Раевская, Екатерина Николаевна
| Екатерина Николаевна Орлова | |
 | |
| Имя при рождении: |
Екатерина Раевская |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
| Мать: | |
| Супруг: | |
Екатери́на Никола́евна Орло́ва (21 апреля 1797, Дербент — 3 февраля 1885, Царское Село) — жена декабриста, генерала Михаила Орлова, дочь героя Отечественной войны 1812 года Николая Раевского.
Биография
Старшая дочь генерала Николая Раевского от брака с Софьей Алексеевной Константиновой, внучкой Ломоносова. Родилась «под стенами Дербента», как гласит надгробная надпись. Получила прекрасное домашнее образование. Умела покорять людей твёрдостью и прямотой своего характера, за что друзья в шутку прозвали её «Марфой Посадницей».
В мае 1821 года вышла замуж за командира 16-й пехотной дивизии генерал-майора Михаила Фёдоровича Орлова, до этого бывшего начальником штаба у Николая Раевского, командовавшего корпусом. Но восстание декабристов положило конец успешной карьере Орлова: он был арестован, провёл полгода в Петропавловской крепости, после чего был выслан в своё имение с запретом появления в столицах. Екатерина Николаевна разделила с мужем его ссылку. В конце 1826 года она приезжала в Москву, чтобы попрощаться с сестрой, уезжавшей в Сибирь к мужу-декабристу С. Г. Волконскому.
В своих «Записках» Волконская так вспоминание об этом:
«Сестра Орлова приехала в Москву проститься со мной… видя, что я уезжаю без шубы, испугалась за меня и, сняв со своих плеч салоп на меху, надела его на меня. Кроме того, она снабдила меня книгами, шерстями для рукоделья и рисунками».
Николай Раевский, посетившйи Орловых в их имении так писал сыну:
«Катенька щастлива в своем семействе, муж ея человек без ценной, нам истинный родной, дети премилые, но дела его не в цветущем положении, деревня, в которой он, как заключенный, прескучная, грустная пустыня. Но они здоровы и Орлова характер в веселости не изменяется».
После разрешения в 1831 году переехать в Москву Орловы поселились на Малой Дмитровке), а потом жил на Пречистенке. В этот период жизни в их доме бывали А. И. Герцен, И. С. Тургенев, Я. П. Полонский. В письмах современников сохранились сожаления о кончине Михаила Орлова, произошедшей в 1842 году, и мужестве его супруги:
В четверг 19-го Орлов скончался. Нельзя пересказать, как разбирала душу жена его. Она не отходила от него ни днем. ни ночью, не плакала и даже со всеми говорила, но просто видно было всякому, что её на земле нет.— Письмо мужу из Москвы 23 марта 1842 года Aвдотьи Петровны Елагиной
После кончины супруга Екатерина Николаевна много путешествовала, то уезжая за границу, то возвращаясь, жила то в Москве, то в Петербурге, то в Царском Селе. Много времени посвятила систематизации бумаг и описанию архива прадеда, Михаила Васильевича Ломоносова. До глубокой старости сохраняла остроту ума, ясность души и приветливость нрава. Продолжала интересоваться литературой, внимательно следя за тем, что писалось о Пушкине. Скончалась в 1885 году в Царском Селе, похоронена в Новодевичьем монастыре, рядом с мужем.
Отношения с Пушкиным
|
| |
| <center>Супруги Михаил и Екатерина Орловы
| ||
</div> </div>Екатерина Николаевна познакомилась с Александром Пушкиным в Санкт-Петербурге в 1817 году. Но узнать друг друга лучше им довелось в ходе совместного путешествия Раевских и поэта по Кавказу в 1820 году. Они часто беседовали и спорили о литературе. В письмах Пушкин отзывался о Екатерине Николаевне с большим уважением. 24 сентября 1820 года он писал брату:
«Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского, Я не видел в нём героя, славу русского войске, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина… Все его дочери — прелесть старшая — женщина необыкновенная».
Также он писал:: «Признаюсь, одной мыслью этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете, и всей нашей публики».
Обычно вспоминают об отношениях Пушкина и младшей из сестёр Раевских Марию Николаевну, к которой относят посвящение поэму «Полтава». Однако же и Екатерина Николаевна занимала место в мыслях поэта. Позднее в своих «Записках» Мария Волконская так писала о Пушкине:
«В качестве поэта он считал долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, которых встречал… В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел».
Некоторые пушкиноведы спекулируют, что Екатерина вдохновила Пушкина на сочинение ряда стихотворений[1]. Чаще всего с её именем связывают отрывок «Красавица перед зеркалом», написанный 9 февраля 1821 года в Киеве, во время пребывания в доме её родителей:
<center>Взгляни на милую, когда своё чело
Она пред зеркалом цветами окружает,
Играет локоном — и верное стекло
Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.
А. И. Тургенев писал Вяземскому в феврале 1821 года: «Михайло Орлов женится на дочери генерала Раевского, по которой вздыхает поэт Пушкин».
Не известны письма между сестрами Раевскими и Пушкиным, но в их семейной переписке его имя часто встречается. Один из биографов поэта П. К. Губер считал, что письма Екатерины Раевской-Орловой свидетельствуют о некотором пренебрежении к Пушкину, другие исследователи видят в них внимание к Пушкину, прикрытое внешним холодком и чопорностью. В её письмах брату Александру встречаются такие строки:
«Пушкин больше не корчит из себя жестокого, он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно. Он только что кончил оду на Наполеона, которая, по моему скромному мнению, хороша, сколько я могу судить, слышав её частью один раз».— 12 ноября 1821 г.
«Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах».— 23 ноября 1821 г.
«…Пушкин послал Николаю (брату Орловой — Н. Раевскому) отрывок поэмы. которую не думает ни печатать, ни кончить. Это странный замысел, отзывающийся, как мне кажется, чтением Байрона».— 8 декабря 1822 г.
В свою очередь Пушкин тоже отзывался об Орловой в переписке. В письме из Михайловского П. А. Вяземскому про трагедию «Борис Годунов» он писал:
.«Сегодня кончил я 2-ю часть моей трагедии …моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орловa! Знаешь её? Не говори, однако ж, этого никому».
Некоторые исследователи считают. что поэт был влюблён в Екатерину Николаевну, отводя ей то роль NN — утаённой любви, то «Катерина III» в его донжуанском списке.
Семья
С 1821 года замужем за Михаилом Орловым. В браке у четы родилось двое детей:
- Николай (1822—1886) — женат с 1857 года на Ольге Павловне Кривцовой (1838—1926), внучке Н. Г. Репнина-Волконского. Его дочь, полная тезка его матери, Екатерина Николаевна Орлова (младшая) — жена С. А. Котляревского.
- Анна (1826—1887) — замужем за генерал-майором князем Владимиром Владимировичем Яшвилем (1813/1815—1864), сыном князя В. М. Яшвиля
Напишите отзыв о статье "Раевская, Екатерина Николаевна"
Примечания
- ↑ Томашевский Б. В. Пушкин. Кн. 1. — М.-Л. 1956, с. 488.
Источники
- Русские портреты XVIII—XIX столетий. Изд. Вел. Кн. Николая Михайловича. СПб. 1906. Т. II вып IV. № 156.
- Н.Рабкина [www.nearyou.ru/0pushkin/O/OrlovaEN.html Орлова Екатерина Николаевна] // Работница : журнал. — 1980-е.
Литература
- Нина Забабурова [www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=1849&level1=main&level2=articles Все его дочери прелесть] // relga : электронный журнал. — 2000-02-09. — № 3 (33).
Отрывок, характеризующий Раевская, Екатерина Николаевна
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
