Ранг в парусном военно-морском флоте

Ранг в парусном военно-морском флоте

Ранг (от англ. rank — ранг, разряд, степень) — разряд, класс парусного военного корабля, определяемый, в зависимости от страны и эпохи, на основании его размерений (размеров): его водоизмещения, длины и ширины, или его совокупной боевой мощи (размещаемого на нём вооружения), или численности команды. В английском флоте XVII−XIX вв. для военных кораблей употреблялся также термин англ. rate, близкий по смыслу к rank и определяемый по номинальному числу пушек. Ранг в его классическом виде определял как боеспособность корабля, так и требования к его снабжению и комплектованию.

Система деления военных кораблей на ранги сложилась довольно поздно — в начале XVII века. Это объяснется тем, что необходимости ранжирования (то есть деления на ранги) военных кораблей до этого времени не было — казенные, регулярные флота были невелики, а часто отсутствовали вовсе. Как и армии, они собирались по средневековому принципу вассального ополчения: в случае войны каждый королевский вассал (а в республиках, например генуэзской, каждая корпорация) обязаны были выставить и снабдить назначенное число кораблей. Собранный по такому принципу флот был разношерстным — делился на отряды по землячествам, и недолговечным — часто лишь на одну кампанию.

Пережитки такого принципа существовали до середины XVII века. Например, они ясно прослеживаются у обеих сторон при Армаде: испанский флот имел андалузскую, баскскую, галисийскую, кастильскую, неаполитанскую, португальскую эскадры, и другие помельче. Английский состоял как из собственно королевских кораблей, так и из отрядов «частных» капитанов: Дрейка, Хокинса и пр., собранных ими и верных лично им. Более чем 60 лет спустя, те же признаки наблюдаются у обеих сторон в Англо-Голландских войнах. Пример — Дуврское сражение.

Необходимость классификации кораблей по единому принципу выявилась с ростом регулярного флота, и шла параллельно централизации государственной власти в целом. В XVII веке это означало прежде всего королевскую власть. Поэтому неудивительно, что возникновение стройной системы в Англии относится к 1677 году — эпохе реставрации Стюартов. По той же причине Франция, хотя и ввела ранги позже, копируя Англию, но добилась большего единообразия в классификации при Кольбере.

Ранг как флотское звание

Как и для кораблей, ранг флотских офицеров явился прямым следствием роста кадров регулярного флота, и казенных служащих вообще. Классификация в званиях требовалась как для установления подчиненности, так и для определения жалований. Характерно, что в этом значении слово англ. rank эквивалентно русскому «звание».

Более того, этим начались попытки унифицировать звания всех служб — армейской, флотской и гражданской. Наиболее продвинулась унификация в странах, где не только централизация была высока, но и не было груза традиций, мешавшего реформе. Примером является Табель о рангах России.

Были (и продолжаются в начале XXI в.) попытки поставить в соответствие ранг офицера и ранг положенного ему в командование корабля. Но строгого соответствия на практике ни одна страна не добилась.

Ранговая система в XVII веке

Английский флот

Первые письменные свидетельства классификации королевского флота относятся к 1604 году. Около 1610 г рангам вместо словесных названий стали присваивать номера.

В 1677 г секретарь Адмиралтейства Самуэль Пепис, предложил «единую, полнейшую и неизменную» классификацию по рангам, которая положила начало системе, продержавшейся до 1817 года.

Французский флот

Франция, введя у себя систему рангов, старалась придерживаться более строгих правил и ограничивать разнообразие типов кораблей. Этому способствовало полностью централизованное руководство флотом.

В ходу было обозначение кораблей не столько по рангу, сколько по числу батарейных палуб или пушек: фр. Vaisseau de 3 ponts; vaisseau de 90 canons. Обозначения типа фр. Vaisseau de 1er rang встречались реже.

Французский флот того времени на равных соперничал с английским, а индивидуально французские корабли имели тенденцию быть больше и сильнее соответствующих английских. Характерным был 70-пушечный двухдечный корабль, когда в Англии большинство составляли 64-пушечные.

Голландский флот

Голландцы в XVII в. построили многочисленный сильный флот, включая такие корабли, как трехдечный 80-пушечный De Zeven Provincien. Но флот республики страдал от недостатка единой организации, и как следствие, единой системы рангов.

По существу, это был не один, а пять соединенных флотов, строившихся в разных провинциях несколькими адмиралтействами. Мало того, их состав и снабжение решались парламентским способом — дебатами, с неизбежными проволочками и фракционной борьбой. В результате единственный способ классификации кораблей — по числу пушек — допускал значительные колебания в конструкции, размерах, экипажах, и боевых качествах вообще.

Основу линии баталии составляли корабли в 50-66 пушек, среди которых наблюдается значительный разнобой. Флагманы обычно имели по 80 пушек, и доходили до 106, но сведения о них часто расходятся.

Развитие ранговой системы в XVIII веке

Английская ранговая классификация (конец 17 — 19 вв.)

(По числу пушек)

Ранг	Тип	1685	1697	1714	1721	1760	1782	1801
1 ранг	Линейный корабль (парусный)	90-100	94-100	100	100	100	100	100-120
2 ранг	Линейный корабль	64-90	90-96	90	90	90	90-98	84-98
3 ранг	Линейный корабль	56-70	64-80	70-80	70-80	64-80	64-80	64-82
4 ранг	Линейный корабль	38-62	44-64	50-60	50-60	50-60	50-62	50-60
5 ранг	Фрегат	28-38	26-44	30-40	30-40	30-44	30-44	30-44
6 ранг	Фрегат, «post-ship»	4-18	10-24	10-20	20-24	20-30	20-28	20-28
Без ранга	Шлюп, бриг, шхуна и др.			4-24

Французский флот

В ходе Семилетней войны, в битвах 1759 года флот, созданный при Кольбере, был практически уничтожен. Программа спешного строительства в конце 1760-х шла по заранее установленным нормам: было определено число кораблей каждого ранга. Предпочтение, как и раньше, получили большие двухдечные:

Французский линейный флот в первой половине 1770-х гг

Всего пушек	Батарейных палуб	Гондек (число пушек × калибр, фн)	Мидльдек	Опердек	Бак/ шканцы	Типичный корабль	Кораблей
110	3	30 × 36	32 × 24	32 × 12	16 × 8	Bretagne	1
90	3	30 × 36	32 × 24	28 × 12		Ville de Paris (до перестройки)	1
80	2	30 × 36	32 × 24		18 × 8	Languedoc, Couronne	3
80	2	30 × 36	32 × 18		18 × 8	Duc de Bourgogne	2
74	2	28 × 36	30 × 18		16 × 8	стандартный	26
64	2	26 × 24	28 × 12		10 × 8	стандартный	20
50	2	24 × 18	26 × 12			стандартный	6

Бо́льшую часть XVIII века Франция не жаловала трехдечные, и типичным её кораблем был большой двухдечный, прежде всего 80-пушечный. Таков был флагман д’Эстена Languedoc, настолько внушительный размером, что многие современники принимали его за 90-пушечный.

Задуманная после 1775 года обширная программа не осуществилась, и только 11 линейных кораблей (из них девять 64-пушечные) пополнили флот до вступления Франции в Американскую революционную войну.

Голландский флот

Со времен своего зенита в предыдущем веке, голландский флот сократился до определенно второклассного, отражая упадок значения самой Голландии. Его суммарный тоннаж в 1780 году составлял 70 000 тонн, против 196 000 т испанского, 271 000 т французского и 372 000 т английского.

Хуже того, он не был уже линейным в полном смысле слова, имея только 3 корабля, способных сражаться в линии против первоклассного противника. Причем кораблей, эквивалентных 1 − 2 рангу, не имел вообще. Типичным был малый 64-пушечный, который даже в сравнении с номинально равными кораблями других флотов, имел минимальные размеры.

Ссылки на характерные для Голландии малые глубины, якобы требующие меньшей осадки, не выдерживают критики: ещё в XVII веке она вполне строила трехдечные корабли, на равных соперничающие с кем угодно.

Голландский флот в 1780 году

Всего пушек	Батарейных палуб	Гондек (число пушек × калибр, фн)	Мидльдек	Опердек	Бак/ шканцы	Кораблей
74	2	28 × 36	30 × 24		16 × 8	1
72	2	28 × 24	30 × 24		14 × 8	2
68	2	28 × 24	28 × 24		12 × 6	4
60/64	2	26/28 × 24(18)	28 × 12		8 × 6	5
52	2	24 × 18	22 × 12		6 × 6	14
44	2	20 × 18	22 × 12		2 × 6	6
40	1	24 × 18			16 × 6	1
36	1	22/24 × 12			12/14 × 6	15
20/24	1	12/14 × 12			6/8 × 6	18

Как видно из таблицы, только единственный 74-пушечный нес 36-фн пушки на нижней батарее. Остальные ограничивались 24-фн, а некоторые могли нести только 18-фн. По существу голландский флот превратился в силу, пригодную для защиты коммерции, но не для борьбы с флотом противника.

В период Батавской республики, то есть фактически потери независимости, Наполеон использовал голландские верфи с их запасами для строительства больших линейных кораблей, вплоть до 110-пушечных. Но они уже пополняли французский флот.

Испанский флот

Испанский флот XVIII века имел больше всех трехдечных кораблей (112-пушечных), хотя и был только третьим в мире по величине.

А самым знаменитым был уникальный Santisima Trinidad, ставший после установки на шкафуте дополнительных 8-фунтовых пушек номинально 4-дечным 128-пушечным кораблем. Но при этом он проигрывал, по размерам и особенно по весу залпа, построенным позже французским трехдечным во главе с Commerce de Marseille.

Реальное число установленных пушек, в отличие от регламентного номинального, менялось в зависимости от наличия ресурсов на момент вооружения. Устарелая бюрократическая система постоянно испытывала трудности в снабжении и комплектовании флота.

Испанский флот в XVIII веке

Всего пушек	Батарейных палуб	Гондек (калибр пушек, фн)	Мидльдек	Опердек	Бак/ шканцы	Типичный корабль	Кораблей
120	3	36	26	18	8	Santisima Trinidad (до перестройки)	1
112	3	36	26	12	8	Purisíma Concepcion	3−4
94	3	36	18	8		Gibraltar	3
76/80	2	36		18	8	Fenix (San Alejandro)	7
70/78	2	26	18		8	стандартный	34
58/68	2	26	12		8 или 6	стандартный	11
50	2	18	8		6	стандартный	2
40	1	12			6	Hermione	1
34	1	12/8			6	-	21
20/24	1	8/9				-	12

На испанский флот, одновременно с борьбой за господство на море (всегда в роли догоняющего), возлагалась едва ли не более важная задача — защита «серебряных флотов» из Нового света. Кроме этого, на Средиземном море сохранялось немало шебек, фелюг, и уцелевших галер.

Общими характеристиками испанских кораблей были недовооруженность, большие размеры и прочный корпус хорошей постройки. Отношением калибр пушек / водоизмещение они проигрывали подобным кораблям других стран. Большинство двухдечных несли на гондеке 26-фн пушки. Некоторые фрегаты были только 9-фунтовыми.

Одновременно испанские верфи (в колониях) славились тем, что не жалеют на корабли лучших пород тропического леса, и в результате они получаются очень долговечными и прочными. Лучшим считался арсенал в Гаване.

См. также

• Ранг корабля
• Рейтинг (пушечный)
• Корабль 1 ранга
• Корабль 2 ранга
• Корабль 3 ранга
• 74-пушечный линейный корабль
• 80-пушечный линейный корабль (двухдечный)
• Уложение 1745 года
• Список парусных линейных кораблей Английского флота
• Список парусных линейных кораблей Французского флота
• Список парусных линейных кораблей Голландского флота
• Список парусных линейных кораблей Шведского флота
• Список парусных линейных кораблей Российского Императорского флота

Отрывок, характеризующий Ранг в парусном военно-морском флоте

– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.