Райшауэр, Эдвин
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
| Эдвин Олдфатер Райшауэр | |
| англ. Edwin Oldfather Reischauer |
Эдвин Олдфатер Райшауэр (англ. Edwin Oldfather Reischauer; 15 октября 1910, Токио, Японская империя — 1 сентября 1990, Ла-Холья, Калифорния, США) — ведущий американский просветитель, известный учёный-специалист в области истории и культуры Японии и Восточной Азии. В 1961—1966 посол США в Японии. Был женат на Хару, внучке Мацукаты Масаёси — известного деятеля периода Мэйдзи.
Содержание
Образование и академическая деятельность
Вырос в Токио, где посещал американскую школу. В 1931 получил степень магистра в Колледже Оберлин (Oberlin College). Празднуя своё 75-летие, публично заявил, что в 1931 его целью жизни было привлечь общественное внимание к Азии[1].
В 1939 получил степень Доктора философии в Гарвардском университете, где учился у профессора Сергея Елисеева, который в свою очередь был первым западным выпускником Токийского университета[2]. Его докторская диссертация называлась «Nittō guhō junrei gyōki, Ennin’s Diary of His Travels in T’ang China, 838—847» (см.Эннин)[3].
Преподавал в Гарварде и Кэмбридже, стал директором Гарвардско-Яньцзинского института и заведующим кафедрой дальневосточной филологии. В прощальной лекции в Яньцзинском институте, прочитанной в 1981 г. в переполненной аудитории, он сказал: «Припоминаю, что к моменту моего прибытия сюда востоковедением интересовались только два дипломирующихся студента: я и мой брат…»[4]
Вместе с Маккьюном разработал систему романизации корейского языка. Утверждал, что хангыль это «быть может, самая научная из всех письменных систем мира, находящихся в публичном употреблении».[5].
Роль во Второй мировой войне
Утверждается, что будучи японским экспертом американской военной разведки, Райшауэр предотвратил американскую атомную бомбардировку Киото[6] (см. Robert Jungk, Brighter Than a Thousand Suns: A personal history of the atomic scientists, с.178). Однако сам профессор утверждал, что это не так[7].
Избранная библиография
- 1939 — The Romanization of the Korean language, Based Upon Its Phonetic Structure with G. M. McCune
- 1942 — Elementary Japanese for University Students with S. Elisséeff
- 1955 — Ennin’s Diary : The Record of a Pilgrimage to China in Search of the law (translated from Chinese), Ronald Press
- 1955 — Wanted: An Asian Policy
- 1956 — Japan, Past and Present, Knopf
- 1957 — The United States and Japan, Viking
- 1958 — Our Asian Frontiers of Knowledge
- 1960 — East Asia: The Great Tradition with J. K. Fairbank
- 1965 — East Asia, The Modern Transformation with J. K. Fairbank, A. M. Craig, Houghton Mifflin
- 1965 — A History of East Asian Civilization
- 1968 — Beyond Vietnam: The United States and Asia, Vintage
- 1972 — A New Look at Modern History, Hara Shobo
- 1972 — Translations from Early Japanese Literature with Joseph K. Yamagiwa, Harvard University Press
- 1973 — Toward the 21st century: Education for a Changing World Knopf
- 1977 — The Japanese Belknap Press
- 1986 — The United States and Japan in 1986: Can the Partnership Work?(Forward by Reischauer)
- 1986 — My life Between Japan and America Harper and Row
- 1988 — The Japanese Today: Change and Continuity Tuttle Publishing
- 1989 — Nihon no kokusaika Raishaw Hakushi to no taiwa (Internationalization of Japan: Conversations with Dr. Reischauer). Bungei Shunju
- 1989 — Japan, Tradition and Transformation, Houghton Mifflin
- 1990 — Japan: The Story of a Nation, McGraw-Hill
Напишите отзыв о статье "Райшауэр, Эдвин"
Примечания
- ↑ [select.nytimes.com/search/restricted/article?res=FA0917FD355D0C758DDDA90994DD484D81 «Reischauer is Feted in Capital.»] New York Times. October 16, 1985.
- ↑ Zurndorfer, Harriet Thelma. (1995). [books.google.com/books?id=uu5zn7-ImJoC&pg=PA31&lpg=PA31&dq=serge+elisseeff&source=web&ots=nC1NPFH-RA&sig=j9xA31rpW0sXS7q78UZVkr3g0mg#PPA31,M1 China Bibliography: A Research Guide to Reference Works About China Past and Present, p. 31 n85.]
- ↑ Schulman, Frank Joseph. (1970). Japan and Korea: An Annotated Bibliography of Doctoral Dissertations in Western Languages, 1877—1969, p. 909. (Reischauer 1610)
- ↑ Johnston, Laurie and Robert Thomas. [select.nytimes.com/search/restricted/article?res=F50F13FA345D0C708EDDAD0894D9484D81 "Notes on People; Reischauer, at Harvard, Gives Farewell Lecture,] New York Times. April 23, 1981.
- ↑ Hyun, Peter. [select.nytimes.com/search/restricted/article?res=F30B16F73D5F0C778CDDA80894D9484D81 "A Trove of Unfamiliar Art from Korean, "] New York Times. January 4, 1981.
- ↑ [www.dannen.com/decision/targets.html A-bomb targets/decision-making record (1945)]
- ↑ Reischauer, Edwin. (1986). My Life Between Japan And America, p. 101.
Литература
- Jungk, Robert. (1959). Brighter Than a Thousand Suns: A personal history of the atomic scientists. New York: Harcourt Brace.
- Reischauer, Edwin. (1986). My Life Between Japan And America. New York: Harper & Row.
- Schulman, Frank Joseph. (1970). [books.google.com/books?id=XNjRd1RYvrcC&dq=harold+bolitho+australia&source=gbs_summary_s&cad=0 Japan and Korea: An Annotated Bibliography of Doctoral Dissertations in Western Languages, 1877—1969.] London: [Routledge]. ISBN 0-7146-2691-0
- Chapin, Emerson. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CE2DC163AF931A3575AC0A966958260&scp=1&sq=edwin+o+reischauer&st=nyt «Edwin Reischauer, Diplomat and Scholar, Dies at 79,»] New York Times. September 2, 1990.
- Deptula, Nancy Monteith and Michael M. Hess. (1996). The Edwin O. Reischauer Institute of Japanese Studies: A Twenty-Year Chronicle. Cambridge: Reischauer Institute, Harvard University.
- Haberman, Clyde. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9A0DEEDC1F3BF933A1575BC0A960948260&scp=8&sq=edwin+o+reischauer&st=nyt Books, East and West: My Life Between Japan and America by Edwin O. Reischauer], New York Times. August 20, 1986.
- McDowell, Edwin. [select.nytimes.com/search/restricted/article?res=F00611FC3F5F0C728DDDA90994DB484D81 «Major Encyclopedia on Japan Written In English.»] New York Times. October 11, 1983.
- Zurndorfer, Harriet Thelma. (1995). [books.google.com/books?id=uu5zn7-ImJoC&dq=serge+elisseeff&source=gbs_summary_s&cad=0 China Bibliography: A Research Guide to Reference Works About China Past and Present.] Leiden: Brill Publishers. ISBN 9-004-04487-6; ISBN 9-004-10278-7; ISBN 978-9-004-10278-1 (cloth) reprinted by University of Hawaii Press, Honolulu, 1999. ISBN 0-8248-2212-9; ISBN 978-0-8248-2212-5 (paper)
Отрывок, характеризующий Райшауэр, Эдвин
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
