Раму (река)
Раму | |
Снимок реки с воздуха | |
Характеристика | |
---|---|
Длина |
640 км |
[tools.wmflabs.org/osm4wiki/cgi-bin/wiki/wiki-osm.pl?project=ru&article=Раму+(река) Водоток] | |
Исток |
|
— Местоположение |
горы Кратке (горы) |
Устье | |
— Координаты |
4°01′00″ ю. ш. 144°39′59″ в. д. / 4.016672026622617° ю. ш. 144.66625213623047° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-4.016672026622617&mlon=144.66625213623047&zoom=12 (O)] (Я)Координаты: 4°01′00″ ю. ш. 144°39′59″ в. д. / 4.016672026622617° ю. ш. 144.66625213623047° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-4.016672026622617&mlon=144.66625213623047&zoom=12 (O)] (Я) |
Расположение | |
Страна | |
|
Раму (англ. Ramu River) — река на острове Новая Гвинея. Протекает по территории провинции Маданг государства Папуа — Новая Гвинея. Исток реки находится в горах Кратке. Впадает в море Бисмарка, в северо-восточной части острова, в 32 км к юго-востоку от устья реки Сепик. Общая длина Раму составляет около 640 км. Последние 100 км река течет почти прямо на север.
У реки имеется большое количество притоков, берущих начало в горах Бисмарка, Финистерре и Адельберта. В сезон дождей реки Раму и Сепик сливаются, образуя общую пойменную равнину.
История
Территория, по которой протекает река Раму, была частью Земли Кайзера Вильгельма, когда в 1884 году Германия основала Германскую Новую Гвинею. Германские колонисты быстро исследовали новую территорию, и в 1886 году вице-адмиралом Фрайхерром фон Шлайнцом, когда тот возвращался в город Финшхафен из экспедиции к реке Сепик, было открыто устье реки Раму. Вице-адмирал назвал реку «Оттилиен» (нем. Ottilien), в честь своего судна.[1]
Тем не менее русло реки было впервые открыто только десять лет спустя, в 1896 году, ботаником Карлом Лаутербахом, который возглавлял экспедицию, организованную Германской Новогвинейской компанией, по поискам истока реки Маркем.[2] Пройдя через горы Ортцен, расположенные у залива Астролябия к югу от города Маданг, группа Лаутербаха вместо того, чтобы найти исток Маркема, обнаружила неизвестную реку, которая текла в северо-западном направлении. Члены экспедиции проплыли на каноэ небольшое расстояние по реке, пока их запасы продовольствия не стали иссякать и пока они не решили вернуться на побережье.[2]
Другой германский путешественник, Эрнст Таппенбек, ранее сопровождавший Лаутербаха, возглавил в 1898 году новую экспедицию, основной целью которой было восхождение по реке Раму. Кроме того, он должен был выяснить, была ли река Оттилиен, открытая в 1886 году, той же самой рекой, что открыл Лаутербах. В этом путешествии Таппенбека сопровождал бывший прусский офицер, представитель Новогвинейской компании и одновременно австралийский золотоискатель Роберт Филлип.[3]
После пяти дней плавания вверх по реке Раму, когда уровень воды в ней начал падать, Таппенбек покинул своих товарищей и остался в одном из обустроенных лагерей. Он вновь вернулся спустя четыре с половиной месяца уже на другом пароходе, поднявшись на нём вверх по течению на 310 км и продолжив затем плавание на каноэ.[3] К концу 1898 года экспедиция основала на реке небольшое поселение, составила карту Раму и её притоков, а также собрала ценную коллекцию местной флоры.[3]
В последующие годы реку не раз исследовали другие германские путешественники, занимавшиеся поисками золота и новых ботанических экземпляров. В 1902 году Ханс Клинк и Й. Шленциг основали новую стоянку на реке Раму, которая впоследствии была соединена с противоположным берегом канатным мостом.[4] В 1902 году Шлектер провёл другую экспедицию в поисках каучукового дерева.[4] В 1907 году австрийский путешественник Вильгельм Даммкёлер организовал ещё одну экспедицию к долине реки Маркем, впервые придя к заключению о том, что обе реки берут начало в одной и той же местности.[4]
После Первой мировой войны Германская Новая Гвинея перешла под контроль Австралии под название Территория Новая Гвинея. Именно в эти года река Раму изменила своё название на местный вариант.
В 1936 году британец Лорд Мойн поднялся по реке во время экспедиции в Индонезию и вглубь острова Новая Гвинея. Мойн тогда открыл племя пигмеев, которое населяло центральную часть района Раму, примерно в 270 км от устья реки.[5]
В 1942 году Территория Новая Гвинея была оккупирована японцами. Однако в ходе тяжёлых боев Второй мировой войны японские армейские подразделения были в конце концов вытеснены австралийцами и американцами, а сама территория вновь стала австралийской.
Напишите отзыв о статье "Раму (река)"
Примечания
- ↑ Souter, Gavin. New Guinea: The Last Unknown. — Angus & Robertson, 1963. — P. 73. — ISBN 0207946272.
- ↑ 1 2 Souter, Gavin. New Guinea: The Last Unknown. — Angus & Robertson, 1963. — P. 77. — ISBN 0207946272.
- ↑ 1 2 3 Souter, Gavin. New Guinea: The Last Unknown. — Angus & Robertson, 1963. — P. 78. — ISBN 0207946272.
- ↑ 1 2 3 Souter, Gavin. New Guinea: The Last Unknown. — Angus & Robertson, 1963. — P. 111—112. — ISBN 0207946272.
- ↑ Lord Moyne (Jul - Dec 1936). «[links.jstor.org/sici?sici=0307-3114%28193607%2F12%2966%3C269%3ATPOTAM%3E2.0.CO%3B2-M&size=LARGE&origin=JSTOR-enlargePage The Pygmies of the Aiome Mountains, Mandated Territory of New Guinea]». The Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland 66: 269. DOI:10.2307/2844082.
Отрывок, характеризующий Раму (река)
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп , как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:«Si vous n'avez rien de mieux a faire, M. le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soiree chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charmee de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer».
[Если y вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна Шерер.]
– Dieu, quelle virulente sortie [О! какое жестокое нападение!] – отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица. Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
– Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?] Успокойте друга, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?