Расовая демократия
Расовая демократия (порт. Democracia racial) — термин, иногда используемый для описания межрасовых отношений в Бразилии. Отражает распространённую уверенность в отсутствии расизма и расовой дискриминации в бразильском обществе. Многие специалисты утверждают, что бразильцы свободны от расовых предрассудков. Из-за этого в Бразилии раса не является фактором социальной мобильности.
Концепция расовой демократии выдвинута социологом Жилберто Фрейре в книге «Хозяева и рабы» (порт. "Casa-Grande & Senzala"), опубликованной в 1933 году. Фрейре не использовал этот термин в книге, так как придумал его позже. Его выводы проложили дорогу другим учёным, популяризующими идею расовой демократии. Фрейре определил некоторые причины явления — близкие отношения между хозяевами и рабами в Бразилии до освобождения последних в 1888 и мягкий характер португальской колониальной политики, не разделявшей людей на строгие расовые категории. Фрейре предсказывал усиление метисации населения Бразилии, постепенное его «отбеливание» и превращение в особую высшую «мета-расу».[1]
Со временем термин стал широко известен среди бразильцев. Расовая демократия является предметом национальной гордости, противопоставляясь расовым предрассудками, всё ещё живым в США.
Критика
Начиная с публикации Томаса Скидмора «Чёрное в белом» (англ. "Black into White") в 1974, ревизионистского исследования на тему расовой демократии, многие учёные критиковали утверждение о том, что Бразилия является «расовой демократией». По мнению Скидмора, расовая демократия придумана белыми бразильцами чтобы скрыть существующие формы расовой дискриминации.[2] Майкл Хэнкард, социолог из университета Джонса Хопкинса, считает что идеология расовой демократии, продвигаемая государственными органами, препятствует принятию эффективных мер по преодолению расовой дискриминации властями, предполагая отсутствие такой дискриминации априори.[3] Хэнкард и другие противники теории считают предсказания Фрейре об «отбеливании» бразильцев и превращении их в некую высшую расу расистскими. Он обобщил исследования других учёных о расовой дискриминации в бразильском обществе в образовании, трудоустройстве и избирательной политике.[3] Критическую точку зрения можно кратко обобщить фразой Флорестана Фердандеса «Предрассудок об отсутствии предрассудков».
Напишите отзыв о статье "Расовая демократия"
Примечания
- ↑ Жилберто Фрейре. Хозяева и рабы: Исследование в развитии бразильской цивилизации (англ. The Masters and the Slaves: A Study in the Development of Brazilian Civilization. Перевод Сэмьюэла Патнэма. Беркли, издательство Калифорнийского университета. (англ.)
- ↑ Томас Э. Скидмор. Чёрное в белом: раса и национальность в бразильском мышлении (англ. Black into White: Race and Nationality in Brazilian Thought). Нью-Йорк: издательство Оксфордского университета, 1974. (англ.)
- ↑ 1 2 Майкл Хэнкард. Орфей и власть: «Мовименто негро» в Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу, Бразилия, 1945—1988 (англ. Orpheus and Power: The Movimento Negro of Rio de Janeiro and São Paulo, Brazil, 1945-1988). Принстон: издательство Принстонского университета, 1994. (англ.)
См. также
|
Это заготовка статьи о Бразилии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Расовая демократия
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
