Рамолино, Летиция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Летиция Рамолино
Maria-Letizia Ramolino

Портрет Мадам Матери
Род деятельности:

Мадам Мать Императора фр. Madame Mère de l’Empereur

Дата рождения:

24 августа 1750(1750-08-24)

Место рождения:

Аяччо

Гражданство:

Генуэзская республика

Подданство:

Первая французская республика, Первая Французская империя

Дата смерти:

2 февраля 1836(1836-02-02) (85 лет)

Место смерти:

Рим

Супруг:

Карло Буонапарте

Дети:

Мария Летиция Рамолино (Maria Letizia Ramolino, 24 августа 1750 года, Аяччо — 2 февраля 1836, Рим) — мать Наполеона Бонапарта, пережившая его на 15 лет.





Биография

Мария Летиция была дочерью Жана Жерома Рамолино (1723–1755), капитана в армии Генуэзской республики, генерального инспектора мостов и дорог на Корсике, и Анжелы Марии Пьетра-Санта (1725–1790) из благородного семейства генуэзского происхождения.[1] В 13 лет Летицию выдали замуж за юриста Карло Буонапарте[2]. У них родилось 13 детей, из которых до зрелого возраста дожили 5 сыновей и три дочери:

В 1769 году Корсика перешла под контроль Франции, однако Летиция так и не выучила французского языка. В 1785 году овдовела и через 8 лет вынуждена была с детьми перебраться на материк, в Марсель.

После коронации Наполеона (на которой она присутствовать не пожелала[3]) он даровал Летиции титул «Мадам Мать Императора» (фр. Madame Mère de l’Empereur) и подарил имение Пон-сюр-Сен под Парижем. Несмотря на огромное состояние, Мадам-мать, прожившая столько лет на грани нищеты, отличалась скупостью, французскими делами не интересовалась и редко бывала при дворе.

Существует исторический анекдот о том, как император Наполеон однажды спросил у матери о причинах её чрезмерной бережливости, на что Летиция будто бы ответила, что копит деньги на тот день, когда на её попечении разом останется несколько королей и королев.[4][5]

После свержения сына бежала с братом, кардиналом Фешем, в Рим, где и провела остаток жизни, почти лишившись зрения, в палаццо Бонапарте на площади Венеции. Её останки по приказу Наполеона III были перевезены из Италии в Аяччо.

Напишите отзыв о статье "Рамолино, Летиция"

Примечания

  1. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k6517045f/f28.item.r Larrey. Madame Mère (Napoleonis mater): essai historique. Tome 1. Paris, 1892. P. 4–5]; [babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=nyp.33433066656319;view=1up;seq=26 Tschudi C. Napoleon's mother. New York, 1900. P. 1–2.]
  2. Бонапарты // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. [versailles.1802.net/versailles-museum-ii/ Versailles: Château de Versailles — Salle du Sacre — Le Couronnement de L’Empereur]
  4. Alain Decaux Letizia, mère de l'Empereur, éd. Amiot Dumont, 1951
  5. [kruglikov.livejournal.com/26201.html Продавец (Талейран). Статья Вадима Кругликова из журнала "Пингвин"]

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Рамолино, Летиция

– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.