Райнхайтсгебот

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Райнхайтсгебот (нем. Reinheitsgebot  — требование к чистоте) — закон, регламентирующий производство пива в Германии. Согласно исходному тексту документа, для производства пива должны использоваться только 3 ингредиента: вода, ячмень (ячменный солод) и хмель.

Закон был издан баварским герцогом Вильгельмом IV в Ингольштадте 23 апреля 1516 года. В этом законе устанавливались правила для производства пива и торговли им. С 1906 года райнхайтсгебот распространяется на всю территорию Германской империи и закрепляется в законе о налогах на пиво (нем. Biersteuergesetz (BierStG)).

После Второй мировой войны в Германии все правила, касающиеся производства и продажи пива, регулируются законом о налогах на пиво (BierStG), изданным 9 июля 1923 года в редакции 1952 года. Райнхайтсгебот инкорпорирован в современное немецкое законодательство и, таким образом, продолжает применяться (в модифицированной версии) до настоящего времени.





Текст закона

История

Закон «о чистоте пива» имеет более чем 500-летнюю историю. К большому неудовольствию баварцев, старейший закон о чистоте пива был найден в Тюрингии и был на 82 года старше, чем изданный баварский закон — ещё в 1351 году в Эрфурте было издано внутреннее распоряжение об использовании в пивоварении только определённых ингредиентов.

Мюнхенский же муниципалитет начал производить контроль за пивоварнями только в 1363 году, а первое упоминание об использовании в пивоварении только ячменного солода, хмеля и воды датируется 1453 годом. К этому времени распоряжение Тюрингии было уже почти 20 лет в силе. Распоряжение, датированное 1434 годом и изданное в Вайссензее (Тюрингия), было найдено в средневековом Руннебурге неподалеку от Эрфурта в 1999 году.

Баварский закон «о чистоте пива» от 1516 является одним из старейших законов в производстве пищевых продуктов. Закон был перенят в национальное право и был назван «немецкий закон о чистоте пива», впоследствии «закон о регулировании производства пива». Вследствие либерализации внутреннего европейского рынка закон был принят в европейское право. Разрешённые ингредиенты были определены «постановлением о ингредиентах», в котором пиво защищено как так называемый «традиционный продукт питания».

Упоминания в песнях

  • В песне «Мир Человечков» группы Мумий Тролль в припеве несколько раз повторяется Reinheitsgebot.
  • Одна из песен российской фолк-рок группы «Тролль Гнёт Ель» называется «Райнхайнтсгебот 1516».
  • Немецкая группа Tankard посвятила свой второй альбом "Chemical Invasion" отмене Райнхайнтсгебота в 1987 году.

Напишите отзыв о статье "Райнхайтсгебот"

Литература

  • Prost!: The Story of German Beer, Horst D. Dornbusch, Brewers Publications (1997), ISBN 0937381551

Ссылки

  • [brewery.org/library/ReinHeit.html Райнхайтсгебот, перевод на английский]
  • [www.brauer-bund.de/bierfans/rein.htm Информация по теме на сайте баварского союза пивоваров]  (нем.)
  • [www.beermonsters.ru/istoriya-piva/beloe-pivo-2010-06-02.html Вайсбир — белое пшеничное пиво. Часть 3] // beermonsters.ru

Отрывок, характеризующий Райнхайтсгебот

– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.