Мэсси, Рэймонд
| Рэймонд Мэсси | |
| Raymond Massey | |
 | |
| Имя при рождении: |
Рэймонд Харт Мэсси |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Лос-Анджелес, штат Калифорния, США |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1928 — 1973 |
Рэймонд Мэсси (англ. Raymond Massey; 30 августа 1896, Торонто — 29 июля 1983, Лос-Анджелес) — канадский киноактёр, номинант на премию «Оскар». Обладатель именной звезды на Голливудской «Аллее славы»[1].
Содержание
Биография
Рэймонд Харт Мэсси родился 30 августа 1896 года в Торонто, Канада, в семье Анны Мэсси и Честера Дэниэла Мэсси, богатого владельца компании «Massey Ferguson». Окончил среднюю школу Upper Canada и Торонтский университет. В разгар Первой мировой войны, Мэсси вступил в ряды канадской армии и на протяжении всех боевых действий служил артиллеристом на западном фронте.
Возвратившись в мирную Канаду контуженным, Мэсси впервые появился на сцене лондонского театра в 1922 году. Семью годами спустя состоялся дебют актёра в кино, в картине «Высшая степень измены», где Мэсси сыграл эпизодическую роль архитектора. Наиболее запоминающиеся роли актёра того периода — Шерлок Холмс в «Пёстрой ленте» (1931), Филип Уэвертон в «Старом тёмном доме» (1932), Джон Кабал и Освальд Кабал в «Облике грядущего», король Испании Филипп II в «Пламени над Англией» и принц Михаэль в «Пленнике Зенды».
В 1941 году, за роль президента США Авраама Линкольна в биографической драме Джона Кромвелла «Эйб Линкольн в Иллинойсе», Рэймонд Мэсси номинировался на престижную премию «Оскар», однако проиграл Джеймсу Стюарту[2]. В 1962 году актёр ещё раз сыграл Линкольна в картине «Как был завоёван Запад». После выдвижения на «Оскар», Мэсси ещё чаще стали приглашать в кино. Актёр сыграл Дина Грэма в триллере Кёртиса Бернхардта «Одержимая» (1947) и Гейла Уайненда в драме Кинга Видора «Источник» (1949).
Последними ролями Рэймонда Мэсси в кино стали роли Проповедника в вестерне Джея Ли Томпсона «Золото Маккенны» и Мэттью Каннингэма в комедии «День рождения моих дорогих дочерей». Рэймонд Мэсси скончался от пневмонии 29 июля 1983 года в Лос-Анджелесе. Похоронен в мемориальном парке Beaverdale, Нью-Хейвен, штат Коннектикут. Примечательно, что в тот же день умер и близкий друг Мэсси Дэвид Нивен. Ходили слухи, что Нивен скончался после того, как узнал о смерти Мэсси.
Личная жизнь и семья
Рэймонд Мэсси был трижды женат:
- на Марджери Фримэнтл (1921—1929; есть сын, ставший архитектором — Джеффри Мэсси)
- на актрисе Эдрианн Аллен (1929—1939; есть двое детей, также ставшие актёрами — Анна Мэсси и Дэниэл Мэсси)
- на Дороти Уитни (1939—до её смерти)
Старшим братом Рэймонда Мэсси являлся генерал-губернатор Канады Винсент Мэсси (1887—1967)[3].
Факты
В честь актёра в его родном городе Торонто был создан коктейль «Рэймонд Мэсси[en]», делающийся из хлебной водки, имбирного сиропа и шампанского[4].
Избранная фильмография
|
|
Напишите отзыв о статье "Мэсси, Рэймонд"
Примечания
- ↑ [projects.latimes.com/hollywood/star-walk/raymond-massey/ Raymond Massey: Hollywood Walk of Fame] (англ.). Los Angeles Times. Проверено 22 декабря 2011.
- ↑ [www.oscars.org/awards/academyawards/legacy/ceremony/13th-winners.html The 13th Academy Awards (1941) Nominees and Winners] (англ.). The Academy of Motion Picture and Sciences. Проверено 22 декабря 2011.
- ↑ [www.nytimes.com/1998/03/29/nyregion/daniel-massey-a-stage-actor-with-great-range-dies-at-64.html Daniel Massey, a Stage Actor With Great Range, Dies at 64] (англ.). The New York Times (29 марта 1998). Проверено 22 декабря 2011.
- ↑ [www.barmeister.com/drinks/recipe/7183/ Cocktail Recipe: Raymond Massey] (англ.). BarMeister. Проверено 23 августа 2013.
Ссылки
Отрывок, характеризующий Мэсси, Рэймонд
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
