Разгром ихэтуаней в Северной и Центральной Маньчжурии

Разгром ихэтуаней в Южной Маньчжурии
Основной конфликт: Ихэтуаньское восстание
Центральная Маньчжурия
Дата	июнь-ноябрь 1900
Место	Северная и Центральная Маньчжурия
Итог	русская оккупация Маньчжурии
Противники
Российская империя Российская империя Империя Цин Ихэтуани
Командующие
Н. А. Орлов П. К. Ренненкампф В. В. Сахаров неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Разгром ихэтуаней в Северной и Центральной Маньчжурии — эпизод восстания ихэтуаней, связанный с действиями русских войск по восстановлению контроля над линией КВЖД.

Когда в июне 1900 года начались нападения ихэтуаней на КВЖД, то российские граждане с участков западнее Цицикара выехали в Россию, а с участков между Цицикаром и Харбином — в Харбин. На восточном участке строящейся КВЖД с трёх западных участков служащие и охрана отступили в Харбин, а российские подданные с участков от Вэйшахэ до Муданьцзяна — к Муданьцзяну. В связи с тем, что русские войска вступили в Маньчжурию, и заняли дорогу до реки Муданьцзян, то участок Муданьцзян-Пограничная остался под российским контролем (хотя работы на нём и были приостановлены).

9 июля хэйлунцзянский губернатор Шоу Шань по собственной инициативе объявил войну России. Сконцентрировавшиеся в Харбине русские войска и части Охранной стражи КВЖД заняли оборону.

В конце июня 1900 года на российской территории был сформирован отряд Н. А. Орлова в составе 3814 штыков, 1205 шашек и 6 орудий. 12 июля отряд Орлова с ходу занял пограничную станцию Далайнар, а 16 июля с боем взял станцию Ошунь. На следующий день к обеим сторонам подошли подкрепления, и после окончательного разгрома китайских войск под руководством инженера Н. Н. Бочарова начались восстановительные работы на станции Маньчжурия.

21 июля русские войска с боем заняли Хайлар, а в конце июля — Якэши. 11 августа русские войска штурмом овладели Хинганским перевалом, а 15 августа заняли Чжаланьтунь.

24 июля из района Благовещенска на Цицикар выступил отряд П. К. Ренненкампфа из четырёх сотен казаков при двух орудиях. 4 августа отрядом Ренненкампфа был взят Мэргэнь, а 15 августа он подошёл к Цицикару, но китайские войска не приняли боя и отошли на юг. 16 августа отряд Ренненкампфа вошёл в Цицикар, а 20 августа к городу подошёл и отряд Орлова.

Тем временем 21 июля был деблокирован Харбин: туда на пароходах прибыл Хабаровский отряд под командованием генерала В. В. Сахарова, а утром следующего дня к городу подошли две сотни охранной стражи под командованием полковника Денисова. 19 августа Сахаров двинул войска на запад к Цицикару, но остановился, узнав о том, что город был занят отрядами Ренненкампфа и Орлова. В результате к концу августа почти вся Северная Маньчжурия была оккупирована русскими войсками. Главным опорным пунктом китайцев оставался Город Гирин.

23 августа командующим Приамурским военным округом Н. И. Гродековым был утверждён план наступления на Гирин. Со стороны Цицикара выступил отряд Ренненкампфа в составе одного пешего полка, пяти с половиной сотен казаков и одной артиллерийской батареи; за ним шла 1-й бригада Сибирской казачьей дивизии. От Нингута и Хуньчуня двигался отряд в составе 6 батальонов и 10 сотен казаков при 36 орудиях под командованием генерала Айгустова. Из Харбина вышел отряд Сахарова в составе 7 батальонов, 5 сотен казаков и 26 орудий. Все эти войска должны были поступить под командование генерала А. В. Каульбарса, выехавшего из Хабаровска 29 августа. Штурм города планировался на 5 октября.

Однако отряд Ренненкампфа, по пути из Цицикара занявший Бодунэ и Куаньчэнцзы, 10 сентября без боя занял Гирин, гарнизон которого не оказал сопротивления. В городе было захвачено полторы тысячи пленных, 81 орудие и 900 пудов серебра.

Источники

• А. Б. Широкорад «Россия и Китай. Конфликты и сотрудничество» — Москва: «Вече», 2004. ISBN 5-94538-399-6

Отрывок, характеризующий Разгром ихэтуаней в Северной и Центральной Маньчжурии

Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.