Расказачивание в царской России

Расказачивание в Русском Царстве и Российской Империи — сложный, многослойный процесс перевода казаков в иные сословия и лишения их специфических черт (особенностей самосознания, культуры, казачьих прав, привилегий и обязанностей), составляющий целый комплекс ряда взаимосуществующих и взаимодействующих содержательных направлений, среди которых выделяют:

• этническое расказачивание;
• сословное расказачивание;
• внутрисословное расказачивание;
• саморасказачивание.

Рассмотрению также выделяемого специалистами направления «» посвящено содержание статьи Расказачивание при Советской власти (как не входящего во временные рамки существования Российской империи и Русского царства).

Расказачивание при Екатерине II

Упразднение Запорожской Сечи

Без сомнения, наверное, самым известным фактом расказачивания в Российской империи является ликвидация в 1775 году Запорожской Сечи, после ликвидации которой и упразднения Запорожского казачьего войска казаки были предоставлены своей судьбе — бывшим старшинам была дано дворянство, а нижним чинам разрешалось вступить в регулярные гусарские и драгунские полки.

Около 12-ти тысяч запорожцев остались в подданстве Российской империи и вступили в армию, однако, многие не выдержали жесткую дисциплину регулярных армейских частей.

Часть запорожцев сперва ушла в Крымское ханство, а затем на территорию Турции, где осели в дельте Дуная. Султан позволил им основать Задунайскую Сечь (1775—1828 гг.) на условиях предоставления 5-тысячного войска в свою армию.

Однако, ликвидация такого крупного воинского формирования, как Запорожская Сечь, принесла целый ряд проблем. Ведь при этом, все ещё сохранялась внешняя военная угроза России со стороны Турции. Поэтому было решено восстановить казачество и в 1787 г. казачьи старшины подали прошение на имя императрицы, в котором выразили желание по-прежнему служить. Александр Суворов, который по приказу императрицы Екатерины II организовывал армейские подразделения на юге России, занялся формированием нового войска из казаков бывшей Сечи и их потомков. Так появилось «Войско Верных Запорожцев», и 27 февраля 1788 г. в торжественной обстановке Суворов собственноручно вручил старшинам Сидору Белому, Антону Головатому и Захарию Чепеге знамёна и другие клейноды, которые были конфискованы в 1775 году.

Войско Верных Запорожцев, переименованное в 1790 году в Черноморское казачье войско, участвовало в Русско-турецкой войне 1787—1792, стало впоследствии основой для Азовского и Кубанского казачьих войск.

Упразднение Екатеринославского казачьего войска

Было сформировано князем Потемкиным из поселённых в Екатеринославском наместничестве Бугских казачьих полков и однодворцев — бывших солдат Украинского ландмилицского корпуса, а также из приписанных к войску старообрядцев, мещан и ремесленников Екатеринославского, Вознесенского и Харьковского наместничеств в 1787 году. Численность населения войска по состоянию на 1788 год составляло более 50 000 человек, из них боевой состав достигал 10 000 человек. Отличилось во время взятия Аккермана, Килии и Измаила, принимая участие в русско-турецкой войне 1787—1791 годов.

Определенного законоположения о порядке службы екатеринославских казаков издано не было, и старшины Войска Донского управляли местными казаками по своему произволу. В силу этого, а также благодаря военным обстоятельствам, войско пришло в расстройство, и значительная часть екатеринославских казаков подала ходатайство о возвращении их в «первобытное состояние».

В 1796 году, по представлению князя Зубова, Екатерина II велела расформировать Екатеринославское войско, а казаков приписать к мещанам и государственным крестьянам, предоставив им двухгодичную льготу от платежа казенных податей.

В 1802 году было осуществлено переселение части составляющего его населения на Кубань, где последнее впоследствии послужило основой при организации Кавказского полка Кубанского казачьего войска.

Расказачивание при Александре I

Упразднение Ногайских конных полков

Два Ногайский конных полка на правах казачьих, по пять сотен в каждом, были образованы в 1802 году из обращённых в казачье состояние ногайцев, обитавших в Таврической области на Молочных водах.

В 1805 году полки были упразднены, а ногаи-казаки обращены в земледельческое сословие.

Упразднение Бугского казачьего войска

Первая попытка упразднить Бугское казачье войско была предпринята еще в начале царствования Павла I в 1797 году. Войско было расформировано. Казаки были переведены в разряд государственных крестьян и расселены на левобережье Южного Буга в селениях Матвеевка, Гурьевка, Куцый Еланец (ныне с. Себино), Фёдоровка (ныне г. Новая Одесса), Троицкое и др. к станице Соколы.

После многочисленных обращений к императорам Павлу I и Александру I, Бугское казачье войско было восстановлено в 1803 году в составе трех полков пятисотенного состава, один из которых постоянно находился на Днестре. Бугскому войску было предоставлено право пополнять свой состав за счёт беженцев с Балкан (молдаван, валахов, болгар и других).
Привилегированное положение бужских казаков привлекало многих беженцев-крепостных с Украины и России. Принимать крепаков в Бугское войско запрещалось, однако немало беглецов-крепостных после (непродолжительного) многолетнего пребывания в Молдавии возвращались на Украину и как «чужестранцы» записывались в козаки.

В 1817 году Бугское казачье войско было окончательно упразднено с переводом казаков в разряд военных поселян. Это решение вызвало недовольство казаков, что вылилось в восстание в июле-сентябре 1817 г., для подавления которого было привлечены правительственные войска численностью более 10 тысяч человек. Зачинщики восстания были приговорены к смертной казни, замененной шпицрутенами и отдачей в солдаты.

Из казаков было сформировано четыре уланских полка [Ольвиопольский (над бужскими порогами; ныне Первомайск), Бугский, Вознесенский и Одесский], сведённые в Бугскую уланскую дивизию.

Расказачивание при Александре II

В частности, процесс расказачивания большой части казачьего сословия происходил при императоре Александре II.

Идеи расказачивания

Впервые курс на “расказачивание” был взят в ходе реформ 1860-х гг. Был выдвинут лозунг о том, что “роль и задача казачества уже окончены”, поскольку закончилась Кавказская война.

В Петербурге был создан специальный "Особый комитет по пересмотру казачьих законоположений". Как объявлялось, деятельность комитета должна была быть направлена на "повышение благосостояния" и "гражданственности" казаков. Однако, комитет даже не принял к рассмотрению предложения, выработанные к тому времени в Казачьих Войсках. На первом же заседании комитета военный министр Российской империи Дмитрий Алексеевич Милютин отметил, что в случаях противоречий между воинскими традициями казаков и “гражданственностью”, надо отдавать предпочтение последней.

К пропаганде против казачества широко подключилась пресса. В газетах писалось, что в структуры армий “современного” европейского государства не вписывается “архаичное” казачество. В частности, в либеральной газете “Голос” напрямую заявлялось о том, следует ли вообще поднимать вопрос о "благоустройстве" казачества и соответствующих расходах, если спорным является необходимость "самого существования этих Войск", поскольку их "силы" и "боевые качества" "не могут быть совершенны".

Это вызвало волну протестов. Всеобщее расказачивание пришлось отложить. Однако, были расформированы Дунайское и Башкирско-мещерякское Казачьи Войска.

Однако, по мнению В.Е.Шамбарова, казачество просто решили "развалить" изнутри. Существовали проекты А.П. Ермолова и победителя в войне с горцами генерала от инфантерии Н.И. Евдокимова, в соответствии с которыми, Северный Кавказ предполагалось сделать единым казачьим краем. В случаях, если для этого не хватало потомственных казаков, широко практиковалась, так называемая "приписка" — в казаки стали зачислять дружественных горцев — часть осетин, кабардинцев. Ермолов приписал в казаки крестьян Кавказской губернии, отставных солдат. Однако, вопреки ожиданиям, это не вызывало размывания казачества. Своеобразным "плавильным котлом" по "перековке" "приписных" в настоящих казаков была война. Ведь, солдат, который отслужил 25-летнюю службу на Кавказе, выжил, да ещё, после этого захотел здесь остаться, был, практически, “готовым” казаком, как и остальные местные русские крестьяне, которым приходилось жить, буквально, с оружием в руках.

Однако, Милютина не устроил проект Евдокимова. Последний был отправлен в отставку, а в казачьи области двинулось массовое переселение крестьян с Украины и из центральной России, которые, буквально, "хлынули" на новые земли, поскольку были обезземелены реформой 1861 года. В 1868 г. вышли законы, дозволяющие иногородним селиться на казачьих землях, приобретать собственность. Казакам была предоставлена возможность свободного выхода из казачьих Войск. В 1869 г. было принято “Положение о поземельном устройстве в Казачьих Войсках”, в 1870 г. “Положение об общественном управлении в Казачьих Войсках”, в соответствии с которыми, станичная община признавалась всесословной, было предоставлено право участия и голоса в станичных сходах "иногородним".

Принудительное расказачивание

Не обошлось и без принудительного “расказачивания”.

От Кубанского Войска был отделен Черноморский край от Новороссийска до Адлера, который стали заселять армянами. Были отделены от Кубанского Войска и земли Ставропольской бригады. 12 казачьих станиц было переведено на положение крестьян. Такая же участь постигла и Адагумский полковой отдел.

От Оренбургского Войска была отделена западная часть Самарско-Оренбургской линии, а казаки тоже переведены в крестьяне.

На Казачьи Войска были распространены общегражданские суды, земства.

Расказачиванию подверглись и все сибирские станичные казаки:

• 19 апреля 1868 года Калтайские станичные казаки, которые состояли из татар-мусульман, были расказачены и перечислены в сибирские инородцы. Перевод в Сибирское казачье войско запрещался.
• 17 июня 1868 года станичные казаки Томской губернии были расказачены и перечислены в крестьянское сословие. Но с разрешением на переселение в Сибирское казачье войско.
• в 1870-х гг все станичные казаки Туруханского края и Енисейского уезда расказачены и перечислены в крестьяне. Перевод в Казаки Енисейской Губернии запрещался.
• в 1876 все станичные казаки Якутской области, в т.ч., казаки Походской станицы расказачены и перечислены в мещане. Перевод в Якутский казачий полк запрещался.

К концу правления Александра II станичные казаки исчезли как класс.

Обезземеливание казаков

Происходило и постепенное вытеснение казаков со своей земли. Наделы казачьих офицеров и чиновников, которые раньше давались войском вместо окладов и пенсий, теперь стали частной собственностью, которую можно было продать, в том числе, и неказакам. И пришлые стали скупать землю. В итоге, число "иногородних" на Кубани и Тереке составляло в 1878 г. – 18 %, в 1880 г. – 44 %, по сравнению с 1 – 2 % в 1864 г.

В результате, всего два Войска сохранили свою территориальную целостность: Донское (которое было самым большим, а также потому, что донской войсковой атаман ещё до введения этих реформ получил все права губернатора) и Уральское (где земли были слишком неплодородными и куда не ехали "иногородние"). Земли остальных Войск были раздроблены. На землях казачьих войск вперемешку с казачьими юртами располагались гражданские волости.

Военная реформа

В это время была проведена серьёзная военная реформа, суть которой состояла в замене рекрутской системы воинской повинностью.

В 1875 г. Устав о всеобщей повинности был распространен и на казаков, однако это было воспринято как оскорбление. Казаки всегда рассматривали свою службу в качестве главного предназначения всей своей жизни, священного долга, а не какой-то “повинности”. Однако, в Уставе Казачьи Войска были указаны, практически, в самом конце — после войск запаса, перед частями, сформированными из инородцев, которых, вообще, относили к “вспомогательным войскам”, а не к основному кадровому составу армии. Срок строевой службы казаков был сокращен до 4 лет. При этом, казачьи полки были распределены “четвертыми полками” в общеармейские кавалерийские дивизии. Но и вся кавалерия была значительно сокращена военным министром. Осталось всего 16 кавалерийских дивизий, среди них лишь одна казачья — 1-я Донская. Всего, в армии мирного времени оставалось лишь 20 казачьих полков. Кроме того, по новым требованиям на военную службу призывались не все казаки, а лишь те кому выпал жребий. Те, на кого жребий не пал, должны были платить особый налог вместо службы.

Кроме того, по мысли реформаторов казачества, все особенности казачества должна была стереть подобная недолгая и не для всех служба в обычных кавалерийских дивизиях. Помимо прочего, быть казаком стало невыгодно и с материальной точки зрения — ведь, даже не отправляясь на военную службу, казак должен был "за свой кошт справить" коней (двух), форму, оружие (хотя, возможно его вовсе и не призовут на военную службу), нести войсковые обязанности, отвлекаться на регулярные военные сборы. Зачем нужно все это, если можно свободно выйти из казачьего сословия и, став крестьянином, мещанином или купцом, заниматься собственным хозяйством, торговать, заводить промыслы? Так, как по соседству живут все остальные. А в случае призыва на военную службу, то отслужить можно без всех этих хлопот по "самовооружению" и "самообмундированию", на полном государственном обеспечении.

Но, несмотря на это, факты добровольного выхода из казачества были, буквально, единичными.

Дальнейшему ходу расказачивания помешала русско-турецкая война (1877—1878), в которой Россия, недооценив силы противника, столкнулась с турецкой армией, прекрасно обученной, вооруженной крупповскими пушками, новыми английскими винтовками и прекрасной кавалерией, сформированной из черкесов и чеченцев, вооруженных новейшими магазинными “винчестерами”. В значительной мере ситуацию спасло казачество, которое выполнило роль полноценного войскового резерва и смогло выставить 125 тыс. воинов. При этом, составляя лишь 2,2 % населения страны, казачество дало 7,4 % личного состава всех вооруженных сил.

Отрывок, характеризующий Расказачивание в царской России

– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.