Расмуссен, Кнуд

Кнуд Йохан Виктор Расмуссен
Knud Johan Victor Rasmussen
Род деятельности:	путешественник, этнограф
Дата рождения:	7 июня 1879(1879-06-07)
Место рождения:	Якобсхавн, Гренландия
Гражданство:	Дания Дания
Дата смерти:	21 декабря 1933(1933-12-21) (54 года)
Место смерти:	Копенгаген, Дания
Отец:	Кристиан Расмуссен
Мать:	Луиза Расмуссен (Флейшер)

Кнуд Йохан Виктор Расмуссен (дат. Knud Johan Victor Rasmussen, 7 июня 1879 года, Якобсхавн — 21 декабря 1933 года, Копенгаген) — датский этнограф, антрополог и полярный исследователь. В первой трети ХХ века совершил девять научных экспедиций в Гренландию и одну в Канадский арктический архипелаг, в ходе которой первым из европейцев прошёл на собачьих упряжках Северо-западным проходом. Экспедиции Расмуссена внёсли значительный вклад в изучение географии этих арктических регионов, а также изучение истории, быта, культуры, традиций и фольклора коренных народов Гренландии и полярных областей Северной Америки.

Биография

Кнуд Расмуссен родился 7 июня 1879 года в Гренландии в семье датского миссионера Кристиана Расмуссена, который двадцать восемь лет провёл на острове, и Луизы Флейшер, чья мать была калаалитского происхождения. Вплоть до переезда в Данию Кнуд жил среди аборигенов, он в совершенстве выучил инуктитут, а также сроднился с их образом жизни — освоил науку управления санными упряжками, нюансы охоты и т. п. «Моими приятелями были коренные гренландцы, с самого раннего детства я играл и работал с охотниками, так что даже тяготы самых напряженных санных поездок были для меня приятной рутиной».

В 1891 году отец получил отпуск на один год, который семья провела в Дании, где Кнуд начал учиться в гимназии. После отпуска отца семья Расмуссенов вернулась в Якобсхавн, а Кнуда оставили на исторической родине продолжать обучение, которое давалось нелегко, прежде всего из-за проблем с родным языком — инуктитут он знал лучше датского. В 1896 году семья воссоединилась — отец получил небольшой приход в Линге Аллерёд (Зеландия).

После окончания гимназии в 1898 году Кнуд Расмуссен поступил в Копенгагенский университет, где изучал философию, этнографию, историю, а также слушал лекции по географии, геологии, зоологии, ботанике и другим дисциплинам. Ещё во время учёбы он попробовал свои силы как актёр и оперный певец, но без успеха. В 1900 году в качестве обозревателя для Kristeligt Dagblad Расмуссен сопровождал в поездке по Исландии датского журналиста и писателя Людвига Мюлиуса-Эриксена (с которым близко сошёлся), а на следующий год посетил шведскую Лапландию, где изучал быт и культуру лопарей. В 1908 году Расмуссен опубликовал результаты своего путешествия в книге «Лапландия».

В 1902 году Расмуссен отправился в свою первую экспедицию в Гренландию — в так называемую «Литературную экспедицию» под руководством Людвига Мюлиус-Эриксена. В ней также принимал участие датский художник и писатель Харальд Мольтке, орнитолог и медик Альфред Бертельсен (дат. Alfred Bertelsen) и, присоединившийся позже, гренландский священник Йорген Брёнлунд. Целью экспедиции было изучить быт и культуру гренландских эскимосов, а также записать их фольклор. Экспедиция продолжалась до сентября 1904 года, её основные задачи были выполнены. Путешественники сначала работали в Западной Гренландии, а затем пересекли по льду на собаках залив Мелвилл и достигли земли эскимосов Эта (Etah) — как её назвал Расмуссен — «Королевства северного ветра», и установили контакт с этим самым северным народом Гренландии. Отражением результатов экспедиции стали книги Кнуда «Новые люди» (дат. Nye mennesker (1905), в английском варианте The people of the Polar north — Люди крайнего севера) и «Под ударами северного ветра» (дат. Under nordenvindens svøbe (1906)).

В 1905 году Расмуссен по поручению датского правительства исследовал возможности для оленеводства на западном побережье Гренландии, а в 1906—1908 годах совершил ещё одну поездку на остров, где вновь изучал культуру и быт аборигенов.

Ещё в 1905 году Кнуд узнал, что из-за проблем с навигацией в том году китобоям не удалось достичь пролива Смита, что означало отсутствие возможности для северных эскимосов приобрести для себя товары первой необходимости. Это натолкнуло Кнуда на мысль о создании торговой миссии. В 1910 году, на средства, заранее собранные в Дании, он основал около мыса Йорк на берегу залива Мелвилл торговую факторию и назвал её Туле в честь легендарного острова. Предполагалось, что её существование облегчит тяжёлое положение коренных жителей Гренландии. Фактория скупала товары, связанные с охотничьим промыслом, в основном песцовые шкуры, а продавала оружие, горючее, продукты и другие товары. Расмуссен руководил деятельностью фактории вплоть до своей смерти. В 1920 году фактория была официально присоединена к Дании, а Расмуссен стал официальным представителем Дании в Туле. Организованная Расмуссеном торговая миссия также послужила отправной точкой для семи организованных им полярных экспедиций, которые получили название «тулеских». Они были предприняты в период с 1912 по 1933 годы и охватили огромные территории Гренландии и севера Канады, а также собрали ценнейший научный материал по географии и геологии этих регионов, были изучены быт и культура эскимосских племён от Атлантики до Тихого океана.

Результаты своих исследований Кнуд Расмуссен опубликовал в многочисленных книгах. В 1912 году он стал почётным членом Американского географического общества, а в 1924-м был награждён медалью Чарльза Дели. В 1923 году Королевское географическое общество наградило его золотой медалью. В 1924 году Копенгагенский университет присвоил Расмуссену степень почётного доктора.

21 декабря 1933 года Кнуд Расмуссен умер в Копенгагене от последствий пищевого отравления (ботулизма), которое произошло в Гренландии осенью того же года по завершении седьмой тулеской экспедиции.

В Гренландии в доме Расмуссенов, а также в датском Хунестеде, в доме, в котором жил и работал Кнуд, открыты музеи. Именем Кнуда Расмуссена назван класс патрульных кораблей арктической зоны ВМС Дании, а также ряд географических объектов на территории Гренландии — мыс, ледник, горный хребет и область — Земля Кнуда Расмуссена.

Экспедиции Туле

Первая экспедиция Туле (1912)

Первая тулеская экспедиция Расмуссена состоялась в 1912 году. Её основной целью было изучение «Пролива Пири», а также возможные поиски Эйнара Миккельсена, двумя годами ранее отправившегося на поиски пропавших Мюлиус-Эриксена и Нильса Хёг-Хагена. В ней приняли участие картограф (а также сооснователь торговой миссии) Петер Фрейхен и двое гренландцев — Увдлориак и Инукитсок. На собачьих упряжках исследователи прошли от Туле около 300 километров на север вдоль западного берега Гренландии до посёлка эскимосов Эта, после чего пересекли ледниковый щит Гренландии и вышли на северо-восточное побережье острова. 4 июня на западном берегу Датского фьорда Расмуссен обнаружил летний лагерь Мюлиус-Эриксена, но не нашёл ни сообщений, ни следов пребывания Миккельсена. От Датского фьорда Кнуд отправился на север, и вблизи фьорда Индепенденс обнаружил руины самого северного поселения палеоэскимосов, получивших название культуры Индепенденс. В рамках путешествия путешественники выяснили, что Земля Пири является полуостровом (не зная о результатах экспедиции Мюлиус-Эриксена), а также картографировали значительные участки северной и северо-восточных областей Гренландии. Всего первая экспедиция Туле продолжалась около четырёх месяцев, по результатам её работы Расмуссен опубликовал книгу «Мой путевой дневник».

Вторая экспедиция Туле (1916—1917)

Объектом второй экспедиции Туле стало изучение фьордов на севере Гренландии, а также детальное картографирование залива Мелвилл. Экспедиция стартовала из Готхоба 18 апреля. В её состав вошёл датский геолог и картограф Лауге Кох, а несколько позже (в Туле) к ней присоединились шведский ботаник Торильд Вульф, гренландец Генрик Олсен и трое эскимосов — Айяго (Ajako), Inukitsoq и Nasaitordluarssuk («Боцман»). На первом этапе экспедиции Кох и Расмуссен исследовали залив Мелвилл. Кохом были картографированы более 500 км побережья, сам Расмуссен занимался археологическими исследованиями на берегах залива. Эта часть работы была выполнена. Зиму 1916—1917 годов Расмуссен и Кох провели в Туле.

6 апреля 1917 года семеро путешественников отправились на север Гренландии для выполнения второй части научной программы. К 7 мая они благополучно достигли фьорда Сент-Джордж, где был устроен небольшой склад продовольствия. К 23 июня научная работа была закончена — были изучены и картографированы фьорды Шерард-Осборн, Виктория, Норденшельд, а также вновь открытые Й. П. Кох-фьорд и Делонг-фьорд. К сожалению, расчёт на пополнение продуктов за счёт охоты в районе фьордов Виктория и Норденшельд не оправдался, и на обратном пути путешественники столкнулись с острой нехваткой пищи, пришлось убивать собак. Помимо этого при невыясненных обстоятельствах в районе фьорда Сент-Джордж пропал Генрик Ольсен. За 200 километров до селения Эта Расмуссен был вынужден оставить ослабевших Коха и Вульфа с двумя эскимосами, а сам налегке вместе с Айяго отправиться за помощью. За пять дней они добрались до стоянки гренландцев, но помощь опоздала — Торильд Вульф умер, не выдержав тягот выпавших испытаний.

Результаты экспедиции оказались значительными: были картографированы северные области Гренландии в секторе 82-83’35° СШ — 38-56° ЗД, собрана богатая ботаническая коллекция, проведены геологические и гляциологические исследования. По результатам экспедиции вышли книги Расмуссена «Гренландия вдоль полярного моря», а также научный отчёт Коха «Стратиграфия северо-западной Гренландии».

Третья и четвёртая экспедиции (1919)

Третья экспедиция Туле носила исключительно практическую цель — организацию склада на мысе Колумбия для экспедиции Руаля Амундсена на судне «Мод». Она проходила без участия её организатора, поход возглавил Готфрид Хансен — датский участник покорения Северо-Западного прохода. Сам Расмуссен в это время находился в Ангмассалике в этнографической экспедиции, результатом которой стал выход сборника «Мифы и саги Гренландии».

Пятая экспедиция Туле (Датская этнографическая экспедиция, 1921—1924)

Целью пятой — самой амбициозной по замыслам, экспедиции Туле (The Danish Ethnographic Expedition to Arctic North America 1921—1924) было изучение фольклора, этнографии и антропологии коренных жителей полярных областей Северной Америки от востока Канады до Аляски, а также археологические изыскания. В экспедиции приняли участие, помимо Расмуссена, Петер Фрейхен (картограф и зоолог), Кай Биркет-Смит (этнограф), Хельге Бангстед (ассистент), Теркель Матиассен (археолог и картограф), Якоб Олсен (гренландец) — переводчик, а также шестеро эскимосов (по трое мужчин и женщин — охотники, каюры, швеи).

Экспедиция стартовала 7 сентября 1921 года и уже в начале 20-х чисел разбила базовый лагерь на Датском острове в западной части Гудзонова залива, откуда в течение последующих .двух с половиной лет различные партии совершали продолжительные санные экспедиции на юг, запад и север американского континента. Были налажены контакты и изучены племена инуитов нетсилик, иглулик, карибу, проведены археологические исследования. 11 апреля 1923 года Расмуссен в сопровождении двух эскимосов отправился в своё самое протяженное путешествие длиною в 18 000 километров. В начале двадцатых чисел мая следующего года он достиг мыса Барроу на Аляске — крайней северной точки континента и самого северного поселения инуитов, после чего благополучно добрался до Нома. По пути он посетил едва ли не все инуитские племена и собрал богатейший этнографический и фольклорный материал.

Экспедиция привезла в Данию коллекцию из более чем 20 000 предметов, из которых 15 000 были этнографическими и археологическими экспонатами, значительно пополнившими Датские музеи. Результаты научной работы экспедиции были опубликованы в 10-ти томном издании. Книга Расмуссена об экспедиции «Across Arctic America: Narrative of the Fifth Thule Expedition» была переведена на русский язык и опубликована под названием «Великий санный путь».

Шестая и седьмая экспедиции (1931—1933)

Следующей целью экспедиций Расмуссена стало восточное побережье Гренландии, которое он впервые посетил в 1919 году. В 1931 году на 10-ти тонном мотоботе «Дагмар» Расмуссен прошёл вдоль восточного побережья острова от южной оконечности до Ангмагссалика, сделав несколько остановок и наметив планы работы на будущий сезон (эта разведка получила название шестой экспедиции Туле).

Cедьмая (и последняя) экспедиция Туле (1932—1933) Кнуда Расмуссена представляла собой хорошо организованное и финансируемое правительством Дании мероприятие. Целью экспедиции, на этот раз, было детальное картографирование значительных участков юго-восточного побережья Гренландии, проведение геологических, геодезических и биологических исследований между мысом Фарвель и заливом Скорсби. Несмотря на то, что между ними по-прямой всего 380 миль, за счёт многочисленных фьордов протяженность береговой линии составляет тысячи миль. Экспедиция была оснащена восемью моторными судами и самолётом, аппаратурой для проведения кино-фото-аэро съёмки, на первом этапе её численность составляла 35 датчан (в том числе научный коллектив: капитан Карл Габель-Йоргенсен (геодезист), Эрик Холтвед, доктор Поул Норлунд (археолог), Р. Богвад (дат. R. Bøgvad — геолог), Поул Хансен (биолог) и Теркель Матиассен (этнограф)) и 28 гренландцев, а на на втором этапе (1933) более 150 человек (из которых 50 европейцев, включая одного англичанина и четверых немцев). Поставленные перед экспедицией задачи были выполнены, однако научных результатов её работы Расмуссену увидеть было не суждено. Осенью 1933 года в Ангмагссалике он отравился мясом, и, несмотря на все возможные предпринятые меры, скончался 21 декабря 1933 года в возрасте 54 лет в больнице Копенгагена.

Краткая библиография

• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/undernordenvinde00rasmuoft Under Nordenvindens Svøbe]. — Copenhagen: Gyldendal, 1906. — 226 с.
• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/lapland00rasm Lapland]. — Kjøbenhavn : Gyldendal, 1907. — 170 с.
• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/cu31924028761447 The people of the Polar north] / Herring, G.. — London: K. Paul, Trench, Trübner & co., ltd., 1908. — 608 с.
• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/eskimofolktales00rasm Eskimo Folk-Tales] / W. Worster. — London, Copenhagen, Christiania: Gyldendal, 1921. — 194 с.
• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/greenlandbypolar00rasm Greenland by the Polar Sea; the story of the Thule expedition from Melville bay to Cape Morris Jesup] / Asta and Rowland Kenny. — New York: Frederic A. Stokes Company, 1921. — 482 с.
• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/acrossarcticamer006641mbp Across Arctic America]. — G.P.Putnams Sons, 1927. — 545 с.
• Rasmussen, Knud. Report Of The Fifth Thule Expedition 1921—24. The Danish Expedition To Arctic North America In Charge of Knud Rasmussen, 10 volumes:

• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/intellectualcult00rasm Intellectual culture of the Iglulik Eskimos]. — Copenhagen, 1929. — 350 с.
• Rasmussen, Knud. Observations on the intellectual culture of the Caribou Eskimos. — Copenhagen, 1930.
• Rasmussen, Knud. Iglulik and Caribou Eskimo tests. — Copenhagen, 1930.
• Rasmussen, Knud. [archive.org/details/netsilikeskimoss00rasm The Netsilik Eskimos, social life and spiritual culture]. — Copenhagen: Gyldendal, 1931. — 668 с.
• Rasmussen, Knud. The Eagle's Gift: Alaska Eskimo Tales / Isobel Hutchinson. — Doubleday, Doran, Incorporated, 1932. — 235 с.
• Rasmussen, Knud. Intellectual Culture of Copper Eskimos. — Gyldendal, 1932. — 350 с.

Ссылки

• Stephen R. Bown. White Eskimo: Knud Rasmussen's Fearless Journey into the Heart of the Arctic. — Da Capo Press, 2015. — 384 p. — ISBN 978-0306822827.
• Peter Freuchen. I sailed with Rasmussen. — New York: J. Messner, 1958. — 224 p.
• Л. А. Файнберг. Путешествие длиною в жизнь. — Москва: Мысль, 1980. — 96 с. — 100 000 экз.
• Malaurie J. The Last Kings of Thule: With the Polar Eskimos As They Face Their Destiny. — Dutton, 1982. — 489 с. — ISBN 9780525030522.
• Cruwys, Elizabeth (2003). «Rasmussen, Knud (1879—1933)», in Literature of Travel and Exploration: An Encyclopedia, volume 3. ISBN 1-57958-247-8
• Markham, Clements R. (1921). The Lands of Silence: A History of Arctic and Antarctic Exploration. Cambridge University Press.
• Расмуссен Кнуд. Великий санный путь / Пер. с датск. А. В. Ганзен. Предисл. и прим. Л. А. Файнберга. М.: Географгиз, 1958. 184 с. Серия: «Путешествия, приключения, фантастика».
• [www.krh.dk/index.html Knud Rasmussen Selskabet]. Общество Кнуда Расмуссена.

Отрывок, характеризующий Расмуссен, Кнуд

Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?