Раймунд IV (граф Тулузы)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Раймунд IV Тулузский»)
Перейти к: навигация, поиск
Раймунд IV Тулузский
фр. Raymond IV de Toulouse<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
граф Тулузы
1088 — 1105
Предшественник: Гильом IV
Преемник: Бертран
Граф Прованса
1063 — 1105
Предшественник: Бертран I
Преемник: Стал маркизом Прованса
Маркиз Прованса
1093 — 1105
Предшественник: Бертран II
Преемник: Бертран II
Герцог Нарбонны
1088 — 1105
Предшественник: Новое образование
Преемник: Бертран
Граф Триполи
1099 — 1105
Предшественник: Новое образование
Преемник: Бертран II
 
Смерть: 22 июня 1105(1105-06-22)
Палестина
Род: Тулузский дом
Отец: Понс Тулузский
Мать: Альмодис де ла Марш
Супруга: Неизвестно
Матильда Сицилийская
Эльвира Кастильская
Дети: Бертран
Альфонс I Иордан

Раймунд IV (VI) Тулузский (фр. Raymond IV de Toulouse), также был известен как Раймунд Сен-Жильский (фр. Raymond de Saint-Gilles, по названию его родного города Сен-Жиль около Нима (около 1042 — 22 июня 1105) — граф Тулузы с 1094 года, маркиз Прованса и герцог Нарбонны. Один из главных участников 1-го крестового похода. Сын Понса Тулузского и Альмодис де ла Марш.





Биография

Ранние годы

До крестового похода граф принимал участие в Реконкисте в Испании, затем в 1071 году совершил паломничество в Иерусалим и во время этого путешествия ослеп на один глаз — согласно армянским хроникам, «тачики выкололи в Иерусалиме глаз князю Жинчилю».[1]

Когда папа Урбан II на Клермонском соборе 1095 года обратился с призывом отправиться на Восток и отвоевать у мусульман Иерусалим, граф, будучи глубоко религиозным человеком, был одним из первых, кто вступил в ряды крестоносцев и поклялся отдать жизнь за христианскую веру.

Роль в Первом крестовом походе

С самого начала похода Раймунд желал стать верховным военачальником крестоносного войска. Этому способствовало его состояние, наибольшая численность армии и испытанное благочестие. Граф был глубоко верующим католиком и уже имел опыт войн с мусульманами (до крестового похода он принимал участие в Реконкисте в Испании). Кроме того, он был первым из крупных феодалов, давший обет в Клермоне.

Среди военачальников крестоносцев Раймунд Тулузский был самым могущественным и старшим по возрасту — ему было за пятьдесят, когда в конце октября 1096 года он выдвинулся из Тулузы на Восток в сопровождении супруги Эльвиры и папского легата Адемара Монтейльского.

Крестоносцы Раймунда — уроженцы Прованса, Оверни, Гаскони и других областей юга Франции — перебрались через Альпы, прошли вдоль побережья Адриатического моря и, миновав Истрию и Далмацию, через Дуррес добрались по Эгнатиевой дороге до Константинополя.

Во время продвижения крестоносцев были нередки случаи жестоких расправ с местными жителями, которые не всегда соглашались обеспечивать пришлую армию провиантом и проводниками. За разорение города Роццы крестоносцам графа Тулузского пришлось поплатиться — у Родосто их настиг и атаковал отряд византийских наемников.

Прибыв в столицу Византии 27 апреля 1097 года Раймунд отказался приносить клятву верности императору Алексею Комнину. Вместо этого он заключил с императором союз против Боэмунда Тарентского, их общего врага. Дочь Алексея Анна Комнина так описывает[2] обстоятельства зарождения этой неожиданной дружбы:

Из всех латинян император выделил Исангела,[3] которого полюбил за выдающийся ум, за искренность суждений и за чистоту жизни. <…> Когда все графы заключили договор с самодержцем и через пролив Пропонтиду отбыли на Дамалис, самодержец, избавившись от тех хлопот, которые они ему доставляли, стал часто приглашать к себе Исангела; он подробно поведал ему о том, что ждёт латинян в пути, а также раскрыл свои подозрения относительно намерений франков. Об этом он часто говорил с Исангелом. <…> он просил его неусыпно помнить о коварстве Боэмунда и, если тот захочет нарушить клятву, удержать его и любым способом расстроить козни.

Исангел ответил самодержцу: «От своих предков Боэмунд как некое наследство получил коварство и вероломство, и будет величайшим чудом, если он останется верен своей клятве. Но я сделаю все, чтобы выполнить твое поручение». И, заключив договор с самодержцем, он уехал, чтобы соединиться с кельтским войском.

Осада Никеи

Признав императора Алексея своим сюзереном, крестоносцы отбыли к столице Румского султаната Никее — городу, ранее принадлежавшему Византии, но с 1077 года находившемуся во власти сельджуков. Первым 16 мая 1097 года у стен города оказался Готфрид Бульонский, затем подошли остальные участники похода и взяли город в кольцо, оставив незанятой лишь южную часть крепостной стены, где должна была разместиться армия Раймунда Тулузского. Так как граф задерживался в пути, ему навстречу был отправлен гонец с посланием о том, что Никея ожидает прибытия мусульманского подкрепления:[4]

Как только капитаны наших легионов узнали о том, что Сулейман занят подобными приготовлениями, они <…> со всей поспешностью выслали гонцов к ещё не прибывшим графу Тулузскому и епископу де Пюи, чтобы побудить их ускорить движение. Получив эти послания своих братьев, они, проникнувшись заботой и не желая прощать себе малейшую задержку, шли всю ночь и на следующий день ранним утром, ещё до восхода солнца, в лагере увидели их развернутые знамёна и их самих, испускающих громкие крики и потрясающих своим блистательным оружием. Едва только они успели снять с себя свою поклажу, как сразу же заняли отведенную для них часть лагеря.

Добравшись до Никеи, Раймунд Тулузский и его войско расположились лагерем у южных ворот. Мусульмане, которые спешили на подмогу Никее, не знали о прибытии графа. Рассчитывая «найти эти ворота совершено свободными, как это было ещё вчерашней и даже прошедшей ночью»,[4] они собирались атаковать крестоносцев с юга, но неожиданно наткнулись на провансальских воинов. Провансальцы отбили первую атаку, затем подоспели крестоносцы Роберта Фландрского, Боэмунда Тарентского и Готфрида Бульонского, и общими усилиями сельджуки были побеждены.

После битвы крестоносцы в устрашительных целях «зарядили метательные машины большим количеством голов убитых врагов и перекинули их в город».[4] Затем по приказу Раймунда, который, вероятно был сведущ в сооружении военных машин, была построена осадная башня. Поместив внутрь вооружённых воинов, провансальцы подвели орудие к Гонату — наиболее уязвимой башне Никеи, которая была повреждена ещё во времена императора Василия II. Крестоносцам, одни из которых атаковали гарнизон Никеи, а другие осуществляли подкоп Гоната, удалось сильно накренить башню — «вместо вынутых камней они заложили деревянные балки»[2] и подожгли их, — однако в целом попытка штурма города провалилась.

Осада Маарры

В ноябре 1098 года граф и подчиненные ему рыцари Прованса выдвинулись из Антиохии на юго-восток к Маарре (Мааррат ан-Нуман) и 23 ноября осадили город. По приказу Раймунда из вырубленного в окрестностях леса[5] были построены осадные орудия, и в том числе башня в четыре яруса, с верхней площадки которой крестоносцы метали в осажденных камни.[6] Гарнизон Маарры упорно сопротивлялся, в свою очередь забрасывая лагерь христиан камнями, стрелами и греческим огнём. Вскоре к осаде присоединилась норманнская армия Боэмунда Тарентского, и 11 декабря 1098 года Маарра, атакованная сразу с двух сторон, пала, после чего крестоносцы разграбили город и почти поголовно истребили его население. Сетуя на небогатую добычу, Раймунд Ажильский, капеллан войска Раймунда Тулузского, рассказывает о том, что тех мусульман, у которых теоретически могли быть какие-то ценности, «замучивали до смерти», а затем выбрасывали их трупы за крепостные стены.[4]

Смерть

22 июня 1105 года Раймунд умер, так и не дождавшись падения Триполи. Его племянник граф Сердани Гильом Иордан в 1109 году с помощью короля Иерусалима Балдуина I, покорил город и основал графство Триполи, но в том же году был смещен Бертраном, старшим сыном Раймунда. Графы Тулузы держали власть в Триполи на протяжении всего XII века.

Браки и дети

Граф был три раза женат и дважды был вынужден аннулировать брак из-за слишком близкой степени родства. Сначала он взял в жены свою двоюродную сестру, которая родила ему сына Бертрана.

Во второй раз Раймунд женился на Матильде, дочери своего родственника Рожера I, великого графа Сицилии.

В 1094 году третьей женой Раймунда стала Эльвира, внебрачная дочь короля Кастилии Альфонсо Храброго, заклятого врага мусульман.

См. также

Напишите отзыв о статье "Раймунд IV (граф Тулузы)"

Примечания

  1. [www.vostlit.info/Texts/rus11/Mhitar/text2.phtml Мхитар Айриванкский. Хронографическая история] Раймунд фигурирует там под именем князя Жинчиля
  2. 1 2 Анна Комнина. Алексиада
  3. Под таким именем Раймунд фигурирует в хронике
  4. 1 2 3 4 Гийом Тирский. История деяний в заморских землях
  5. Камал ад-Дин ибн ал-Адим. Сливки истории Халеба
  6. Деяния франков и прочих иерусалимцев

Литература

  • [www.vostlit.info/Texts/rus3/Gesta_Fr_Ier/text3.phtml Деяния франков и прочих иерусалимцев]
  • [www.vostlit.info/Texts/rus3/Raim_Aguil/text2.phtml Раймунд Ажильский. Захват Маарры крестоносцами]
  • [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kreuzzug/XI/1080-1100/Daimbert/brief1099.htm Письмо крестоносцев папе Пасхалию II] От имени архиепископа Пизанского, герцога Жоффруа и Раймунда Тулузского (1099)
  • [www.vostlit.info/Texts/rus/Giiom_Tir/text3.phtml?id=900 Гийом Тирский. История деяний в заморских землях]
  • [www.krotov.info/acts/11/komnina/aleks_00.html Анна Комнина. Алексиада]
Предшественник
Гийом IV
Граф Тулузы
1094 — 1105
Преемник
Бертран
Новое образование Граф Триполи
1099 — 1105

Отрывок, характеризующий Раймунд IV (граф Тулузы)

Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.