Рамиро III (король Леона)

Рамиро III Леонский исп. Ramiro III de León<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Леона
966 — 984
Предшественник:	Санчо I Толстый
Преемник:	Бермудо II
Рождение:	961(0961)
Смерть:	26 июня 985(0985-06-26)
Место погребения:	Леон
Род:	Перес
Отец:	Санчо I Толстый
Мать:	Тереза Ансурес
Супруга:	Санча (Уррака) Гомес
Дети:	сын: Ордоньо

Рами́ро III (исп. Ramiro III; 961—26 июня 985) — король Леона (966—984), сын и наследник короля Санчо I Толстого, представитель династии Перес.

Биография

Регентство

Первые годы регентства

Рамиро III наследовал престол королевства Леон в 5-летнем возрасте, после того как его отец, Санчо I, в ноябре или декабре 966 года был отравлен во время подавления мятежа в Галисии. Первый документ, в котором Рамиро наделён королевским титулом, датирован 16 декабря этого года. Из-за малолетства нового короля был создан регентский совет, в который вошли его тётка по отцовской линии, аббатисса монастыря Сан-Сальвадор-де-Леон Эльвира Рамирес, и его мать, Тереза Ансурес из Монсона, вскоре также ушедшая в монастырь. Главную роль в регентском совете играла Эльвира Рамирес, опиравшаяся на поддержку христианских прелатов королевства и тесные связи с королевской семьёй Наварры, король которой, Гарсия I Санчес, был многолетним союзником отца Рамиро. Считается, что именно поддержке короля Гарсии I Рамиро обязан сохранением за собой престола. Многие выходцы из Наварры стали лицами, особо приближёнными к Эльвире Рамирес.

В первые же годы правления Рамиро III среди знати королевства проявился раскол по вопросу о том, является ли Рамиро достойным кандидатом на престол. На коронации Рамиро III была только часть вассалов короля Леона: несмотря на присутствие графа Сальдании Гомеса Диаса и нескольких галисийских графов во главе с Родриго Веласкесом и Фроилой Вела, отсутствовали такие крупные феодалы, как граф Португалии Гонсало Мендес и граф Асторги Гонсало Муньес, которому приписывали отравление короля Санчо I и который в это время был освобождён из заключения своими сторонниками. Противники Рамиро III поддерживали воспитывавшегося в Галисии Бермудо, сына короля Ордоньо III. Граф Кастилии Фернан Гонсалес придерживался нейтралитета.

Эльвира Рамирес попыталась поднять престиж власти восстановлением в титулатуре короля императорских символов: в хартиях в отношении Рамиро начинает употребляться титул «Император всей Испании» (Imperator totius Hispaniae), имя Рамиро сопровождается именем Flavio (Флавий), которое применялось сначала римскими императорами, а затем королями вестготов, сама Эльвира употребляет титул basilea (императрица). Однако усилить влияние в тех областях, где были сильны позиции противников Рамиро III, ей не удалось. В результате власть регентского совета распространялась только на центральную и на восточную части королевства; бо́льшая часть Галисии и Португалия власть короля Рамиро не признали.

Нападение викингов на Галисию

Уже в 968 году Эльвира Рамирес столкнулась с серьёзной угрозой: на побережье Галисии, высадилось большое войско викингов во главе с Гундредом. Не получив военной помощи от короля, против норманнов выступил епископ Сантьяго-де-Компостелы Сиснанд II, однако возглавленное им галисийское ополчение потерпело поражение в сражении при Форнелосе, а сам епископ был убит. Попытка Эльвиры направить против викингов святого Росендо, разбившего викингов в 965 году, к успеху не привела. Не встречая сопротивления, норманны в течение трёх лет разграбили 18 галисийских городов, в том числе и Сантьяго-де-Компостелу. Только в 971 году одному из графов удалось собрать новое войско и разбить викингов. Гундред погиб. Остатки его войска отплыли на юг, с намерением напасть на земли Кордовского халифата.

Дальнейший упадок авторитета регентства

Правление женщины-регента не было популярным среди большинства вассалов короля, даже среди тех, кто первоначально приветствовал восхождение на престол Рамиро III. Единственным постоянным сторонником Эльвиры Рамирес была семья Ансурес, в то время как граф Сальдании и граф Кастилии, занятые при слабой королевской власти расширением своих владений не только за счёт ничейных земель на границе с Кордовским халифатом, но и за счёт личных владений короля, всё более отстранялись от поддержки Рамиро. Хотя Эльвире Рамирес удавалось не допускать открытого выступления вассалов против власти Рамиро III, это делалось путём уступок земель и даров, что ещё больше подрывало авторитет её правления.

Желая обеспечить себе возможную поддержку мавров, в конце 960-х—начале 970-х в Кордову направляли свои посольства все правители христианских государств Пиренейского полуострова (в том числе граф Барселоны Боррель II и король Наварры Санчо II Абарка). Посольства Эльвиры Рамирес в 971 и 973 годах подтвердили мирный договор, заключённый с халифом ал-Хакамом II королём Санчо I. Однако в это же время к халифу приезжали и посольства вассалов короля Леона. Послы графа Монсона Фернандо Ансуреса, галисийский граф Родриго Веласкес и лично приехавший в Кордову граф Кастилии Гарсия Фернандес выступали как независимые от короля правители и сами вели переговоры с халифом.

Начало войны с маврами

В конце лета 974 года ал-Хакам II тяжело заболел. Узнав о болезни халифа и о том, что Кордовский халифат в это время вёл тяжёлую войну в своих африканских владениях, граф Кастилии Гарсия Фернандес, с согласия Эльвиры Рамирес, разорвал мирный договор с маврами и напал на крепость Десу, а затем разбил войско мусульман в бою под Льано-де-Альборес. Весной 975 года граф Кастилии вновь вторгся во владения мавров и осадил одну из важнейших мусульманских крепостей — Гормас, расположенную в непосредственной близости от кастильского города Сан-Эстебан-де-Гормас. Против него выступил один из лучших полководцев халифа — Галиб аль-Насири. Первое столкновение между войсками христиан и мавров не принесло победы ни одной из сторон, однако Галиб должен был отвести свои войска за текущую поблизости реку. В это время как к христианам, так и к маврам, стали подходить подкрепления. В лагерь Гарсии Фернандеса прибыли со своими отрядами Эльвира Рамирес и Рамиро III, король Наварры Санчо II Абарка, а также графы Мансона Фернандо Ансурес и Сальдании Гомес Диас. Общая численность войска христиан составляла 60 000 воинов. 18 июня христиане предприняли штурм крепости Гормас, но были вынуждены отступить, понеся большие потери. Одновременно Галиб сам напал на войско христиан и нанёс ему новое поражение. Отступая, христианские правители разделили свои войска и направились каждый в свои владения, однако они были вновь атакованы подошедшими войсками мавров: Галиб разбил графа Гарсию Фернандеса при Ланге, а вали Сарагосы нанёс поражение Санчо II Абарке.

Сражение при Гормасе стало последним по времени событием, в котором Эльвира Рамирес упоминалась как регент. С этого момента её имя перестаёт фигурировать в официальных документах королевства. Предполагается, что знать, воспользовавшись поражением от мавров, сумела отстранить Эльвиру от регентства и та снова удалилась в монастырь, или Эльвира погибла во время отступления из-под Гормаса. Рамиро III, ставший в 976 году совершеннолетним, принял на себя всю власть в королевстве.

Самостоятельное правление

Война с маврами

976 год прошёл без серьёзных столкновений с маврами, однако в 977 году свои походы против христиан начал один из выдающихся государственных деятелей и военачальников мусульманской Испании Мухаммад ибн Абу Амир, позднее принявший имя аль-Мансур. С этого времени война приняла очень неудачный для христиан характер. Уже в ходе своего первого похода аль-Мансур взял принадлежавшую королевству Леон Саламанку, а затем в трёх последовательных сражениях нанёс поражения правителям христианской Испании, разбив Рамиро III при Сан-Эстебан-де-Гормасе, графа Кастилии Гарсию Фернандеса вновь при Ланге, а короля Наварры Санчо II Абарку — при Эстеркуэле. Дойдя до границ Астурии, аль-Мансур возвратился в Кордову с богатой добычей и множеством пленных. В этом же году мавры совершили ещё одно нападение на владения Рамиро. Более мелкие вторжения в королевство Леон происходили почти каждый год.

В 981 году король Рамиро III принял у себя в столице мусульманского военачальника Галиба аль-Насири, недовольного отстранением аль-Мансуром от реальной власти халифа Хишама II и поднявшего мятеж против хаджиба. Соединившись с отрядами сторонников Галиба, леонское войско двинулось в поход на Кордову. Ему навстречу выступило войско мавров во главе с аль-Мансуром. Битва произошла 10 июля у Сан-Висенте (около Атьенсы). Первоначально перевес был на стороне войска союзников, но когда Галиб получил удар в голову и упал с коня, его сторонники решили, что он погиб и обратились в бегство. Вслед за ними, неся тяжёлые потери, отступило и войско Рамиро III. Галиб был найден. Его обезглавленное тело, для устрашения противников аль-Мансура, было выставлено на всеобщее обозрение в Кордове.

В качестве мести за поддержку королём Рамиро Галиба, аль-Мансур в этом же году совершил большой поход в королевство Леон. Одна часть войска мавров под командованием Абдаллы аль-Хаджара захватила город Самору, за исключением её цитадели, убив 4 000 местных жителей. В это время сам аль-Мансур разбил соединённое войско Рамиро III, Санчо II Абарки и Гарсии Фернандеса при Руэде, заставив его отступить к Леону. По пути взяв и разрушив Симанкас, аль-Мансур подступил к столице Рамиро III. Несмотря на неоднократные приступы, маврам удалось захватить лишь некоторые кварталы хорошо укреплённого города, а начавшаяся зима заставила их снять осаду. Разрушив занятую ими часть города и разорив окрестности аль-Мансур возвратился в Кордову. Король Рамиро, видя разорение своего королевства и не имея возможности продолжать войну с аль-Мансуром, был вынужден заключить с маврами мир на условиях признания себя данником Кордовского халифата. Вслед за ним вассалом халифа признал себя и король Наварры. Войну с маврами продолжал только граф Кастилии Гарсия Фернандес.

Мятеж Бермудо II

Ещё в самом начале своего самостоятельного правления Рамиро III предпринял безуспешную попытку возвратить под свой контроль Галисию и графство Португалию, во время регентства Эльвиры Рамирес фактически вышедшие из под контроля королевской власти. Недовольство правлением Рамиро здесь ещё больше усилилось после поражений, нанесённых королю аль-Мансуром и признания им себя вассалом Кордовского халифата. Среди португальской знати в конце 981 года возник заговор с целью свергнуть с престола Рамиро III и сделать новым королём воспитывавшегося в этих землях Бермудо.

К лету 982 года мятеж охватил и Галисию, что позволило Бермудо 11 ноября короноваться в Сантьяго-де-Компостеле (под именем Бермудо II). Попытки сторонников Рамиро III, графа Родриго Веласкеса и епископа Сантьяго-де-Компостелы Пелайо, воспрепятствовать этому, завершились без результата. Власть короля Бермудо II признавась в западных частях королевства, в то время как центральные и восточные районы страны продолжали считать своим королём Рамиро III.

Оба соперника обратились за военной помощью к аль-Мансуру, но тот не поддержал ни Рамиро, ни Бермудо, считая для себя выгодным, чтобы его соперники ослабляли свои силы в междоусобной борьбе. Зимой 982—983 годов Рамиро собрал войско и выступил в поход против мятежников. Сражение произошло при Портилья-де-Аренас (около Монтерросо), однако в ней ни одна из сторон не смогла одержать решающую победу: Рамиро III возвратился в Леон, а Бермудо II укрепился в Галисии. Перелом наступил в 984 году, когда аль-Мансор совершил новый поход в королевство Леон, во время которого разорил Самору и Сепульведу.

Воспользовавшись ситуацией, Бермудо с помощью своих сторонников удалось войти в столицу королевства, город Леон, и окончательно утвердить здесь свою власть. Рамиро бежал в Асторгу, где укрылся в монастыре Сан-Мигель-де-Дестриана. К этому времени из его сторонников продолжали оставаться ему верными только родственники его матери и жены, граф Монсона Фернандо Ансурес и граф Сальдании Гомес Диас.

Последняя хартия, датированная годами правления Рамиро III, выдана 1 мая 985 года. Рамиро скончался от болезни 26 июня этого года в монастыре Сан-Мигель-де-Дестриана и здесь же был похоронен.

Семья

Король Рамиро III вступил не ранее января 979 года в брак с Санчей (или Урракой) (умерла после 983), дочерью графа Сальдании Гомеса Диаса. От этого брака родился единственный сын, Ордоньо Рамирес (980/984—1017/1024). Он был слепым, поэтому не мог претендовать на престол королевства Леон. Женатый на Кристине (умерла ранее 1051), дочери короля Бермудо II, Ордоньо стал родоначальником семей Аса и Лерма.

Литература

• Мюллер А. История ислама: От мусульманской Персии до падения мусульманской Испании. — М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2004. — 894 с. — ISBN 5-17-022031-6.
• Пискорский В. К.,. Рамиро // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.historialeon.blogspot.com/2005/08/35-expansin-y-declive-de-ramiro-ii-las.html Historia de Leon. 3.5] (исп.). Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65kafH5Tw Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
• [www.covadonga.narod.ru/Leon.html Реконкиста. Леон]. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65kafpaOt Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
• [www.fmg.ac/Projects/MedLands/ASTURIAS,%20LEON.htm#_Toc111995040 Asturias & Leon, kings] (англ.). Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65kaiWdXB Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/mittelalter/koenige/leon/ramiro_3_koenig_985.html Ramiro III.] (нем.). Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65kajDnKl Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
• Анонимные авторы. [kuprienko.info/las-cronicas-de-la-espana-medieval-reconquista-chronicon-de-cardena-los-anales-toledanos-al-ruso/ Испанские средневековые хроники: Хроника Карденьи I. Хроника Карденьи II. Анналы Толедо I. Анналы Толедо II. Анналы Толедо III.]. www.bloknot.info (А. Скромницкий) (24 августа 2011). Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/659e4Liaf Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Рамиро III (король Леона)

– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.