Раковский, Мечислав

Мечислав Францишек Раковский Mieczysław Franciszek Rakowski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Совета Министров Польши
27 сентября 1988 года — 2 августа 1989 года
Предшественник:	Збигнев Месснер
Преемник:	Чеслав Кищак
Первый секретарь ЦK ПОРП
29 июня 1989 года — 27 января 1990 года
Предшественник:	Войцех Ярузельский
Преемник:	должность упразднена
Вероисповедание:	католик
Рождение:	1 декабря 1926(1926-12-01) Ковалевко
Смерть:	8 ноября 2008(2008-11-08) (81 год) Варшава, Польша
Супруга:	Ванда Вилкомирска
Партия:	Польская объединённая рабочая партия
Образование:	Школа офицеров-политработников (Лодзь), Институт общественных наук при ЦК ПОРП (Варшава)(1955)
Профессия:	историк, журналист
Награды:

Мечи́слав Франци́шек Рако́вский (польск. Mieczysław Franciszek Rakowski; 1 декабря 1926, Ковалевко — 8 ноября 2008, Варшава) — польский государственный, партийный и общественный деятель, Председатель Совета Министров ПНР, последний 1-й секретарь ЦК ПОРП.

Биография

Партийная карьера

Родился в деревне Ковалевко Куявско-Поморского воеводства на северо-западе Польши в крестьянской семье. В 1939 году его отец был расстрелян германскими властями. В период оккупации Польши фашистской Германией (1939-1944) работал токарем в железнодорожных (вагоноремонтных) мастерских города Позен (Познань). В феврале 1945 года, после освобождения Польши, вступил добровольцем в ряды Войска Польского, чтобы отомстить за своего отца.

В своём интервью журналу «Разем» в декабре 1988 года Раковский заявил — «Мною двигали не столько патриотические чувства, сколько жажда мести». Он признавался, что в те годы не разделял марксистской идеологии, но был активным сторонником политики Сталина, и осуждение «культа личности» в 1956 году стало для него ударом.

Окончил Лодзинскую школу офицеров-политработников, был на политработе в армии, в молодёжных трудовых бригадах «Служба Польше» . В 1946 году вступил в Польскую рабочую партию, в 1948 году ставшую одной из основ Польской объединённой рабочей партии (ПОРП). В 1949 году был демобилизован из армии и направлен на партийную работу. В 1949 — 1952 годах работал инструктором отдела печати и издательств Центрального комитета ПОРП. В 1952 — 1955 годах учился в Институте общественных наук при ЦК ПОРП, после окончания которого защитил в 1956 году кандидатскую диссертацию (история). В 1955 — 1957 годах работал старшим инструктором в отделе пропаганды ЦК ПОРП. С 1958 года был главным редактором еженедельника «Политика». Одновременно в 1958 — 1962 годах был председателем Главного правления Союза польских журналистов. В 1964 году был избран кандидатом в члены ЦК ПОРП. С 1972 года — депутат Сейма Польской Народной Республики. В 1975 году был избран членом Центрального комитета ПОРП.

Роль в событиях 1980-х годов

6 сентября 1980 года, когда волна забастовок, возглавляемых профсоюзом «Солидарность», привела к отставке Первого секретаря ЦК ПОРП Эдварда Герека, Раковский писал в еженедельнике «Политика» — «Слабость властей — недооценка сил политического противника, его изворотливости и способности легко проникать в рабочую среду». 15 сентября он писал: «В Польше с 1 сентября 1980 года фактом стала новая расстановка политических сил. Не без трудностей и сопротивления крепнут партнерские отношения, которые основываются на руководящей роли ПОРП и принципах откровенного диалога с профсоюзами, союзническими партиями, общественными, творческими и другими организациями. Такая расстановка сил стала возможной благодаря рабочему протесту, предпосылки которого нарастали на протяжении длительного времени. Ученые, социологи, экономисты, историки и политики должны ответить на вопрос, с какого момента существующая система начала стареть и проявлять свою беспомощность». В ноябре от откровенно писал о ситуации в стране — «Министры и их заместители по требованию бастующих мечутся по стране как простые снабженцы». Постоянно озвучивая идею диалога властей с оппозицией, Раковский вновь вернулся к этой теме в своем выступлении на VII пленуме ЦК ПОРП в декабре 1980 года. Он говорил, что «необходимо укреплять диалог между всеми политическими силами, ставить вопрос о том, как партия и её руководство реализуют намеченную линию действий, достаточно ли быстро ПОРП отходит от тех методов, которые привели её к глубокому кризису».

В феврале 1981 года по предложению Войцеха Ярузельского оставил пост главного редактора еженедельника «Политика» и был назначен заместителем Председателя Совета Министров ПНР, председателем Комитета Совета Министров по вопросам профсоюзов. В этот период в составе правительственных комиссий участвовал в выработке и заключении общественных соглашений с «Солидарностью» и лично вел переговоры с Лехом Валенсой.

В марте 1981 года в интервью газете «Жиче Варшавы» Раковский высказался за изменение природы социализма и приспособление его принципов к современному состоянию общества, что вызвало критику в его адрес со стороны партийного руководства". На IX чрезвычайном съезде ПОРП в июле 1981 года Раковский предложил создать из числа делегатов съезда комиссию, которая должна была разработать объективную оценку кризиса в Польше и предложил реформировать правящую коалицию ПОРП с Демократической и Объединенной крестьянской партиями, одновременно расширив состав Фронта народного единства. Раковский предложил подключить к ФНЕ органы самоуправления, католические и общественные организации, при сохранении ведущей роли ПОРП. Раковский призвал государство не вмешиваться в деятельность крестьянских хозяйств, не бояться инициативы снизу и при необходимости повышать цены.

Раковский часто выступал в дискуссиях в трудовых коллективах, в средствах массовой информации. Самой известной из них стала дискуссия 25 августа 1983 года на Гданьской судоверфи, которая транслировалась центральным телевидением Польши и обсуждалась в польской и зарубежной прессе. Встреченный топотом ног и криками, Мечислав Раковский сумел в течение пяти часов продолжать диалог с оппозиционно настроенными рабочими.

В октябре 1985 года оставил пост в правительстве и был избран вице-маршалом Сейма ПНР 9-го созыва, председателем Общественно-экономического совета при Сейме . В эти же годы он создал молодёжное движение «Авангард XXI века», в рамках которого велась идеологическая подготовка будущих активистов ПОРП. В конце 1987 года Раковский предложил создать Общество поддержки экономических инициатив.

14 декабря 1987 года на VI пленуме ЦК ПОРП Мечислав Раковский был избран членом Политбюро ЦК ПОРП, а 14 июня 1988 года на VII пленуме ЦК ПОРП — секретарем ЦК ПОРП, председателем Комиссии по делам пропаганды ЦК ПОРП. 17 июня в связи с этим сложил полномочия вице-маршала Сейма.

Изучал опыт экономических реформ в Венгрии и Китае и предполагал, что он может быть использован в условиях Польши.

В 1988 — 1989 годах Мечислав Раковский был также председателем Контрольного совета издательского кооператива «Праса-Ксёнжка-Рух».

Во главе последнего коммунистического правительства Польши

27 сентября 1988 года Сейм назначил Мечислава Раковского Председателем Совета Министров Польской Народной Республики. Это произошло после того, как Конференция Всепольского соглашения профессиональных союзов выразила недоверия правительству Збигнева Месснера .

Своё выступление в Сейме с программой правительства Раковский начал словами —

«Неправда, что Польша должна пережить застой, безнадежное топтание на месте, превращаться в страну, где живут обескураженные и разочарованные люди. Неправда, что в Польше нельзя сделать ничего хорошего"

. Его речь заняла всего 35 минут и стала самой короткой за всю историю послевоенной Польши. Раковский заявил —

«Свою миссию я вижу в упорной ломке бюрократических барьеров, в создании условий для инициативы и предприимчивости».

Ключевые посты силовых министров в новом правительстве сохранили министр национальной обороны генерал Флориан Сивицкий и министр внутренних дел генерал Чеслав Кищак. Министром иностранных дел стал Тадеуш Олешовский. Одним из заместителей главы правительства и министром сельского, лесного хозяйства и пищевой промышленности был назначан один из лидеров Объединенной крестьянской партии Казимеж Олесяк.Министром - председателем общественно-политического комитета Совета Министров стал Александр Квасьневский. Министром промышленности впервые был назначен преуспевающий предприниматель Мечислав Вильчек, который высказался за ликвидацию убыточных предприятий. Правительство закрыло Гданьскую судоверфь, один из металлургических заводов и ряд других предприятий.

Каждые две недели по субботам Мечислав Раковский в течение 10 минут выступал из своего кабинета по центральному телевидению с отчетом о деятельности правительства.

Кабинет Раковского продолжил политические и экономические реформы. Для борьбы с дефицитом товаров было предложено пересмотреть инвестиционные программы пятилетки 1986—1990 годов и планов на 1989—1990 годы с целью изыскания дополнительных средств для увеличения производства товаров широкого потребления. Была изменена политика цен и доходов, прекращены крупные и единоразовые повышения цен на товары — теперь цены повышались на отдельные виды товаров после согласования с профсоюзами и общественными организациями. Правительство Раковского сохранило запрет на строительство новых административных сооружений, продолжило перевод оборонной промышленности на выпуск товаров. Начался процесс передачи предприятий или отдельных цехов в аренду трудовым коллективам, была разрешена продажа части производственных фондов, облигаций заводов и фабрик частным лицам.

20 октября 1988 года Мечислав Раковский начал свой двухдневный визит в Москву, где он провел переговоры с руководством СССР

В декабре 1988 года Сейм принял Закон об экономической деятельности, который предоставил равные права всем секторам экономики и дал широкие возможности для развития частного сектора. был также принят закон иностранных инвестициях, позволивший иностранному капиталу работать на тех же условиях, что и национальному частному сектору. В это же время открылся Х пленум ЦК ПОРП, который рассмотрел вопросы государственной и политической реформы.

С 1 января 1989 года в крупнейших городах Польши начали работу 9 коммерческих банков, созданных в течение 1988 года. Они функционировали на принципах конкуренции и самофинансирования. Был также учрежден и ряд специальных, коммунальных, местных и смешанных банков. Правительство вело курс на постепенный переход к проведению валютных операций на основе реального валютного курса злотого

18 января 1989 года в Варшаве завершился Х пленум ЦК ПОРП. Глава партии и государства генерал Войцех Ярузельский, члены Политбюро ЦК ПОРП глава правительства Мечислав Раковский, министр национальной обороны генерал Флориан Сивицкий и министр внутренних дел генерал Чеслав Кищак угрожали отставкой в том случае, если партия не пойдет на диалог с оппозицией и на политические реформы. Под угрозой «решения четырех» пленум большинством голосов утвердил реформы, проведение «круглого стола» с оппозицией и за создание широкой коалиции для вывода страны из кризиса. После этого правительство Раковского согласилось на возрождение профсоюза «Солидарность» в рамках действующей Конституции. 27 января 1989 года оппозиция согласилась на переговоры. «Круглый стол» открылся 6 февраля 1989 года во Дворце Совета Министров в Краковском предместье Варшавы. В нём приняли участие лидеры «Солидарности» Лех Валенса, Яцек Куронь и другие. После того, как стороны достигли согласия, Сейм Польской Народной Республики 7 апреля 1989 года утвердил поправки к Конституции, назначил новые парламентские выборы и самораспустился с 3 июня 1989 года. Конституционными поправками в Польше была возрождена многопартийная система, учрежден двухпалатный парламент и введен пост Президента. На выборах 4 июня и 18 июня 1989 года оппозиция завоевала 99 из 100 мест в сенате и 35 % мест в Сейме. Войцех Ярузельский, который должен был занять пост Президента Польши, согласно конституции должен был уйти с партийного поста, и Мечислав Раковский стал кандидатом на его место в партии

Последний лидер ПОРП

29 июля 1989 года Мечислав Раковский на XIII пленуме ЦК ПОРП был избран Первым секретарем Центрального комитета Польской объединённой рабочей партии.

1 августа 1989 года правительство Мечислава Раковского подало в отставку. В тот же день экономика Польши начала переход на рыночные отношения. На следующий день формирование нового кабинета было поручено Министру внутренних дел генералу брони Чеславу Кищаку. Однако он не смог подобрать состав своего правительства и 17 августа подал в отставку. Объединённая крестьянская партия и Демократическая партия разорвали коалицию с ПОРП и заключили союз с «Солидарностью».

В это же время было парафировано соглашение о торговле и экономическом сотрудничестве с Европейским сообществом. Оно дало Польше большие возможности по экспорту своей сельскохозяйственной продукции в Западную Европу, доступ к новейшим технологиям и кредитам в Европейском инвестиционном банке. Это было последнее достижение кабинета Раковского.

Кабинет Раковского продолжал исполнять свои обязанности до 24 августа 1989 года, когда Сейм утвердил новым главой правительства Польши Тадеуша Мазовецкого.

После ухода с поста главы правительства Польши Мечислав Раковский остался Первым секретарем ЦК ПОРП, однако партия уже утрачивала реальную власть в стране. ПОРП сохранила четыре министерских портфеля в кабинете Мазовецкого (в том числе посты Министра внутренних дел и Министра национальной обороны), но это были временные, последние позиции ПОРП, которая переживала и внутренний кризис. 11 октября как лидер партии Раковский в сопровождении члена Политбюро ЦК ПОРП, 1-го секретаря Варшавского комитета ПОРП Я. Кубасевича, совершил свой последний рабочий визит в СССР. Он встретился с М.С. Горбачевым и обсудил с ним вопросы отношений между странами и партиями. Официально отмечалось, что фундамент советско-польских отношений «не подвержен колебаниям политической конъюнктуры, что взаимодействие СССР и ПНР в рамках Варшавского договора – одна из главных составляющих мира и стабильности в Европе» .

В ноябре Раковский посылает в СССР члена Политбюро, секретаря ЦК ПОРП Лешека Миллера, который 20 ноября в Москве передает через секретаря ЦК КПСС А.Н.Яковлева личное послание Раковского Горбачеву.

Однако власть в Польше уверенно переходила к оппозиции, а внутри ПОРП усиливались центробежные силы.

На XI съезде 27 января 1990 года партия прекратила своё существование. Мечислав Раковский оставил партийный пост. В тот же день на основе ПОРП возникли Социал-демократия Республики Польша Александра Квасьневского, унаследовавшая имущество ПОРП, и Польская социал-демократическая уния Тадеуша Фишбаха .

Мечислав Раковский ушёл с политической арены Польши.

После отставки вел активную общественную деятельность.

8 ноября 2008 года Мечислав Раковский скончался от рака в одной из больниц Варшавы. Похоронен на кладбище «Воинское Повонзки».

Общественная деятельность

Автор книг по проблемам внешней политики и общественно-политической жизни Польши: «Осуществленное и неосуществленное», «Партнерство», «Трудный диалог», «Время надежд и разочарований» и других. За публицистику был удостоен звания лауреата Государственной премии ПНР II степени.

Награды

Лауреат Государственной премии ПНР II степени. Мечислав Раковский был награждён Командорским крестом со звездой ордена Возрождения Польши и орденами Знамени труда 1-й и 2-й степеней.

Личная жизнь

Мечислав Раковский был женат на известной скрипачке Ванде Вилкомирской, имел двоих сыновей. Ещё до того, как он возглавил польское правительство, супруга с ним развелась и ныне живёт в Австралии.

В конце 1960-х годов Раковский своими руками построил небольшой бревенчатый домик в Мазурах. Его обстановка была выдержана в стиле польской деревни, с печкой-камином, старинной крестьянской мебелью и кухонной утварью. В связи с этим оппозиция не раз обвиняла Раковского в злоупотреблениях.

Владел несколькими иностранными языками, в том числе и русским.

Увлекался парусным спортом, избирался председателем Польского яхт-клуба.

Литература

• Рунов, Виктор Мечислав Раковский (Польша)//О них говорят:(20 полит.портретов)/А.Красиков, С.Воловец, Б.Шестаков и др. — М.Политиздат, 1989 — С.252-277
• Международный ежегодник. Политика и экономика. 1989" / гл.ред О.Н.Быков - М. Политиздат, 1989 - С.101 - 105, 290
• Кто есть кто в мировой политике / редкол.: Кравченко Л.П. - М. Политиздат, 1990 - С.362-363
• Мечислав Раковский. Биографическая справка // Известия ЦК КПСС, - 1989,- № 8 - С.132

Отрывок, характеризующий Раковский, Мечислав

Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.