Раевский, Александр Сергеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Раевский Александр Сергеевич
Род деятельности:

конструктор паровозов

Дата рождения:

23 января (4 февраля) 1872(1872-02-04)

Место рождения:

Харьков, Российская империя

Гражданство:

СССР СССР

Подданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

23 июня 1924(1924-06-23) (52 года)

Место смерти:

Москва, РСФСР, СССР

Мать:

Мария Дмитриевна Раевская-Иванова

Александр Сергеевич Раевский (23 января (4 февраля1872, Харьков23 июня 1924, Москва) — русский инженер, учёный, конструктор паровозов[1]. Сын художницы и педагога Марии Дмитриевны Раевской-Ивановой, первой женщины в Российской империи, которой Петербургская Академия художеств присвоила звание художника (1868).





Биография

В 1895 году Раевский окончил технологический институт в Харькове. По окончании института работал в техническом отделе службы движения Московско-Курской железной дороги. С 1900 года работал конструктором на Харьковском паровозостроительном заводе, а с 1910 года перешёл на Путиловский завод в Петроград на должность руководителя паровозно-технической конторы завода.

Под руководством Раевского, с 1917 года были разработаны рабочие проекты ряда серийных паровозов: Щ, Щп, Ъч, Уу, Лп, М, Мр[2]. Совместно с инженером Я. М. Гаккелем в 1921—1923 гг. работал над проектом одного из первых в в мире магистральных тепловозов, имевших практическое хозяйственное применение (не просто теоретическое или экспериментальное) — тепловозом Щэл1, для которого разработал кузов и ходовую (экипажную) часть[1][3].

Как конструктор паровых локомотивов, Раевский всегда считал, что их перспективное развитие будет неизбежно сопровождаться общим усложнением конструкции, в частности, за счёт применения многоцилиндровой паровой машины.

С 1920 года Александр Сергеевич Раевский (одновременно с основной работой на Путиловском заводе) являлся профессором и преподавал в Петроградском политехническом институте. Он был автором ряда графоаналитических методов: расчёта противовесов паровой машины паровоза, метода расчёта головки шатунов, пальцев кривошипов, осей колёсных пар и др.[1]; состоял членом многих научно-технических советов и комитетов по паровозостроению.

Трагически погиб 23 июня 1924 года при испытаниях: во время проверки прочности Лихоборского железнодорожного моста близ станции Ховрино (ОктЖД, г. Москва) он был сбит испытательным паровозом. 26 июля 1924 года путиловские рабочие и делегации от Политехнического и других институтов проводили в последний путь Александра Сергеевича. Его тело доставили из Москвы специальным поездом. Александр Сергеевич Раевский похоронен на Красненьком кладбище в Ленинграде, неподалёку от Путиловского завода, где начиналась его трудовая деятельность в городе на Неве[4][5].

Память

С целью увековечения памяти инженера-конструктора, талантливого паровозостроителя, профессора Александра Сергеевича Раевского, 10 апреля 1925 года проспект Сегаля (был сформирован и получил название в 1909 году; старое название появилось от фамилии крупного петербургского землевладельца) близ Санкт-Петербургского Политехнического института, в котором преподавал учёный, был переименован в проспект Раевского[6][7]. Он идёт от Тихорецкого проспекта до дома № 51 по Светлановскому проспекту, немного не доходя до самого Светлановского проспекта[7].

Напишите отзыв о статье "Раевский, Александр Сергеевич"

Примечания

  1. 1 2 3 Большая Советская Энциклопедия. Гл. ред. Б. А. Введенский, 2-е изд. Т. 35. Прокат — Раковины. 1955. 672 стр.. илл. и карты; 35 л. илл. и карт.
  2. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/105331/ Раевский Александр Сергеевич в Большой биографической энциклопедии]
  3. Сологубов В. Н., Развитие паровозостроения в СССР, в кн.: Очерки развития железнодорожной науки и техники. Сборник статей, М., 1953.
  4. Профессор А. С. Раевский. (Некролог), «Техника и экономика путей сообщения», 1924, т. 1, № 7
  5. Копытковский Д. (и др.). А. С. Раевский. (Некролог), «Предприятие», 1924, № 9
  6. Горбачевич К. С., Хабло Е. П. Почему так названы? О происхождении названий улиц, площадей, островов, рек и мостов Санкт-Петербурга. — СПб.: Норинт, 2002. — 353 с. — ISBN 5-7711-0019-6.
  7. 1 2 [www.spbculture.ru/img/2011_09/Reestr2010.doc Реестр названий объектов городской среды Санкт-Петербурга]

Литература


Отрывок, характеризующий Раевский, Александр Сергеевич

Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.