Рамочный анализ

Ра́мочный ана́лиз (англ. Framing analysis) — междисциплинарный метод научного исследования, который используется для анализа того, как люди понимают ситуации и события.

Концепцию в общем случае связывают с работой Ирвинга Гофмана и его книгой Рамочный анализ: Эссе об организации опыта (англ. Frame analysis: An essay on the organization of experience, 1974). Позже эту работу начали применять в теории социального движения, политических и других исследованиях.

Понятие

Основной термин метода — «framing» («установление рамок») — ещё не имеет общепринятого определения. Впрочем, большинство западных исследователей сходятся во мнении, что одним из лучших является объяснение Роберта Энтмана, согласно которому английский глагол-термин «to frame» в данном случае означает «выбирать определенные аспекты реальности и делать их более заметными в коммуникативном тексте, популяризируя таким образом определенную трактовку проблемы, интерпретацию её причин, моральную оценку и возможное её решение». И хотя на первый взгляд фрейминг может напоминать agenda setting, и все же между ними есть существенная разница: метод agenda setting предусматривает, что СМИ освещают одни и игнорируют другие события, тогда как фрейминг подразумевает, что СМИ, освещая определенное событие, игнорируют некоторые её стороны, в то же самое время подчеркивая другие.

Рамочный анализ является своеобразным типом нарративного (контент-) анализа, в котором исследователь изучает текст, чтобы идентифицировать «рамки» и выявить риторику журналиста или медиаорганизации, а именно — играет ли их текст политическую роль. В идеале такой анализ определяет, как «рамки» внедряются в новости политическими акторами, как журналисты их используют в написании текстов и как аудитория интерпретирует эти «рамки». Караги и Роэфс изучают рамочный анализ в связи с идеологической ролью средств массовой информации, так как изучение процессов фрейминга позволяет найти связь между новостями и разделением власти в обществе (по их мнению, «рамки» — это отпечатки власти).

История развития

Истоки этой методологии находят в начале 1970-х годов, и её пионером был Ирвинг Гофман, который считал, что если индивидуум узнает определенное событие, его реакция скорее всего будет ограничена рамками или схемами интерпретации — «первичными рамками» (англ. primary frameworks). Все первичные рамки той или иной социальной группы являются центральным элементом её культуры. В конце 1970-х Такман развила идеи Гофмана: «Рамки (frames) превращают непонятный хеппенинг или аморфную беседу в очевидное событие… Новостные рамки (англ. news frame) одновременно организуют ежедневную реальность и являются её частью и упаковкой».

В 1980-х «рамки» уже воспринимались как «медиаупаковки, центральной организационной идеей которых является понимание соответствующих событий». Такие «упаковки» имели успех в медиадискурсе благодаря комбинации культурного резонанса, действий автора и соответствия нормам и практики СМИ. В 1990-х framing analysis получил мощный толчок в развитии благодаря Энтману, который прояснил его терминологию и методологию. В частности, он определил «рамки» как «схемы обработки информации, которые имеют место в особенностях новостного текста и которые усиливают специфическое восприятие и понимание событий. Новостные рамки (news frames) возникают и воплощаются в ключевых словах, метафорах, концепциях, символах и визуальных образах, которые подчеркиваются в тексте новостей». Эти компоненты «рамок» часто совпадают с устоявшимся в обществе дискурсом и формируют такой образ мышления о определенное событие, который уже знаком аудитории из предыдущего опыта.

Применение

Метод позволяет выявить манипулирование общественным мнением в тех случаях, когда в сообщениях СМИ имеет место фрейминг. Такие исследования являются довольно тяжелыми, поскольку обнаружить фрейминг сложнее, чем agenda-setting.

Методология

Методология рамочного анализа включает два типа источников (или инструментов) — логические инструменты (англ. reasoning devices) и инструменты фрейминга (англ. framing devices). Первые объясняют происшествие, а другие его характеризуют. Итак, логические инструменты предоставляют объяснения или причину основной позиции: это так называемые «корни события» (интерпретация причин происшествия), его последствия и принципиальность.

Инструменты фрейминга включают:

• источники (все лица, которые были процитированы в тексте);
• ключевые слова (те, что появляются в заголовке, а затем повторяются в тексте;
• слова, имеющие большую «видимость» из-за их размещения в тексте или культурного резонанса с аудиторией);
• метафоры;
• основание (лицо или группа лиц, которые идентифицируются как причина проблемы или её решения).

Анализируя текст, исследователь читает каждую историю, которая попала в его выборку, пытаясь определить специфические инструменты фрейминга.

Механизм использования

Пониманию того, как работают «рамки», способствуют такие концепции, как «видимость», «форматирование» и «важность» (англ. salience, sizing and importance). «Рамки» освещают сведения об объектах сообщения, предоставляя им таким образом «видимость», то есть делая их более заметными, понятными и запоминающимися. Более «видимой» информацию можно сделать, поместив её в начале или в конце текста, а также часто повторяя её или ассоциируя с культурно подобными символами. «Форматирование» является сутью фрейминга — это преувеличение или преуменьшение элементов изображаемой реальности для большей или меньшей «видимости». Кроме слов и образов, использованных для изображения реальности, большое значение имеет также «важность» — то, насколько много информации о событии и на каком месте (на первой или предпоследней странице) представляет средство массовой информации.

Ссылки

• [www.cognitivepolicyworks.com/resource-center/planning-tools/framing-tutorials/ Статьи Института Рокриджа по рамочному анализу], архивированные [www.cognitivepolicyworks.com Cognitive Policy Works].
• [www.frameworksinstitute.org Frameworks Institute]

Отрывок, характеризующий Рамочный анализ

Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.