проблематика // [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1983_Balto-slav_etnojaz_otnoshenija_tezisy.pdf Балто-славянские этноязыковые отношения в историческом и ареальном плане]. — М.: Наука, 1983. — С. 30.
  4. Десницкая А. В. К вопросу о балканизмах в лексике восточнославянских языков // [nkslav.ru/library/files/ssl-viii-1978-jazykoznanije.pdf Славянское языкознание: VIII Международный съезд славистов. М., 1978.] С. 166-167.
  5. Фасмер, 1987, с. 31.
  6. [skudelnica.ru/radonica/ Духовная жизнь]
  7. Востоков, 1852, с. 120.
  8. 1 2 3 Даль/Радужник, 1880—1882.
  9. Сапіга, 1993.
  10. Мельников, 1875.
  11. Богданович, 1895, с. 56.
  12. Агапкина, 2009, с. 389.
  13. 1 2 3 Агапкина, 2009, с. 391.
  14. [www.trm.md/ru/social/crestini-ortodocsi-sarbatoresc-blajinilor/ Православные христиане отмечают Дни поминовения усопших]
  15. Снегирёв, 1838, с. 47.
  16. Агапкина, 2002, с. 566.
  17. Даль/Поминать, 1880—1882.
  18. Митрофан, 1991, с. 121.
  19. Типикон, гл. 50, «Неделя Антипасхи», 3-е «зри»
  20. [azbyka.ru/otechnik/Afanasij_Saharov/o-pominovenii-usopshikh-po-ustavu-pravoslavnoi-cerkvi/3_13 О поминовении усопших по уставу Православной церкви]
  21. Булгаков, 1993, с. 653.
  22. [newsby.org/by/2012/04/23/text23958.htm Радоница: Как вести себя на кладбище]
  23. Добровольский, 1914, с. 764—765.
  24. Баранова и др., 2001, с. 474.
  25. Грушко, Медведев, 1996, с. 484.
  26. 1 2 3 4 5 Коринфский, 1901, с. 246-247.
  27. [www.unn.ru/folklore/fzaklich.htm Заклички]. ННУ
  28. Нэй, 2012, с. 62–63.

Литература

Ссылки

  • [www.pravmir.ru/article_1035.html Радоница] на сайте «Православие и мир»
  • [www.ethnomuseum.ru/section62/2092/2089/4152.htm Радоница] // Российский Этнографический Музей
  • [www.krainov1.blogspot.com/p/blog-page_23.html Круглый год. Обрядовая поэзия. Радоница.]
  • [radunica.info Международный ежегодный фестиваль славянской культуры Радуница]

Отрывок, характеризующий Радоница

Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.