Расстрел великих князей в Петропавловской крепости

Расстрел великих князей в Петропавловской крепости — убийство большевиками четверых великих князей в конце января 1919 года (в ночь с 23 на 24 или с 29 на 30 января 1919) как заложников в ответ на убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии.

Погибшие Георгий Михайлович, Дмитрий Константинович, Николай Михайлович и Павел Александрович канонизированы РПЦЗ в составе собора новомучеников.

Погибшие

Все четверо расстрелянных были внуками императора Николая I, из них двое родными братьями:

1. великий князь Павел Александрович (1860—1919) — сын императора Александра II;
2. великий князь Дмитрий Константинович (1860—1919) — сын великого князя Константина Николаевича;
3. великий князь Николай Михайлович (1859—1919) — сын великого князя Михаила Николаевича;
4. великий князь Георгий Михайлович (1863—1919) — сын великого князя Михаила Николаевича, брат предыдущего.

• Grand Duke Paul Alexandrovich.jpg

  Павел Александрович

• GrandDukeDmitryKonstantinovich.jpg

  Дмитрий Константинович

• Grand Duke Nicholas Mikhailovich of Russia (1859-1919), young.jpg

  Николай Михайлович

• Grand Duke George Mikhailovich of Russia.JPG

  Георгий Михайлович

Расстрел

Арест

Гибель Романовых (1918—1919)
Убийство Михаила Александровича Расстрел царской семьи Алапаевские мученики Расстрел в Петропавловской крепости

26 марта 1918 г. в «Красной газете» (г. Петроград) был опубликован декрет за подписью Г. Зиновьева и М. Урицкого:

Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановляет:

Членов бывшей династии Романовых — Николая Михайловича Романова, Дмитрия Константиновича Романова и Павла Александровича Романова выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения, с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний…

Все вышепоименованные лица обязаны в трехдневный срок со дня опубликования настоящего постановления явиться в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2) за получением проходных свидетельств в выбранные ими пункты постоянного жительства и выехать по назначению в срок, назначенный Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией…

Трое великих князей покинули Петербург. Но брат императора великий князь Михаил был убит 13 июня 1918 года близ Перми. После этого центральные и местные власти официально распространили дезинформацию о его «побеге» и ужесточили условия содержания князей: «Вологда. 1 июля ПТА. Арестованы великие князья: Николай Михайлович, Георгий Михайлович и Дмитрий Константинович».

Сначала их поместили в Вологодскую тюрьму, а через три недели Петроградская ЧК их перевезла в Дом предварительного заключения Петрограда, затем в Петропавловскую крепость. На положение заключённых перевели и оставшихся в Петрограде великого князя Павла Александровича и князя императорской крови Гавриила Константиновича. Избежавший общей участи князь Гавриил Константинович был арестован 15 августа 1918 года и провёл в тюрьме около месяца. Его новобрачная морганатическая жена Антонина Нестеровская (бывшая балерина), ссылаясь на его туберкулез и обращаясь к Максиму Горькому, развила бешеную деятельность и добилась его освобождения. Вскоре они получили разрешение на выезд и уехали в Финляндию, а затем во Францию. Его родные братья Иоанн, Игорь, Константин, однако, были расстреляны под Алапаевском (Алапаевские мученики).

Максим Горький также просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже на большевистских верхах за его ценные исторические труды и всем известный передовой образ мыслей. «Революция не нуждается в историках», — по легенде ответил Ленин. На заседании Совнаркома РСФСР под председательством Ленина 16 января 1919 года рассматривалось ходатайство Российской Академии наук об освобождении великого князя Николая Михайловича, как известного историка и учёного. В итоге было принято решение Совнаркома: «Запросить Петроградскую ЧК и т. Элиава и отложить решение этого вопроса до получения ответа, если т. Луначарский не предоставит до тех пор исчерпывающих данных». Вопрос больше не обсуждался, но в том же деле имеется ответ Петроградской ЧК: «(…) Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Совете Коммун Северной области полагает, что не следовало бы делать исключения для б. Великого князя Н. М. Романова».

Заложники

После покушения на Ленина и убийства Моисея Урицкого (30 августа 1918) был объявлен красный террор. Во многих газетах сообщалось:

Петроград. 6 сентября. В «Северной Коммуне» опубликован 1-й список заложников, которые будут расстреляны в случае, если будет убит кто-либо из советских работников. Список начинается именами бывших великих князей: Дмитрий Константинович, Николай Михайлович, Георгий Михайлович, Павел Александрович…

В итоге родственники императора были расстреляны как заложники. Впоследствии власти заявили, что их казнь была ответом на убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии (хотя решение о казни было принято 9 января 1919 года, а Люксембург и Либкхнет были убиты только 15 января).

Казнь

• Yakov Peters2.jpg

  Петерс

• Latsis.JPG

  Лацис

• Ксенофонтов, Иван Ксенофонтович.jpg

  Ксенофонтов

9 января 1919 г. Президиум ВЧК (в заседании участвовали Я. Х. Петерс, М. И. Лацис, И. К. Ксенофонтов и секретарь О. Я. Мурнек) вынес постановление: «Приговор ВЧК к лицам, бывшей императорской своры — утвердить, сообщив об этом в ЦИК».

Командовал экзекуционным отрядом некий Гордиенко, — по словам великого князя Александра Михайловича, двое из братьев которого погибли тогда — тюремный надзиратель, получавший в своё время ценные подарки из Кабинета Его Величества.

Вдова великого князя Павла Александровича, княгиня Ольга Палей, писала:

Один старый тюремный служитель, видевший казнь, рассказал… В среду Павла, одного, привезли на Гороховую и продержали до десяти вечера. Потом объявили, что увозят без вещей. С Гороховой привезли в Петропавловку. Трёх других великих князей доставили со Шпалерной. Всех вместе отвели в тюрьму Трубецкого бастиона. В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс и провели на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта общая могила, где уже лежали тринадцать трупов. Поставили князей на краю и открыли по ним стрельбу.

Сообщение о расстреле великих князей было опубликовано 31 января 1919 года в «Петроградской правде» без указания причин расстрела, места и даты. Впоследствии эту расправу объясняли как ответ на убийство в Берлине Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Александр Михайлович пишет: «Если верить советским газетам, Великий Князь Николай Михайлович держал до последней минуты на коленях своего любимого персидского кота. Дмитрий Константинович — глубоко религиозный человек — молился громко о спасении души своих палачей».

Место захоронения

Исследователи уточняют, что упомянутое Ольгой Палей место расстрела — не зона современного комплекса зданий Монетного двора внутри крепости, а территория располагавшихся за её оградой строений на Кронверкском полигоне, близ Головкина бастиона. Гавриил Константинович подтверждает погребение во дворе.

Вероятно, жертвы были похоронены на месте расстрела в братской могиле. Имеются свидетельства современников, что «у стены» были захоронены семнадцать тел, в том числе четверо великих князей.

В любом случае, погибшие Романовы оказались погребены в непосредственной близости от главной романовской усыпальницы в Петропавловском соборе.

В марте 2009 года Музей истории Санкт-Петербурга (Петропавловская крепость) сделал запрос в Управление ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти по поводу сведений о расстреле великих князей 30 января 1919 года. 14 апреля 2009 года был получен ответ об отсутствии в архиве Управления данных о месте их расстрела и захоронении.

Реакция современников

В полной версии воспоминаний великого князя Александра Михайловича описывается сцена в парижском кафе, посетители которого прочитали новость о расстреле.

Открытый протест против бессудной казни смог раздаться даже в Советской России. Один лидеров меньшевиков Ю. Мартов опубликовал 6 февраля 1919 года статью «Стыдно!» в петроградской газете левых эсеров «Всегда вперёд!», посвящённую казни великих князей. В ней Мартов писал, что казнь великих князей стала очередным проявлением бессмысленной жестокости кровавого режима большевиков и что подобные бессудные казни только вредят делу революции, особенно на международной арене. Напомнив, что казнили великих князей, прикрываясь социалистическими лозунгами, Мартов писал, что для настоящего социалиста жизнь каждого из великих князей не менее неприкосновенна, чем жизнь любого другого гражданина, и назвал саму казнь «гнусностью».

Канонизация

Канонизированы Русской Православной церковью за границей в сонме Новомучеников российских 1 ноября 1981 года. Память собора Новомучеников и Исповедников Российских празднуется в последнее воскресение января. Как и другие погибшие князья, канонизированные РПЦЗ (кроме царской семьи и Елизаветы Федоровны), не признаются РПЦ.

Расследование

В 1998 году старший прокурор-криминалист Главного следственного управления Генеральной прокуратуры Российской Федерации старший советник юстиции Соловьев В. Н., рассмотрев материалы уголовного дела № 18/123666-93 «О выяснении обстоятельств гибели членов Российского императорского дома и лиц из их окружения в период 1918—1919 годов», возбужденного 19 августа 1993 г., пункт 10.3 («Расстрел великих князей в г. Петрограде в январе 1919 г.»), подытожил: «Подробности о расстреле в ходе следствия установить не представилось возможным. Каких-либо обвинений в совершении противоправных деяний указанным лицам не предъявлялось».

Реабилитация

В 1996 году представители Санкт-Петербургского общества «Мемориал» обратились в прокуратуру Петербурга с письмом: «В соответствии со ст. 6 Закона о реабилитации просим реабилитировать репрессированных по политическим мотивам (расстреляны в январе 1919 года в Петропавловской крепости) Великих князей: Романова Георгия Михайловича, Романова Николая Михайловича, Романова Дмитрия Константиновича и Романова Павла Александровича».

Реабилитированы постановлением Генеральной прокуратуры Российской Федерации 9 июня 1999 года федеральным законом «О реабилитации жертв политических репрессий» — первыми из убитых Романовых, раньше царской семьи и алапаевских жертв. «Заключение по материалам уголовного дела арх. № 13-1100-97» гласило, что на Романовых Николая Михайловича, Дмитрия Константиновича, Георгия Михайловича и Павла Александровича распространяется действие ст.ст. 1,3 п. «б» Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий». Справки о реабилитации выданы Лукьянову Г. Ю., представляющему по доверенности ЕИВ Великую княгиню Леониду Георгиевну Романову.

Возможные останки

В 1994 году в ответ на запрос НИЦ «Мемориал» заместитель начальника Управления ФСК по Санкт-Петербургу и Ленинградской области В. Л. Шульц ответил: «Сведениями о местах расстрелов и захоронений граждан, осужденных к ВМН в период с 1917 по 1937 год, Управление не располагает».

20 декабря 2009-го рабочие при производстве земляных работ для строительства парковки у Головкина бастиона обнаружили человеческие останки. За последующую неделю из земли было извлечено 17 черепов с отверстиями в затылочной части. Археологи Института истории материальной культуры РАН во главе со старшим научным сотрудником ИИМК Владимиром Кильдишевским предположили, что в этой братской могиле лежат не юнкера и младшие офицеры, а «более взрослые и не совсем простые люди». Комментарий директора расположенного в крепости Музея истории Санкт-Петербурга Александра Колякина гласил, что на территории крепости, которая служила большевикам местом казни, регулярно обнаруживают подобные останки. По состоянию на 2010 год: «На экспертизу в следственный комитет найденные человеческие останки до сих пор не переданы. Как поясняют в пресс-службе музея, находки ещё только „готовят к передаче“». Существует вероятность их принадлежности князьям.

Следственный отдел СКП при прокуратуре РФ по Санкт-Петербургу отказал в возбуждении уголовного дела по факту обнаружения останков предположительно 17 человек, среди которых могут быть останки Великих князей Романовых, во время проведения земляных работ на территории Петропавловской крепости накануне Нового года «ввиду отсутствия события преступления». В бюро судебно-медицинской экспертизы согласились заняться исследованиями — под руководством известного петербургского судмедэксперта Вячеслава Попова, который в своё время занимался экспертизой останков Николая II и его семьи. Пули, гильзы, золотые украшения, фрагменты одежды, найденные археологами в раскопе, следователями были не востребованы и пока хранятся в музее.

Памятник

Писатель Даниил Гранин обратился к губернатору Валентине Матвиенко с предложением об установке на месте братской могилы на Заячьем острове памятного знака о трагических событиях тех лет — «небольшого деревянного креста у наружной стены со стороны Кронверкского протока, в стороне от основных туристических маршрутов», на что ему было отвечено отказом.

В 2004 году в Великокняжеской усыпальнице, примыкающей к Петропавловскому собору, была установлена памятная доска с именами четырёх великих князей, расстрелянных в Петропавловской крепости в январе 1919 года.

Литература

• Красный террор в Петрограде / Сост., предисл. и коммент. С. В. Волкова. — Изд. 1-е. — М.: Айрис-пресс, 2011. — 512 с. — (Белая Россия). — 3000 экз. — ISBN 978-5-8112-4336-5.

Отрывок, характеризующий Расстрел великих князей в Петропавловской крепости

Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.