Радужная майка
Радужная майка — элемент экипировки действующего чемпиона мира по велоспорту. Представляет собой белую велосипедную майку с опоясывающими её на уровне груди гонщика широкими полосами цветов олимпийских колец; узкие полосы тех же цветов нанесены на края рукавов и воротник. Вопреки названию майки, цвета олимпийских колец не совпадают с традиционными радужными.
Содержание
Правила
Внешний вид и порядок ношения радужной майки регламентируются 6-м параграфом 3-й главы 1-й части правил Международного союза велосипедистов, который является её правообладателем. Действующий чемпион мира в любой дисциплине велоспорта, признаваемой UCI, должен участвовать в соревнованиях, облачившись в радужную майку. Гонщик впервые надевает её на церемонии награждения призёров чемпионата мира, а в последний раз может облачиться в неё накануне аналогичной гонки следующего чемпионата. Чемпион мира также должен носить её на пресс-конференциях, автограф-сессиях и иных мероприятиях. Существует только одна причина, по которой велосипедист лишается права ношения радужной майки раньше времени — при уличении в применении допинга.
Поскольку все права на радужную майку принадлежат UCI, чемпион мира не может на ней заработать. Он также ограничен в рекламных возможностях, поскольку на радужную майку наносится значительно меньшее количество логотипов спонсоров, чем на стандартную майку велокоманды; выделение рекламных поверхностей майки необходимо согласовать с UCI.
Нельзя носить радужную майку во время участия в другом виде велоспорта. Например, чемпион мира в групповой гонке на шоссе надевает её на однодневные гонки классического типа и на групповые этапы многодневных гонок; он не может носить радужную майку в разделке многодневки. Для некоторых дисциплин существуют нюансы. Чемпион мира в мэдисоне может облачаться в майку на шестидневных трековых гонках, даже если он не едет в паре с партнёром по чемпионату мира. Велокоманда, чьи гонщики выиграли командную разделку шоссейного чемпионата мира, в следующем календарном году должна наносить на все свои майки чемпионский логотип.
Действующий чемпион мира может нанести радужные (в велоспортивном понимании это слова) полосы на другие элементы экипировки; например, велосипед или шорты. После утраты звания чемпиона мира (по спортивным, а не допинговым причинам), велогонщик сохраняет право нанесения радужных полос на края рукавов и воротник стандартной майки.
Обладатели
- На 17 октября 2012 года
Проклятие
По отношению к чемпиону в самом престижном виде, групповой шоссейной гонке, распространено понятие «Проклятие радужной майки». Считается, что в следующем после завоевания титула сезоне (когда гонщик носит радужную майку) чемпион выступает неудачно, по крайней мере заметно хуже предыдущего сезона. Этому есть объективные причины. Чемпионат мира является одной из главных целей сезона для спринтеров и классиков; а потому, когда гонщику не удаётся отстоять титул, его сезонный список побед уменьшается на весомую единицу. Это особенно заметно, если чемпионом неожиданно стал относительно редко выигрывающий гонщик. Сама радужная майка также позволяет конкурентам следить за чемпионом, в то время как гонщиков одной команды в одинаковой экипировке сложнее различить.
Легенда о проклятии майки получила широкую известность на рубеже веков, когда ряд чемпионов мира провели неудачные следующие сезоны. Тогда вспомнили неудачи чемпионов прошлого: чемпион 1970 года Жан-Пьер Монсере погиб через полгода после завоевания титула; чемпионы 1965 и 1987 Том Симпсон и Стивен Рош практически пропустили сезоны в радужной майке из-за травм; чемпионы 1986 и 1990 годов Фредди Мартенс и Руди Даненс одержали победы в последние сезоны, когда они были конкурентоспособны.
Тем не менее, такие гонщики, как Эдди Меркс, Бернар Ино и Грег Лемонд, сумели выиграть в радужных майках самую престижную велогонку, Тур де Франс.
Напишите отзыв о статье "Радужная майка"
Ссылки
- [www.uci.ch/Modules/BUILTIN/getObject.asp?MenuId=MTkzNg&ObjTypeCode=FILE&type=FILE&id=34033&LangId=1 UCI rules. Part I: General organisation of cycling as a sport]
- [www.sports.ru/tribuna/blogs/proteamastana/366928.html Проклятие радужной майки. Хроника десятилетия]
Отрывок, характеризующий Радужная майка
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
