Рамбальди, Карло
Поделись знанием:
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
| Карло Рамбальди | |
| Carlo Rambaldi | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
10 августа 2012 (86 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: |
мастер спецэффектов |
| Награды: | |
Карло Рамбальди (итал. Carlo Rambaldi; 15 сентября 1925, Вигарано-Майнарда — 10 августа 2012, Ламеция-Терме) — итальянский мастер спецэффектов в кино. Наиболее известные работы — Кинг-Конг в натуральную величину для одноименного фильма 1976 года, голова монстра в фильме «Чужой» и пришелец для картины Стивена Спилберга «Инопланетянин» (1982).
Рамбальди имеет «Оскар» за спецэффекты к картинам «Кинг-Конг» (1976) вместе с Гленом Робинсоном и Фрэнком Ван Дер Веером, «Чужой» (1979) вместе с Гансом Рудольфом Гигером, Ником Оллдером, Деннисом Эйлингом и Брайаном Джонсоном, «Инопланетянин» (1982) наряду с Деннисом Мюреном и Кеннетом Смитом.
Академия фантастических фильмов, фэнтази и фильмов ужасов США вручила Рамбальди свой приз «Сатурн» за лучшие спецэффекты к картине «Инопланетянин» (1982), за него также получил номинацию на премию BAFTA. В 1985 году на кинофестивале «Mystfest» Рамбальди получил специальный приз за свою деятельность.
У Рамбальди есть номинация на анти-приз «Золотая малина» за худшие спецэффекты к картине «Кинг-Конг жив» (1986).
Фильмография
- «Персей непобедимый» (1963) / Perseo l’invincibile — спецэффекты
- «Одиссея» (1968) / L’Odissea — спецэффекты
- «Смеющаяся женщина» (1969) / Femina ridens — спецэффекты
- «Ящерица под женской кожей» (1971) / Una Lucertola con la pelle di donna — спецэффекты
- «Кровавый залив» (1971) / Reazione a catena — спецэффекты
- «Ночь дьяволов» (1972) / La Notte dei diavoli — спецэффекты
- Casa d’appuntamento (1972) — спецэффекты
- «Франкенштейн '80» (1972) / Frankenstein '80 — эффекты грима
- «Плоть для Франкенштейна» (1973) / Flesh for Frankenstein — спецэффекты
- «Кровь для Дракулы» (1974) / Blood for Dracula — спецэффекты
- La Mano che nutre la morte (1974) — спецэффекты
- «Любовник монстра» (1974) / Le Amanti del mostro — спецэффекты
- La Mazurka del barone, della santa e del fico fiorone (1975) — спецэффекты
- «Кроваво-красное» (1975) / Profondo rosso — спецэффекты
- «Кинг-Конг» (1976) / King Kong — спецэффекты
- The White Buffalo (1977) — консультант
- «Близкие контакты третьей степени» (1977) / Close Encounters of the Third Kind — реализация внеземного
- «Чужой» (1979) / Alien — голова Чужого
- «Рука» (1981) / The Hand — спецэффекты
- «Одержимая» (1981) / Possession — спецэффекты Создания
- «Инопланетянин» (1982) / E.T. the Extra-Terrestrial — управление Инопланетянином
- «Конан-разрушитель» (1984) / Conan the Destroyer — Дагот
- «Дюна» (1984) / Dune — существа́
- «Серебряная пуля» (1985) / Silver Bullet — костюм оборотня
- «Кинг-Конг жив» (1986) / King Kong Lives — спецэффекты
- «Ярость зверя» (1988) / Primal Rage — спецэффекты
- «Кошачий глаз» (1985) / Cat’s Eye — существа
- «Чулан Кэмерона» (1989) / Cameron’s Closet — спецэффекты существ
- «Западня» (1995) / Decoy — дизайнер экзотического оружия, зав. визуальными эффектами
Главные награды
- Премия Американской киноакадемии («Оскар»)
- 1977 — Награда за особые достижения, «Кинг-Конг», за визуальные эффекты
- 1980 — Лучшие визуальные эффекты, «Чужой»
- 1983 — Лучшие визуальные эффекты, «Инопланетянин»
- Премия Американской академии кинофантастики («Сатурн»)
- 1983 — Лучшие специальные эффекты, «Инопланетянин»
Напишите отзыв о статье "Рамбальди, Карло"
Ссылки
- Карло Рамбальди (англ.) на сайте Internet Movie Database
|
Это заготовка статьи о деятеле киноиндустрии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Рамбальди, Карло
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
