Рапорт Штропа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Рапорт Штропа — рапорт, официальный отчёт Юргена Штропа, командующего немецкими формированиями, которым была поставлена задача ликвидировать Варшавское гетто. Первоначально назывался «Еврейского квартала в Варшаве больше не существует!». Сегодня обычно называется «Рапорт Штропа». Наряду с рапортом Кацманна является одним из важнейшим документированных свидетельств уничтожения польских евреев во время II Мировой войны.





История

Рапорт был написан в мае 1943 года и представляет собой 75-страничный документ, описывающий немецкую версию событий во время восстания в гетто. Отчёт был инициирован Фридрихом Крюгером и был задуман в виде подарочного альбома для Генриха Гиммлера. Документ был напечатан на пишущей машинке и вложен в стандартную кожаную канцелярскую папку. Рапорт сопровождают 52 чёрно-белых фотографий, подписанных рукописным готическим шрифтом.

Рапорт состоит из трёх главных разделов:

  • Введение и перечень операций;
  • Ежедневные сообщения, которые посылались Фридриху Крюгеру;
  • 52 фотографии.

Рапорт был изготовлен в трёх экземплярах и передан Генриху Гиммлеру, Юргену Штропу и Фридриху Крюгеру. Копии содержат некоторые расхождения в тексте и в подписях к фотографиям. Одна из копий была представлена в качестве одного из доказательств во время Нюрнбергского процесса американским обвинителем Робертом Джексоном.

Все три копии сохранились и хранятся в настоящее время в Институте национальной памяти в Варшаве, Национальном архиве США в Вашингтоне и в Бундесархиве в Кобленце, Германия.

Висбаденский рапорт (1946)

В конце войны Штрооп был захвачен в плен американскими войсками в Западной Германии. После того, как он был идентифицирован, ему было приказано написать отчет об уничтожении Варшавского гетто. Отчет был представлен Штроопом в Висбадене 1 мая 1946 года[1].

Фотографии

Некоторые фотографии из «Рапорта Штропа» представлены ниже:

См. также

Напишите отзыв о статье "Рапорт Штропа"

Примечания

  1. Moshe Arens. Appendix 4 Wiesbaden Report // [books.google.co.il/books?id=HFMHEnxB7ywC Flags Over the Warsaw Ghetto: The Untold Story of the Warsaw Ghetto Uprising]. — Gefen Publishing House, 2011. — P. 5, 379—384. — 406 p. — ISBN 9652295272, 9789652295279.
  2. Стоящий справа солдат с винтовкой был опознан как Йозеф Блоше.

Ссылки

  • [www.holocaust-history.org/works/stroop-report/htm/strp001.htm.en Рапорт на немецком и перевод на английском языках]
  • [arcweb.archives.gov/id/6003996 Рапорт в Национальном архиве США]

Отрывок, характеризующий Рапорт Штропа

– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.