Раск, Расмус

Расмус Кристиан Раск
Rasmus Christian Rask
Место рождения:	Брандекильд, остров Фюн, Дания
Научная сфера:	филология, германистика ориенталистика
Место работы:	Копенгагенский университет
Альма-матер:	Копенгагенский университет

Расмус Кристиан Раск (Расмус Христиан Раск, дат. Rasmus Christian Rask; 1787—1832) — датский лингвист и ориенталист, один из основоположников индоевропеистики и сравнительно-исторического языкознания.

Труды в области германистики, балтистики, иранистики, африканистики, ассириологии. Открыл регулярные соответствия между индоевропейскими и германскими шумными согласными («передвижение согласных»); доказал древность языка Авесты и его близкое родство с санскритом; дешифровал ряд клинописных текстов.

Биография

Ещё в училище Раск пристрастился к древнему скандинавскому языку и, когда в 1807 году он поступил в Копенгагенский университет, то уже на следующий год вместе с профессором Р. Ньерупом осуществил перевод «Младшей Эдды» на датский язык. Студентом Раск обнаруживал блестящие лингвистические способности; по окончании курса он стал помощником библиотекаря университетской библиотеки и скоро написал «Руководство к исландскому или древнесеверному языку» («Vejledning til det Islandske eller gamle Nordiske Sprog». — Копенгаген, 1811; сокращённая обработка его, «Kortfattet Vejledning», вышла в 1832; 4-е изд., 1861); издал также четырёхтомный исландский словарь Бьёрна Хальдорсена (Копенгаген, 1814).

Два с половиной года, с 1813 по ноябрь 1815, Раск изучал в Исландии местную историю; там составил собрание саг и в 1814 году окончил сочинение о происхождении древнего норманнского (или исландского) языка — «Исследование в области древнесеверного языка, или происхождение исландского языка» («Undersögelse om det gamle Nordiske eller Islandske Sprogs Oprindelse»). Сочинение было опубликовано в 1818 году и имело важнейшее значение в истории сравнительного языкознания и германской филологии.

По возвращении из путешествия Раск был избран первым президентом «Исландского литературного общества». Под его председательством и по его предложению и плану было начато издание «Sturlunga Saga» — большой исландской народной истории.

С целью изучения на месте азиатских родичей германских языков Раск задумал путешествие в Персию и Индию. В 1816 году он прибыл в Стокгольм, где издал «Старшую Эдду» и «Младшую Эдду» (со шведским переводом Авцелиуса, Стокгольм, 1818), англосаксонскую грамматику («Angelsaksisk Sproglære», 1817) и шведскую обработку своей исландской грамматики («Anvisning till Isländskan eller Nordiska fornspråket», 1818).

Через Финляндию Раск отправился в Санкт-Петербург, где пробыл почти целый год, и в 1819 году через Москву и Кавказ прибыл в Персию. Изучив здесь в 6 недель персидский язык настолько, что мог свободно объясняться с персами, Раск проехал в Индию, где пробыл два года — главным образом в Бомбее, где активно общался с парсами, изучая их священную литературу, и на Цейлоне.

Во время своего пребывания там он напечатал в «Transactions of the literary and agricultural Society of Colombo» рассуждение «A Dissertation respecting the best Method of expressing the sounds of the Indian languages in European Characters» и «Singalesisk skriftlære» (1821).

В 1823 году Раск вернулся в Копенгаген, привезя с собой богатое собрание древнеиранских и буддийских рукописей, и получил звание профессора истории литературы в Копенгагенском университете. Позднейшие сочинения его: «Spansk Sproglære» (1824), «Frisisk Sproglære» (1825), «Italiensk Sproglære» (1827), «Dansk Retskrivningslære» (1826), рассуждение о подлинности зенда («On the Age and Genuineness of the Zend language» в «Transactions of the Liter. Society of Bombay», т. III, и по-датски: «Om Zendsprogets og Zendavestas ælde og ægthed», Копенгаген, 1826; Раск доказывает здесь поставленную англичанами под сомнение подлинность Авесты и её языка — ближайшего, по его мнению, родича санскрита). В 1825 г. он содействовал основанию «Королевского общества северной археологии»; в 1830 г. издал по-английски датскую грамматику (2-е изд., 1846); в 1831 г. получил звание профессора восточных языков.

После его смерти издана ещё его «Engelsk Formlære» (1832). Оставшиеся после него неоконченные труды и собрания были его братом принесены в дар копенгагенским библиотекам. Часть их вошла в собрание сочинений Раска («Samlede Afhandlinger», изданные братом Раска, 1834—1838). Ко времени своего путешествия в Индию Раск знал 25 разных языков и диалектов. При всём его влиянии на развитие сравнительного языкознания главное внимание его было обращено на точное описание отдельных языков и овладение ими. Широкая комбинация фактов, почерпнутых из отдельных языков, и построение их в виде смелых сравнительных систем, как это делали Ф. Бопп и Гримм, были ему мало по душе; к капитальным трудам Я. Гримма он относился отрицательно.

В частности, в 1834 году в «Samlede Afhandlinger» были опубликованы соображения и аргументы Раска в пользу существования семьи «скифских языков». В эту семью был включён широкий круг языков Евразии, причём в первую очередь речь шла об урало-алтайских языках, хотя сам Раск относил к ней также баскский, чукотско-камчатские и эскимосский.

Биографии Раска дали Н. М. Петерсен в «Samlede Afhandlinger» (т. I, Копенгаген, 1870) и Ф. Рённинг, «Rasmus Kristian Rask» (Копенгаген, 1887). См. оценку деятельности Раска как германиста у Г. Пауля, «Geschichte der germanische Philologie» («Grundriss der germ. Philol.», т. I, вып. I, § 68).

Научная деятельность

Наибольшее значение для развития лингвистики имело сочинение Раска «Исследование в области древнесеверного языка, или происхождение исландского языка» (1818). Оно — наряду с книгой Ф. Боппа «О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и германского языков» (1816) и первым томом «Немецкой грамматики» (1819) — заложило основы сравнительно-исторического языкознания, а также имело важнейшее значение в истории германской филологии.

Первая часть данного сочинения стала первой попыткой сформулировать методологию сравнительной грамматики. Во второй части Раск на основе методического исследования фонетического и формального строя исландского языка доказывал его близкое родство с прочими «готскими» (т. е. германскими) языками. Третья часть была посвящена доказательству его родства с другими европейскими языками, особенно с балто-славянскими, причём наиболее подробно были проанализированы родственные отношения германских языков к греческому и латинскому языкам (эти два последних языка Раск рассматривал как самые южные ответвления «фракийского» языка); в то же время Раск не нашёл каких-либо признаков родства исландского с такими языками, как гренландский, баскский, финский. Основной упор в своём анализе степени родства языков Раск делал на установление грамматических соответствий, считая их значительно более значимыми, чем соответствия лексические; среди же лексических соответствий он придавал основное значение сходству слов, относящихся к базисной лексике — «наиболее существенным, необходимым, материальным и первичным словам, составляющим основу языка».

Раск впервые отчётливо сформулировал важнейший для компаративистики принцип регулярности соответствий. Проводя разграничение различных классов лексики в отношении их значимости для компаративистики, он отмечал, что слова, связанные с торговлей, образованием, наукой и т. д., слишком часто «возникают не естественным путём» (т. е. заимствуются). К базисной же лексике Раск отнёс наиболее устойчивые слова: местоимения, числительные, имена родства и др. Он указывал: «Когда в двух языках имеются соответствия именно в словах такого рода и в таком количестве, что могут быть выведены правила относительно буквенных переходов из одного языка в другой, тогда между этими языками имеются тесные родственные связи». Такой подход сохранил свою значимость и в современной компаративистике (с заменой сопоставления букв сопоставлением фонем).

В этой же части, устанавливая звуковые соответствия между германскими и родственными им языками, Раск стал предшественником Я. Гримма в формулировке знаменитого закона передвижения согласных в германских языках (закон Гримма, или закон Раска — Гримма), намечая почти все его главные и основные черты. Именно, он показал, что в общегерманском языке имели место следующие изменения:  p, t, k → f, þ, h;  d, g → t, k;  bʰ, dʰ, gʰ → b, d, g.  Единственной ошибкой Раска было неправильное истолкование исторического развития b (ошибка, исправленная Гриммом, который развил наблюдения Раска в целостную систему). При этом и Раск, и Гримм не абсолютизировали выявленные ими регулярности в звуковых изменениях; Раск писал, что согласные «часто» изменялись по сформулированным им правилам, и лишь младограмматики пришли к представлению о звуковых законах, не знающих исключений.

Впрочем, значение сочинения Раска для сравнительно-исторического языкознания было осознано европейской наукой с запозданием, поскольку это сочинение было опубликовано на датском языке, знакомом далеко не всем исследователям, а частичный перевод на немецкий был выполнен плохо.

Публикации

• Rask R. K.  Vejledning til det Islanske eller garnie Nordiske Sprog. — Kjöbenhavn: Trykt paa Hofboghandler Schubothes Forlag, hos J. R. Thiele, 1811. — lvi + 282 s.
• Rask R. K.  Angelsaksisk sproglaere tilligemed en kort laesebog. — Stockholm: M. Wiborg, 1817. — 168 s.
• Rask R. K.  Anvisning till Isländskan eller Nordiska fornspråket. — Stockholm: M. Wiborg, 1818. — xxviii + 298 s.
• Rask R. K.  Edda Sæmundar hinns Fróda. Collectio carminum veterum scaldorum Saemundiana dicta. — Holmiae: Typis Elmenianis, 1818. — v + 288 s.
• Rask R. K.  Undersögelse om det gamle Nordiske eller Islandske Sprogs Oprindelse. — Kjöbenhavn: Gyldendal, 1818. — xii + 312 s.
• Rask R. K.  [reader.digitale-sammlungen.de/de/fs1/object/display/bsb10572595_00001.html Singalesisk skriftlære]. — Kolombo, 1818. — 16 s.
• Rask R. K.  Frisisk sproglaere, udarbejdet efter samme plan som den islandske og angelsaksiske. — Kjöbenhavn: Hofboghandler Beeken, 1825. — ii + 138 s.
• Rask R. K.  Über das Alter und die Echtheit der Zend-Sprache und des Zend-Avesta, und Herstellung des Zend-Alphabets nebst einer Übersicht des gesammten Sprachstammes. — Berlin: Duncker und Humblot, 1826. — viii + 80 S.
• Rask R. K.  [ru.scribd.com/doc/31025928/Rasmus-Rask-Om-Zendsprogets-og-Zendavestas-%C3%86lde-og-%C3%86gthed-1826 Om Zendsprogets og Zendavestas Ælde og Ægthed]. — Kjöbenhavn: Trykt hos A. Seidelin, 1826. — 46 s.
• Rask R. K.  Italiensk Formlære, udarbejdet efter samme Plan som den spanske Sproglære. — Kjöbenhavn: Trykt hos J. H. Schultz, 1827. — 75 s.
• Rask R. K.  [www.scribd.com/doc/76641170/Rasmus-Rask-Historien-om-de-ti-Vezirer-og-hvorledes-det-gik-dem-Ved-kong-Azad-Bachts-son Historien om de ti vezirer og hvorledes det gik dem. Ved kong Azád Bachts sön]. — Kjöbenhavn: Trykt hos Jens Hostrup Schultz, 1829. — 159 s.
• Rask R. K.  Engelsk Formlære, udarbejdet efter en ny Plan. — Kjöbenhavn: Gyldendal, 1832. — 112 s.
• Rask R. K.  [books.google.ru/books?id=F_PY--ip-dMC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Samlede tildels forhen utrykte Afhandlinger. Udg. efter Forf.s Død af H. K. Rask]. — Kjöbenhavn: Trykt i det Poppske bogtrykkeri, 1834. — 504 s.

Литература

• Алпатов В. М.  История лингвистических учений. 4-е изд. — М.: Языки славянской культуры, 2005. — 368 с. — ISBN 5-9551-0077-6.
• Амирова Т. А., Ольховиков Б. А., Рождественский Ю. В.  История языкознания. 2-е изд. — М.: Издат. центр «Академия», 2005. — 672 с. — ISBN 5-7695-2377-8.
• Всемирный биографический энциклопедический словарь
• Раск, Расмус-Христиан // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• <Автобиография Раска> // Лобойко И. Н. Мои воспоминания. Мои записки. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — 328 с. — ISBN 978-5-4448-0067-6. — С. 55—58.

Отрывок, характеризующий Раск, Расмус

– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!