Раса-лила
Ра́са-ли́ла (rāsa-līlā IAST), также танец раса — эпизод из жизни Кришны, описанный в 10-й песне классического санскритского текста «Бхагавата-пураны». Танец Кришны с его возлюбленной Радхой и другими девушками-пастушками коров. В традициях кришнаизма раса-лила рассматривается как самое возвышенное и священное проявление божественной любви.
В шри-вайшнавизме этот танец означает проявление блаженства Вишну, его любви по отношению к Лакшми и своим преданным душам. В этом танце Вишну в форме Кришны опьяняет божественной любовью как тех, кто спустился с ним из Вайкунтхи (небесной обители), так и присоединившихся на земле. Этот танец показывает, как поклонники Вишну будут наслаждаться с ним в духовном мире. Вишну танцует этот танец со всеми душами, размножив себя для каждой. В центре этого события находится сама Лакшми в форме юной пастушки Наппиней (проявления самой Лакшми на земле в тамильском варианте описания).
Традиционно считается, что от этого танца происходит классический танцевальный стиль Манипури.
Напишите отзыв о статье "Раса-лила"
Литература
- Schweig, Graham M. (2004), [books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC&printsec=frontcover "Krishna, the Intimate Deity"], in Edwin F. Bryant, Maria L. Ekstrand, The Hare Krishna Movement: The Postcharismatic Fate of a Religious Transplant, New York: Columbia University Press, сс. 13-30, ISBN 023112256X, <books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC&printsec=frontcover>
|
Отрывок, характеризующий Раса-лила
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.