Расстрел в Шарпевиле

Расстрел в Шарпевиле — расстрел мирной демонстрации протеста чернокожих в Южной Африке, в поселке Шарпевиль, расположенном между городами Фандербейлпак и Феринихинг провинции Трансвааль (нынешний Гаутенг), произошедший 21 марта 1960 г.

Предыстория

«Единый закон о туземцах в городских районах» 1945 года предусматривал для чернокожих жителей ЮАС целый ряд различных пропусков, содержащих информацию о зарегистрированном служебном контракте с нанимателем, и разрешающих поиск работы в определенном районе. В 1952 году был издан новый закон, цинично озаглавленный «Об отмене закона о пропусках». Он принуждал каждого чернокожего мужчину, вне зависимости от того, должен ли он был носить ранее пропуск, всегда иметь при себе специальную учетную книжку, где указывались полное имя держателя, налоговый номер, разрешение на пребывание в городской зоне, разрешение на поиск работы в городе, разрешение Бюро труда, ежемесячно обновляемая подпись работодателя, подтверждавшего, что держатель продолжает быть его работником, а также некоторые другие данные. Ещё более неприятным, чем сама необходимость использования учетной книжки, было то, что её следовало предъявлять по требованию любого полицейского и ещё пятнадцати других категорий чиновников. Отказ предъявить книжку расценивался как правонарушение, за которое африканец мог быть заключен под стражу на срок до 30 суток, в течение которых полиция устанавливала его личность. В течение двенадцати месяцев, с 30 июня 1965 года по 30 июня 1966 года, за нарушение закона о пропусках было наказано не менее 479 114 африканцев. Во времена шарпевильского расстрела за подобные нарушения ежедневно заводилось около 1000 судебных дел. К 1966 году их количество возросло до 1300 в день. В 1960 году правительство ЮАС, впервые за всю историю страны, решило распространить действие закона о пропусках и на женщин.

События

Африканский национальный конгресс (АНК) и Панафриканский конгресс (ПАК), боровшиеся против режима апартеида решили провести акции протеста против закона о пропусках в марте 1960 г. Ранним утром 21 марта от 5000 до 7000 чернокожих пришли к зданию полицейского участка в Шарпевиле и предложили полицейским арестовать себя за отсутствие учетных книжек.

Эта демонстрация была рассеяна полицией при помощи слезоточивого газа и полицейских дубинок. Около шести десятков полицейских бросились преследовать разбегавшихся демонстрантов в глубь улиц. В полицейских полетели камни, один из них получил легкое ранение. Как утверждалось, со стороны чернокожих последовали выстрелы, и после этого полицейские открыли огонь, при этом никто не пострадал.

Затем поселок облетела новость, что в течение дня кто-то из руководства полиции должен сделать заявление по поводу режима пропусков. В результате многие из тех, кто накануне принимал участие в демонстрации, стали стекаться к полицейскому участку в ожидании заявления. Толпа все время росла, при этом её существенную часть составляли женщины и дети. В 10 часов утра на низкой высоте поверх собравшейся толпы пронеслась эскадрилья самолетов, видимо, с целью запугать людей и заставить их разойтись. Но в ответ на это из толпы начали бросать камни в полицейских. После этого, около часа дня, полицейские задержали трех лидеров протестующих. Толпа приблизилась к окружавшему полицейский участок забору и неожиданно по ней был открыт огонь.

69 человек, в том числе 8 женщин и 10 детей, были убиты, среди 180 раненых были 31 женщина и 19 детей. Полиция продолжала стрельбу даже после того, как люди бросились бежать: около 30 пуль попали в тела раненых и убитых спереди, но не менее 155 поразили их сзади. Все произошло в течение 40 секунд, за которые полиция сделала 705 выстрелов.

Последствия

8 апреля генерал-губернатор ЮАС подписал Прокламацию о запрете АНК и ПАК, в результате чего обе они были вынуждены уйти в подполье, но не прекратили своей деятельности. 30 мая генерал-губернатор объявил о введении чрезвычайного положения, продлившегося до 31 августа 1960 года. В течение этого периода много известных оппозиционеров, среди которых были представители всех рас, подверглись задержаниям и внесудебному заключению. Около 20 тысяч чернокожих были задержаны для тщательных проверок, после проведения которых большая их часть была освобождена.

Отношение южноафриканского правительства к событиям в Шарпевиле наглядно демонстрирует реакция на гражданский иск, поданный в сентябре 1960 г. года от имени 224 человек, которые требовали возмещения ущерба, причиненного им во время шарпевильского расстрела. В следующем месяце министр юстиции объявил, что во время ближайшей парламентской сессии правительство представит законопроект, имеющий обратную силу и освобождающий всех государственных служащих от ответственности за любой вред, причиненный во время беспорядков ранее в этом году. Это было осуществлено путём принятия Закона 1961 года № 61 об освобождении от ответственности.

Расстрел безоружных демонстрантов вызвал возмущение во всем мире. 1 апреля 1960 Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 134, осуждающую правительство ЮАС.

Лидеры движения против апартеида решили перейти к насильственным методам борьбы. Как сказал Нельсон Мандела на судебном процессе по его делу в октябре 1962 года, «правительство при помощи насилия добилось лишь одного — породило ответное насилие. Мы неоднократно предупреждали, что, постоянно прибегая к насилию, правительство будет вскармливать в этой стране ответное насилие до тех пор, если, конечно, в правящих кругах не начнет просыпаться здравый смысл, пока наконец-то, противостояние между ними и моим народом не будет принудительно разрешено с помощью грубой силы»

Ссылки

• [scepsis.ru/library/id_2803.html Амброз Ривз. Шарпевильский расстрел — водораздел в истории Южной Африки]

Отрывок, характеризующий Расстрел в Шарпевиле

«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.