Рамсес V

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фараон Египта
Рамсес IV Рамсес VI
Рамсес V
XX династия (Рамессиды)
Новое царство

Малый известняковый обелиск с изображением картуша Рамсеса V.
Археологический музей Болоньи (Италия)
Хронология
  • 1146 — 1142 гг. (4 года) — по Э. Хорнунгу
  • 1152 — 1148 гг. (4 года) — по Р. Паркеру
  • 1150 — 1145 гг. (5 лет) — по Р. Крауссу
  • 1145 — 1141 гг. (4 года) — по Ю. фон Бекерату / Э. Ф. Венте
Захоронение Долина Царей, гробница KV9
Рамсес V на Викискладе

Рамсес V — фараон Древнего Египта из XX династии, известной также под названием династии Рамессидов. Правил приблизительно в 11461142 годах до н. э.



Биография

Рамсес V, скорее всего, был сыном Рамсеса IV и царицы Дуатентипет (?).

Судя по миниатюрному фаянсовому фрагменту с именем Рамсеса V, обнаруженному в Тимне, этот фараон был последним египетским царём, от которого остались следы египетского присутствия в Азии; несколько фаянсовых предметов этого времени были найдены и на Синае. Единственная надпись Рамсеса V в Нубии сохранилась в Бухене. В самом Египте царские документы представлены всего лишь несколькими стелами; кроме того, фараоном был узурпирован ряд памятников, созданных предшествующими царями. Вне Фив выявлены фрагменты стелы Рамсеса V из храма Ра в Гелиополе и поврежденная стела в Сильсиле. В Карнаке найдена часть сильно поврежденной стелы и фриз из царских картушей на одном столбе. В Рамессеуме ряд картушей Рамсеса Великого был переправлен в пользу Рамсеса V.

Хотя он правил в течение короткого времени, два очень важных документа датируются его правлением. Туринский папирус № 1887 представляет собой список серьёзных обвинений против многих людей, но особенно против священника в Храме Хнума на Элефантине, преступления которого включали растрату, воровство и преступления религиозного характера. Преступления очевидно продолжались от правления Рамсеса III до Рамсеса V, и это указывает, что был серьёзные упущения в администрации и слабости в отношении преступлений во время того периода.

Другой документ — папирус Вильбура, датированный 4-м годом правления Рамсеса V. Это — официальный документ, единственная существующая копия такого рода, и таким образом очень важная для исследования землевладения и налогообложения в Египте, хотя многие из деталей остаются неясными. Документ состоит из размеров и оценки участков в области Среднего Египта (город Крокодилополис), около современного города Эль-Минья, общей протяженностью приблизительно девяноста миль. Папирус предоставляет информацию о каждом участке земли и именует каждого землевладельца; документ даёт информацию о положении и размере земли и расчетного урожая в единицах измерения зерна. Не говорится, кто получал плату за землю, но вероятно, что Храм Амона в Карнаке, а не фараон был получателем. Самый масштабный документ из всех вышеперечисленных источников — , касающийся раздела земель между Миньей и Фаюмом, засеянных общественным хлебом. Этот источник дает великолепную и очень подробную картину аграрных отношений внутри небольшой части страны, демонстрирует интересы различных социальных групп обитателей региона.

Частный юридический документ, так называемый папирус вдовы Наунахт, представляющий собой завещание этой знатной дамы, также относящийся ко времени Рамсеса V, свидетельствует о некоторой юридической независимости египетской женщины.

В течение своего короткого правления Рамсес V готовил себе могилу в Долине Царей, которая не была закончена. Тем не менее, его там похоронили. Его преемник, Рамсес VI, захватил и присвоил могилу, закончив её роспись.

Есть другое свидетельство, которое предполагает, что был конфликт между Рамсесом V и Рамсесом VI (сыном Рамсеса III); скорее всего случилась гражданская война между двумя фракциями, и перед самой своей смертью Рамсес V был свергнут. По-видимому, Рамсес V был перезахоронен в другой могиле, хотя она не была найдена, его тело было найдено среди королевских мумий, перезахороненных в могиле Аменхотепа II в Долине Царей. Эта мумия особенно интересна, потому что медицинская экспертиза показала, что он умер в относительно раннем возрасте, вероятно от оспы.

От супруг Рамсеса V, цариц Туертенра и Хенуттауи, осталось одни лишь имена, упомянутые в тексте папируса Вильбур.

Несколько важных документов проливают дополнительный свет на время правления Рамсеса V: большой папирус Вильбур, являющийся образцом государственного отчетного документа, официальный юридический текст Скандал Элефантины, о котором уже говорилось выше в связи с ростом коррупции в эпоху Рамсеса III и его преемников.

Краткость правления Рамсеса V подтверждается тем, что работы в его гробнице в Долине царей (KV9) были едва начаты, их продолжил Рамсес VI. Мумия Рамсеса V, обнаруженная в гробнице-тайнике Аменхотепа II (KV35), принадлежит молодому человеку, умершему, вероятно, от инфекционной болезни.

Напишите отзыв о статье "Рамсес V"

Литература

  • История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
  • [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
XX династия (Рамессиды)
Предшественник:
Рамсес IV
фараон Египта
ок. 1146 — 1143 до н. э.
Преемник:
Рамсес VI

Отрывок, характеризующий Рамсес V

Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.