Моше бен Нахман

Моше бен Нахман
רבי משה בן נחמן
Дата рождения:	1194(1194)
Место рождения:	Жирона, Испания
Дата смерти:	доподлинно не известна (после 1240)
Место смерти:	не известно
Научная сфера:	философия, теология, поэзия
Место работы:	с 1264 главный раввин Каталонии
Известные ученики:	Шломо бен Адерет, Аарон Алеви
Известен как:	кабалист , толкователь талмуда и галахи , поэт

Рамба́н (ивр. ‏רמב"ן‏‎, сокращение от ‏רבי משה בן נחמן‎‏‎ — рабби Моше Бен-Нахман, также Нахмани́д; 1194, Жирона — после 1270) — один из величайших авторитетов Галахи и комментаторов Танаха и Талмуда, каббалист, поэт.

Биография

Родился и прожил большую часть жизни в Жироне (Каталония, Королевство Арагон). Учился у французского тосафиста Йехуды бен Якара. Каббалу учил у Эзры и Азриэля из Жероны. На жизнь зарабатывал как медик. В Жероне Рамбан возглавлял иешиву, которая воспитала выдающихся знатоков закона следующего поколения, включая р.Шломо бен Адерета и Аарона Алеви. Вероятно, после смерти рабби Йоны Геронди в 1264 году, Рамбан стал главным раввином Каталонии. Велико было его влияние на общественную и духовную жизнь евреев. Известно также, что король Хайме I Арагонский держал с ним совет. Рамбан выступил в поддержку философских идей Рамбама и призвал французских мудрецов отменить херем против философских книг Рамбама. Во время диспута с христианами в Барселоне (1263 год) представлял евреев и, по мнению Рамбана, одержал победу. Король победы не принял:

101. В этом суть всех диспутов. Я не изменил в них ни слова по-своему. Позже, в тот же самый день, я предстал перед нашим государем, королём, и он сказал: „Пусть диспут будет приостановлен, ибо я не видел ни одного человека, который был бы неправ и при этом аргументировал бы все так хорошо, как это сделал ты“. Я слышал во дворце, что король и проповедники хотят прийти в синагогу в субботний день. И я остался в городе еще восемь дней. И когда они явились туда в следующую субботу, я ответил нашему государю по достоинству, ибо он очень настаивал в своей проповеди, что Ешу — это мессия.

Впоследствии диспут привел к усилению враждебности со стороны христиан, и в 1267 Рамбану пришлось покинуть пределы Арагона и переселится в Эрец-Исраэль, где, в частности, он восстановил еврейскую жизнь в Иерусалиме.

Из Иерусалима Рамбан отправился в Акко, после чего его следы теряются и неизвестно где и когда он умер и был похоронен. Относительно места его погребения существуют различные традиции: в районе Иерусалима (возле Кфар Шилоах), в Хайфе, Акко, Хевроне или Тверии.

Учение

Пробудил интерес к мистико-экзегетическим исследованиям Талмуда и Танаха, считая, что их глубинный смысл достижим через просвещенную веру («эмуна ве битахон») и методы каббалы. Высоко оценивая роль разума в мистическом познании, Нахманид, однако, критиковал Маймонида (Рамбама) за чрезмерный рационализм в его философии. Неоплатонические элементы каббалистического мистицизма Нахманида просматриваются в его описании сфирот, в их отношении к сокрытому трансцендентному Эйн-софу. По его мнению, Тора является всеобъемлющим источником знания, а изложенное в ней служит также знаками на будущее. Так, например, описание сотворения мира содержит косвенные указания на важнейшие события шеститысячелетнего существования мира, а суббота символизирует седьмое тысячелетие, день Господний. На основе своей метафизики Нахманид сформулировал мистическую историософию, и таким образом стал предшественником некоторых историософских учений XVIII и XIX веков. Рамбан был первым раввином, который заявил, что переселение в святую землю Израиля является библейской заповедью для всех евреев. «Великолепие мира — земля Исраэля, великолепие земли Исраэля — Йерушалаим, великолепие Йерушалаима — священный Храм, великолепие Храма — Святая святых, а её великолепие — место крувим, где пребывает Шехина».

Оригинальна антропология Нахманида и его учение о награде и наказании, воскрешении мертвых. Помимо животной души, полученной от «Высших сил» и присущей всем живым тварям, человек обладает особой душой. Эта особая душа — прямая эманация из Божества, существовала до сотворения мира. Посредством человека она входит в материальную жизнь; и при уничтожении его тела, она или возвращается к своему первоначальному источнику, или входит в тело другого человека. Это представление, согласно Нахманиду, является основанием левиратного брака. Воскресение, о котором говорят пророки и которое будут иметь место после того, как придет Машиах, по мнению Нахманида, относится к телу (эгоизму). Тело человека через влияние души может преобразовать себя в столь чистую сущность, что оно станет вечным.

Издания

• Рамбан. Комментарий на Книгу Бытия (пер. со ср.-век. иврита О. Лемперт и А. Пшеницкого) // [www.scribd.com/doc/49669300/Russian-Mikraot-Gedolot Классические библейские комментарии: Книга Бытия.] Сборник переводов с древнееврейского, арамейского и средневекового иврита. — М.: Олимп, 2010. — 700 c. — 1000 экз. — ISBN 978-5-7390-2468-8

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/12926 Нахманид] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [atiqua.narod.ru/books/disput.html Диспут Нахманида 1263 г.]
• www.machanaim.org/ustntora/e_antal/ramban.htm

Время деятельности Моше бен Нахман в истории иудаизма
пары таннаи амораи савораи гаоны ришоним ахароним

Отрывок, характеризующий Моше бен Нахман

– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.