Разин, Степан Тимофеевич

Степан Разин
Место рождения:	неизвестно, Русское царство

Степа́н Тимофе́евич Ра́зин, известный также как Сте́нька Разин (около 1630 года, Русское царство — 6 [16] июня 1671, Москва, Русское царство) — донской казак, предводитель восстания 1670—1671 годов, крупнейшего в истории допетровской России.

Происхождение

Степан Разин родился в 1630 году. Этот год выведен из сочинения нидерландского путешественника Я. Я. Стрейса, который несколько раз имел встречи с Разиным, и сообщал, что в 1670 году ему было 40 лет (или около 40 лет).

Однозначно известно, что родился Разин на Дону, но точное место рождения не установлено. По одной из версий (в определённой степени являющейся доминирующей) местом его рождения является станица Зимовейская (Зимовейская-на-Дону; ныне станица Пугачёвская Котельниковского района Волгоградской области, она же родина Емельяна Пугачёва). Впервые об этом сообщил А. И. Ригельман в 1778 году. Ту же версию подтверждает ряд позднейших, в частности энциклопедических изданий.

Однако данная версия была поставлена под сомнение другими исследователями. Неизвестным остаётся, на чём было основано данное утверждение Ригельмана, особенно учитывая то, что Зимовейский городок впервые упоминается в источниках только в 1672 году, а Разин умер в 1671 году. Ещё до Ригельмана в 1814 году историк А. Попов сообщал, что Степан Разин являлся уроженцем городка Черкасска (ныне станица Старочеркасская Аксайского района Ростовской области). В 1907 году донской историк В. Быкадоров подверг критике утверждение Ригельмана, утверждая, что родиной Разина был Черкасск.

В народных преданиях прослеживаются разночтения относительно родины Разина. В них ею называются городки Кагальницкий, Есауловский, Раздоры, но чаще других встречается Черкасский городок. Он же упоминается в качестве родины Разина и во всех исторических песнях о нём XVII века (коих насчитано 15).

Биография

Личность Разина привлекала огромное внимание современников и потомков, он стал героем фольклора, — и первого российского кинофильма. По-видимому, первый русский, о котором на Западе была защищена диссертация (причём уже через несколько лет после его смерти). Биография Разина и его семьи обросла множеством фольклорных деталей, см:

• Сын Степана Разина.
• Мать Степана Разина.

До восстания

Первые исторические свидетельства о Разине относятся к 1652 году. К этому времени он был уже атаманом и действовал, как один из двух полномочных представителей донского казачества; по-видимому, военный опыт и авторитет его в кругу донцов был к этому времени уже велик. Видным казачьим предводителем — наказным атаманом Войска Донского — был также старший брат Разина Иван. В 1661 году Степан Разин вместе с Федором Буданом и несколькими донскими и запорожскими казаками вел переговоры с представителями калмыков о мире и о совместных действиях против ногайцев и крымских татар. В 1663 году он во главе отряда донских казаков совместно с запорожцами и калмыками ходил в поход против крымских татар под Перекоп. В 1665 году царский воевода князь Ю. А. Долгоруков во время одного из конфликтов с донскими казаками, желающими во время несения царской службы уйти на Дон, велел казнить Ивана Разина, старшего брата Степана. Это событие повлияло на дальнейшую деятельность Разина: стремление отомстить Долгорукову и царской администрации соединилось с желанием вольной и благополучной жизни для казаков, находившихся под его началом. Вскоре, по-видимому, Разин решил, что казацкий военно-демократический строй следует распространить на всё Российское государство.

Восстание

Разинское движение было результатом обострения социальной обстановки в казачьих областях, прежде всего на Дону, в связи с притоком беглых крестьян из внутренних уездов России после принятия Соборного уложения 1649 года и полного закрепощения крестьян. Пришедший на Дон крестьянин становился казаком, но он, в отличие от многих «старых» казаков, не имел корней в крае, не располагал имуществом, назывался «голутвенным» казаком, и, стоя особняком от казаков старожилых и коренных, с неизбежностью тянулся к такой же голытьбе, как и он сам. С ними он ходил в воровские походы на Волгу, куда тянула нужда и стремление к столь необходимой для казака славе. «Старые» казаки тайно снабжали голытьбу всем необходимым для воровских походов, а те по возвращении отдавали им часть своей добычи. Поэтому воровские походы были делом всего казачества — донского, терского, яицкого. В них происходило сплочение голытьбы, осознание ею своего особого места в рядах казачьего сообщества. По мере своего численного увеличения за счет вновь прибывавших беглых людей она все активнее заявляла о себе.

В 1667 году предводителем казаков стал Степан Тимофеевич Разин. Всего весной 1667 года вблизи Волго-Донской переволоки у городков Паншина и Качалина собралось 600—800 казаков, но к ним прибывали всё новые люди, и число собравшихся возросло до 2000 человек.

Поход распространился на нижнюю Волгу, на Яик и в Персию, носил характер неповиновения Московскому правлению и блокировал торговый путь на Волгу. Всё это неизбежно вело к столкновениям столь крупного казачьего отряда с царскими воеводами.

Поход начался 15 мая 1667 года. Через реки Иловлю и Камышинку разинцы вышли на Волгу, выше Царицына они ограбили торговые суда гостя В. Шорина и других купцов, а также суда патриарха Иоасафа. Казаки расправлялись с начальными людьми и приказчиками и принимали к себе судовых ярыжных людей. Всё это ещё находилось в пределах того, что обычно делали казаки на Волге. Но последующие действия разинцев вышли за рамки обычного казачьего воровства и превратились в антиправительственное выступление. Это — разгром стрельцов во главе с воеводой Чёрного Яра С. Беклемишевым на протоке Бузан, а затем — взятие Яицкого городка.

Зиму разинцы провели на Яике, а весной 1668 года вышли в Каспийское море. Ряды их пополнялись казаками, прибывшими с Дона, а также черкасами и жителями русских уездов. На Каспии вблизи персидского города Решта у казаков произошёл бой с шахскими силами. Бой был тяжёлый, и разинцам пришлось вступить в переговоры. Но прибывший к шаху Сулейману посланник русского царя Пальмар привёз царскую грамоту, где сообщалось о выходе в море воровских казаков. В грамоте предлагалось персам, чтобы они «побивали бы их везде и смертию уморяли без пощады». Переговоры с казаками были прерваны. По приказу шаха казаков перековали, а одного затравили собаками. В ответ разинцы взяли Фарабат. Они зимовали близ него, сделав укреплённый городок.

Весной 1669 года казаки выдержали несколько боёв в «Трухменской земле», где погиб друг Разина Сергей Кривой, а затем у Свиного острова вблизи Баку (?) подверглись нападению большого шахского флота под командованием Мамед-хана астаринского — произошло сражение, вошедшее в историю под названием Бой у Свиного острова. Сефивиды сцепили свои суда цепями, чтобы окружить казачий флот. Казаки воспользовались этой ошибкой и пустили ко дну флагманский корабль противника, после чего уничтожили весь его флот. Именно в этом сражении (у Свиного острова) в плен к разинцам попали сын и дочь командующего персидским флотом — дочь и была той персидской княжной, которую Степан Разин, впоследствии, как поётся в известной песне «Из-за острова на стрежень…», бросил с корабля в воду.

Но и после победы положение казаков оставалось сложным. Следовало ожидать подхода новых сефивидских сил. Поэтому разинцы отправились к Астрахани.

Вступив в переговоры с астраханскими воеводами, Степан Разин добился того, что его с почётом принимал главный воевода князь И. Прозоровский и пропускал на Дон, а казаки должны были отдать пушки, пленных и часть добытой в походе рухляди. Но казаки уклонились от выполнения своих обещаний. В сентябре они прибыли на Дон.

Крестьянская война

Весной 1670 года Степан Разин организовал новый поход на Волгу, имевший уже характер открытого восстания. Он рассылал «прелестные» (прельстительные) письма, в которых призывал на свою сторону всех ищущих воли и желающих служить ему. Он не собирался (по крайней мере, на словах) свергать царя Алексея Михайловича, однако объявил себя врагом всей официальной администрации — воевод, дьяков, представителей церкви, обвинив их в «измене» царю. Разинцы распустили слух, что в их рядах находятся царевич Алексей Алексеевич (в действительности умерший в Москве 17 января 1672) и патриарх Никон (в то время находившийся в ссылке). Во всех занятых разинцами городах и крепостях вводилось казачье устройство, представителей центральной власти убивали, канцелярские бумаги уничтожались. Купцов, следовавших по Волге, задерживали и грабили.

Поход Разина на Волгу сопровождался массовыми восстаниями крепостных крестьян в недавно закрепощённых областях Поволжья. Здесь вожаками выступали, разумеется, не сам Разин и его казаки, а местные казачьи предводители, из которых наиболее известна беглая монахиня Алёна Арзамасская (уроженка Выездной Казачьей Слободы, близ Арзамаса). Отложились от царя и начали восстание также большие группы поволжских народов: марийцев, чувашей, татар, мордвы.

Захватив Астрахань, Царицын, Саратов и Самару, а также ряд второстепенных крепостей, Разин не смог успешно завершить осаду Симбирска осенью 1670 г. Между тем царь направил для подавления восстания 60-тысячное войско. 3 октября 1670 г. под Симбирском царское войско под командованием воеводы Юрия Барятинского нанесло разинцам жестокое поражение. Степан Разин был тяжело ранен (4 октября 1670) и был вывезен преданными ему казаками на Дон, где со своими сторонниками укрепился в Кагальницком городке, из которого год назад начал свой поход. Он рассчитывал вновь собрать своих сторонников. Однако домовитые казаки во главе с войсковым атаманом Корнилой Яковлевым, понимая, что действия Разина могут навлечь царский гнев на всё казачество, 13 апреля 1671 года взяли штурмом Кагальницкий городок и после жестокого боя на следующий день пленили Разина и впоследствии выдали его царским воеводам.

Пленение и казнь

В конце апреля 1671 года Разин вместе с младшим братом Фролом (Фролкой) донскими властями был выдан царским воеводам — стольнику Григорию Косогову и дьяку Андрею Богданову, которые доставили их в Москву (2 июня). Разин был подвергнут жестоким пыткам.

6 июня 1671 года Степан Разин после оглашения приговора был четвертован на эшафоте на Болотной площади. Прочитали длинный приговор. Разин выслушал его спокойно, потом повернулся к церкви, поклонился на три стороны, минуя кремль с царём и сказал: «Простите». Палач сперва отрубил ему правую руку по локоть, потом левую ногу по колено. Его брат Фрол, видя мучения Степана, растерялся и закричал: «Я знаю слово и дело государево!», «Молчи, собака!» — прохрипел Степан. Это были его последние слова: после них палач спешно отсёк ему голову. Руки, ноги и голова Разина, по свидетельству Томаса Хебдона, были воткнуты на 5 специально установленных кольев, а туловище брошено на съедение собакам.

Признание помогло Фролу отсрочить казнь, которой, впрочем, он в конце концов не избежал и был казнён отсечением головы на том же месте на Болотной площади в 1676 году.

Война в Поволжье продолжалась и после отступления Разина на Дон, и после его казни под предводительством атаманов Василия Уса и Фёдора Шелудяка. Лишь 27 ноября 1671 года правительственные войска овладели столицей разинцев — Астраханью. В ходе мятежа исключительную жестокость проявляли и повстанцы, и каратели.

Глазами современников и потомков

К восстанию Разина было приковано внимание Европы: от исхода борьбы зависела судьба важнейших торговых путей по Волге, связывавших Европу с поставщиками русского хлеба и с Персией. Ещё до окончания восстания в Англии, Нидерландах, Германии появились статьи и даже книги о мятеже и его предводителе, часто фантастические в подробностях, но нередко сообщающие ценные сведения. Многие иностранцы стали свидетелями прибытия пленного Разина в Москву и его казни (в этом было заинтересовано правительство Алексея Михайловича, стремившееся уверить Европу в окончательной победе над восставшими — что на тот момент ещё не соответствовало действительности). Особое место среди этой литературы занимают «Три путешествия» голландца Яна Стрейса — свидетеля восстания, побывавшего на контролируемой Разиным территории и видевшего самого Степана Тимофеевича; Стрейс использовал, помимо собственных впечатлений, и произведения других авторов.

29 июля 1674 года в Виттенбергском университете (Германия) состоялась защита диссертации о восстании Разина в контексте российской истории; автором её стал Иоганн Юстус Марций (долгое время авторство этой работы ошибочно приписывалось некому Шурцфлейшу, председательствовавшему на учёном диспуте). Работа Марция неоднократно переиздавалась в XVII—XVIII вв.; ею интересовался Пушкин.

Разин — герой огромного количества русских народных песен; в одних реальный образ жестокого казачьего вождя подвергается эпической идеализации и нередко смешивается с фигурой другого знаменитого казака — Ермака Тимофеевича, завоевателя Сибири, в других содержатся почти документально точные подробности восстания и биографии его предводителя.

Три песни о Стеньке Разине, стилизованные под народные, написал А. С. Пушкин. В конце XIX века популярной народной песней стало стихотворение Д. М. Садовникова «Из-за острова на стрежень», созданное на сюжет одной из легенд о Разине. По мотивам сюжета именно этой песни в 1908 году был снят первый российский художественный кинофильм «Понизовая вольница». В. А. Гиляровским была написана поэма «Стенька Разин».

Современные оценки

Главными причинами поражения восстания Разина явились:

• его стихийность и низкая организованность,
• разрозненность действий крестьян, как правило, ограничивавшихся разгромом имения своего собственного барина,
• отсутствие у восставших ясно осознаваемых целей.

Так, после освобождения Москвы от семибоярщины и интервентов, установилась власть ставленников казаков — Дома Романовых, но приставство казаков показалось крестьянам более тяжёлой формой эксплуатации, чем вотчинное и помещичье землевладение. Романовы вернули казаков в традиционные казачьи земли, а после Азовского сидения (1641—1642 гг.), якобы только для того, чтобы помешать казакам собирать добровольцев для войн с Оттоманской портой по всей России, Соборным уложением 1649 года было восстановлено упразднённое в ходе Смуты и крестьянской войны под предводительством Ивана Болотникова крепостное право, за отмену которого безуспешно боролись разинцы.

В исторической науке нет единства по вопросу о том, считать ли восстание Разина крестьянско-казацким восстанием или крестьянской войной. В советское время употреблялось наименование «крестьянская война», в дореволюционный период речь шла о восстании. В последние годы вновь преобладающим является определение «восстание».

Степан Разин в искусстве

	Народная песня «Из-за острова, на стрежень» в исполнении Ф.И. Шаляпина.
Помощь по воспроизведению

ИЗ-ЗА ОСТРОВА НА СТРЕЖЕНЬ

Слова Д. Садовникова,
музыка неизв. автора,
обработка А. Титова.

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные,
Вострогрудые челны.

На переднем Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет
Он, весёлый и хмельной.

Позади их слышен ропот:
«Нас на бабу променял,
Только ночь с ней провожжался,
Сам наутро бабой стал».

Этот ропот и насмешки
Слышит грозный атаман
И могучею рукою
Обнял персиянки стан.

Брови чёрные сошлися,
Надвигается гроза.
Буйной кровью налилися
Атамановы глаза.

— Ничего не пожалею,
Буйну голову отдам! —
Раздаётся голос властный
По окрестным берегам.

А она, потупив очи,
Ни жива и ни мертва,
Молча слушает хмельные
Атамановы слова.

«Волга, Волга, мать родная,
Волга, русская река,
Не видала ты подарка
От донского казака!

Чтобы не было раздора
Между вольными людьми,
Волга, Волга, мать родная,
На, красавицу прими!»

Мощным взмахом поднимает
Он красавицу княжну
И за борт её бросает
В набежавшую волну.

«Что ж вы, братцы, приуныли?
Эй, ты, Филька, чорт, пляши!
Грянем песню удалую
На помин её души!..»

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные,
Вострогрудые челны.

Литература художественная

• песни о Стеньке Разине, стилизованные под народные / А. С. Пушкин
• «За чьи грехи?» / Д. Л. Мордовцев — исторический роман (1891)
• «Понизовая вольница атамана Стеньки Разина» / А. А. Соколов — исторический роман (1894)
• «Стенька Разин» / М. И. Цветаева — стихотворение (1917)
• «Разин» / В. Хлебников — поэма, (1920)
• «Стенька Разин» / В. А. Гиляровский — поэма
• «Степан Разин» / В. В. Каменский — поэма и роман
• «Разин Степан» / А. П. Чапыгин — исторический роман (1924—1927)
• «Степан Разин (Казаки)» / Иван Ф. Наживин — исторический роман (1928)
• «Степан Разин» / С. П. Злобин — роман (1951)
• «Я пришёл дать вам волю» / В. М. Шукшин — роман (1971), одноимённый сценарий.
• «Стенькин суд» / Максимилиан А. Волошин — стихотворение (1917).
• «Казнь Стеньки Разина» / Евгений Евтушенко — глава из поэмы «Братская ГЭС» (1964).
• «Колодезь» / С. В. Логинов — роман (1997).
• «Суд» / А.Толстой — стихотворение.
• «Огненное предзимье: Повесть о Степане Разине» / Вячеслав Усов — повесть (1987)

Кинофильмы

Фильм	Дата	Режиссёр	Описание
Понизовая вольница	1908	Владимир Ромашков	Один из первых российских фильмов
Степан Разин	1939	Иван Правов, Ольга Преображенская	Кино СССР
Гулящие люди	1988	Илья Гурин	Кино СССР

Музыкальные произведения

• «Стенька Разин» — опера композитора Н. Я. Афанасьева
• «Стенька Разин» — симфоническая поэма композитора А. К. Глазунова
• «Анафема» — рок-опера композитора Владимира Калле
• «Есть на Волге утёс» — народная песня
• «Из-за острова на стрежень» — народная песня на слова Д. М. Садовникова
• «Ой, то не вечер» — народная песня
• «Казнь Степана Разина» — симфоническая поэма для баса, хора и симфонического оркестра композитор Д. Д. Шостаковича
• «Сон Степана Разина» — былина для баса и симфонического оркестра Г. И. Уствольской
• «Суд» — песня композитора Константина Кинчева на стихи Алексея Толстого
• «Народится атаман» — песня Николая Емелина
• «25 июля» — песня Николая Емелина
• «Степан Разин» — песня автора и исполнителя Владимира Калусенко
• «Стенька Разин» — песня Алексея Свиридова
• "Воля" - песня ансамбля "Бабкины внуки"

Места, названные в память о С. Разине

Утёс Степана Разина на Волге.

Ему посвящена одноимённая песня Александра Навроцкого (Известна также по первой строке — «Есть на Волге утёс»).

Озеро Разелм в Добрудже

Название самого большого озера Румынии (фактически группа озёр, лагун и лиманов) в честь Степана Разина и разинцев объясняет устная традиция, отражённая в конце ХIХ века в Большом Румынском Географическом Словаре (Marele Dictionar Geografic Roman). Словарь сообщает о временном проживании Степана Разина в крепости Енисала (в нескольких километрах на юг от Сарикёя), а также о пребывании Ваньки Каина на острове Попино (на северо-восток от Сарикёя) и Тришки-Расстрижки на острове Бисерикуца (Церковка).

Населённые пункты

• Село Разин расположено в Земетчинском районе Пензенской области, в том месте, где шло восстание.
• Рабочий посёлок имени Степана Разина — населённый пункт в Лукояновском районе Нижегородской области России
• Поселок Степан Разин в Волгоградской области (Ленинский район).
• станица Степано-Разинская в Волгоградской области (Быковский район).
• Степан Разин — прежнее (в советские годы) название посёлка городского типа Бакиханов в Азербайджане, подчинён Ленинскому райсовету (ныне — Сабунчинскому району) г. Баку. Расположен на Апшеронском полуострове. 39,8 тыс. жителей (на 1975 год).

Проспекты, улицы, мосты.

•  — во многих городах на постсоветском пространстве

• улицей Степана Разина в советские годы называлась улица Варварка в Москве

• набережная Степана Разина в Твери
• проспект Степана Разина расположен в городе Тольятти
• Разинское шоссе в Балашихе
• мост Степана Разина в Санкт-Петербурге
• спуск Степана Разина на Императорский (старый) мост через реку Волга в Ульяновске
• Улица Степана Разина в Екатеринбурге.

Предприятия

В честь Степана Разина назван пивной завод в Санкт-Петербурге.

Памятники

• Деревянная скульптурная группа работы Конёнкова «Степан Разин с ватагой», в процессе исполнения ленинского плана монументальной пропаганды была установлена в центре Москвы, на Красной площади, на открытии памятника при большом стечении народа выступил Ленин, но простояла композиция недолго и была перенесена в музей.
• Через год после смерти Конёнкова, в 1972 году в Ростове-на-Дону был установлен бетонный памятник «Стеньке Разину с ватагой», основанный на его модели. Памятник сохранился.
• Деревянный памятник Степану Разину расположен в городе Волгодонск. Металлический постамент памятника установлен в воде у слияния Дона и Волго-Донского канала.

Все три памятника представляют собой многофигурные композиции, включающие самого Разина, казаков, персидскую княжну, а в случае с Волгодонском — еще и священника, образуя устойчивый иконографический ряд.

• «Неканонический» памятник Степану Разину расположен в поселке Средняя Ахтуба, Волгоградской области. Идея установить памятник знаменитому атаману у жителей Средней Ахтубы появилась неспроста. По преданию, поселок основал именно Степан Разин. В 1668-м году он вместе со своим отрядом пробирался к Астрахани из северных земель. После тяжелых стычек с царскими войсками среди его людей было много раненых. Тяжелые переходы были им не по плечу. Вот и оставил их знаменитый Стенька на берегу Ахтубы. А те, в свою очередь, построили там жилища. Автор скульптуры Сергей Щербаков, заслуженный скульптор РФ. Открытие памятника было приурочено к 340-летию поселка.

Примечания

Комментарии

Сноски

Литература научная

• Василенко Н. П. Разин, Степан Тимофеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907. — Т. 26. — С. 159—164.
• Корсакова С. Разин, Степан Тимофеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1901. — Т. 21: Фабер — Цявловский. — С. 415—421.
• Костомаров Н. И. Бунт Стеньки Разина. — М.: Чарли, 1994. — 640 с. — (Актуальная история России). — ISBN 5-86859-014-7.
• Крестьянская война под предводительством Степана Разина: в 2-х томах. — М., 1957.
• Чистякова Е. В., Соловьёв В. М. Степан Разин и его соратники / Рецензент: д-р ист. наук, проф. В. И. Буганов; Оформление художника А. А. Брантмана. — М.: Мысль, 1988. — 224, [16] с. — 50 000 экз. — ISBN 5-244-00069-1.
• Лазарев С. Е. Образ Степана Разина в изобразительном искусстве // Преподавание истории в школе. 2016. № 8. С. 29-34.
• Энциклопедия военных и морских наук: в 8 томах / Под ред. Г. А. Леера. — СПб.: Тип. В. Безобразова и К°, 1893. — Т. 6: Пиаве — Русско-турецкая война 1806—12 г.. — С. 246.

Ссылки

• [iuprc.250free.com/RUS/PAST/MI-Razin-2005.htm Инсаров, «Степан Тимофеевич Разин (1630—1671)»]
• [www.razdory-museum.ru/c_razin-1.html «Утопил ли Стенька Разин княжну?» — Исследование известного предания о Степане Разине и персидской княжне]
• [док.история.рф/17/smertnyy-prigovor-stepanu-razinu/ Смертный приговор Степану Разину]. 1671 год. Проект Российского военно-исторического общества «100 главных документов российской истории».

Отрывок, характеризующий Разин, Степан Тимофеевич

– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.