Расстрел инвалидов греко-итальянской войны

Расстрел инвалидов греко-итальянской войны
Способ убийства	Расстрел
Оружие	Стрелковое оружие
Место	Греция, Афины
Дата	30 ноября 1943 года
Нападавшие	немецкие оккупационные войска
Убитые	283 инвалидов греко-итальянской войны

Расстрел 283 инвалидов греко-итальянской войны был осуществлён в Афинах 30 ноября 1943 года германскими оккупационными властями, при содействии коллаборационистов из батальонов безопасности. Расстрел был кульминацией «погрома против инвалидов греко-итальянской войны» (греч. Το πογκρόμ ενάντια στους ανάπηρους πολέμου της Αλβανίας ).

Предыстория

28 октября 1940 года войска фашистской Италии вторглись в Грецию с территории Албании. Греческая армия отразила нападение и перенесла военные действия на албанскую территорию. Это была первая победа стран антифашистской коалиции против сил Оси. Итальянское весеннее наступление в марте 1941 года в Албании показало, что итальянская армия не могла изменить ход событий, что делало вмешательство Германии для спасения своего союзника неизбежным. Германское вторжение в Грецию началось 6 апреля 1941 года. Из 22 дивизий, которыми располагала греческая армия, 16 находились в Албании, вдали от нового фронта. Германские 18-й и 30-й армейские корпуса, вторгшаяся в Грецию из Болгарии, не смогли с хода взять Линию Метаксаса приступом.

2-я танковая дивизия вермахта, совершив обходной манёвр, пересекла болгаро-югославскую границу 8 апреля и, не встретив здесь значительного сопротивления, через практически не прикрытую греко-югославскую границу и долину реки Аксиос вышла к Фессалоники 9-го апреля, отсекая группу дивизий Восточной Македонии (4 дивизии и 1 бригада) от греческой армии в Албании, продолжавшей сражаться против итальянцев.

В тот же день греческий генштаб, считая, что оборона в Восточной Македонии не имела более смысла, приказом № 1381 предоставила возможность командующему группы дивизий Восточной Македонии генералу К. Бакопулосу на его усмотрение продолжать сражаться или сдаться. После получения приказа о сдаче, сражение приняло характер боёв за «честь оружия» и, получив от германского командования почётные условия сдачи, форты прекратили один за другим сражение, начиная с 10 апреля. Германский генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист, возглавлявший атаку против Линии Метаксаса, выразил восхищение храбростью и мужеством этих солдат. Лист не стал брать пленных, заявляя, что греческая армия может покинуть форты, оставляя при себе свои военные флаги, но при условии сдачи оружия и боеприпасов. Он также дал приказ своим солдатам и офицерам отдать честь греческим солдатам. Считая что дальнейшее продолжение войны не имеет смысла, часть греческого генералитета в Албании возглавляемая генералом Г. Цолакоглу, в нарушение приказа, подписала «почётную капитуляцию». Одним из результатов капитуляции стал тот факт, что немцы позволили греческим солдатам, после сдачи оружия, вернуться из Албании в свои дома, подчёркнуто выражая своё уважение к греческой армии. 4 мая 1941 года в своей речи в Рейхстаге Гитлер заявил: «Мне искренне жаль, как немцу, который всегда с глубоким почитанием относился к культуре этой страны, из которой пришёл первый свет красоты и достоинства, и мне было особенно больно наблюдать за развитием событий, не имея возможности повлиять на них».

Продолжая свою речь, Гитлер сделал следующее заявление:

Историческая справедливость обязывает меня заявить, что из всех противников, которые нам противостояли, греческий солдат сражался с наибольшим мужеством. Он сдался только тогда, когда дальнейшее сопротивление стало невозможным и бесполезным

Проблема инвалидов войны

На момент вступления немцев в Афины, в столичных госпиталях скопилось до 15 тысяч инвалидов войны. Большинство стало инвалидами в результате ранений, многие потеряли зрение, но у значительной части инвалидов были ампутированы конечности, в результате обморожений в высокогорьях Албании в зиму 1940-41 годов. Кроме инвалидов с свежими ранами, в госпиталях оставались инвалиды родом с Крита и других островов, которые в условиях войны не успели перед началом оккупации вернуться в свои дома и к своим близким. Кроме этого, в условиях наступившего Великого голода зимы 1941—1942 годов и до наступления весны, в госпиталях оставались также многие инвалиды жители Афин и других городов, по причине скудного, но позволявшего им не умереть с голода, пайка, предоставлемого министерством здравоохранения правительства коллаборационистов, Госпитали оставались в ведомстве правительства коллаборационистов. С ростом Греческого Сопротивления, уважительное отношение немецких оккупационных властей к греческим инвалидам войны стало убывать, но на первых порах и до вовлечения инвалидов в Сопротивление, немцы не обращали на них внимание.

Инвалиды в Сопротивлении

С самого начала тройной, германо-итало-болгарской оккупации, Греции, инициативу по развёртыванию широкого движения Сопротивления взяла на себя Коммунистическая партия Греции. С этой целью, с привлечением других партий, в сентябре 1941 года был создан Национально-освободительный фронт Греции (ЭАМ), который затем приступил к созданию Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС). Инвалиды физически не могли принять участие в вооружённой борьбе, но большинство из них были вовлечены в деятельность ЭАМ. При всём постепенном и значительном уменьшении числа инвалидов остававшихся в столичных госпиталях к весне 1942 года, источники Сопротивления отмечают что в деятельность ЭАМ были вовлечены до 7 тысяч инвалидов) Первая гражданская акция Сопротивления с участием инвалидов была отмечена 28 октября 1941 года, в первую годовщину начала греко-итальянской войны. В память погибших в этой войне боевых товарищей и отмечая греческую победу над итальянцами, 2 тысячи инвалидов, вместе с афинскими студентами, возложили венки к Памятнику неизвестному солдату. Акция была неожиданной для немецких оккупационных властей и вызвала πротесты итальянских оккупационных властей. 25 марта 1942 года инвалиды приняли участие в массовом, но запрещённом оккупационными властями, праздновании дня Греческой революции 1821 года. При возложении венков к памятникам Ригаса Фереоса и Эммануила Ксантоса инвалиды подверглись атаке итальянской конной карабинерии. Среди инвалидов были убитые и раненные. Повторное празднование годовщины начала греко-итальянской войны 28 октября 1942 года подавлялось уже немецкой мотопехотой и итальянскими мотоциклистами. И в этот день среди инвалидов были убитые и раненные. После ряда акций проведённых ЭАМ, не имевших прецедентов в других оккупированных столицах, французский писатель Роже Милльекс заявил, что Афины являлись «столицей европейского Сопротивления»: С 23 февраля 1943 года по всей Греции прошли демонстрации против намеченной гражданской мобилизации и отправки в Германию 90 тысяч греческих рабочих. Кульминацией стала демонстрация 7 марта в Афинах, когда 300 тысяч афинян вышли на улицы и после столкновений с немцами и итальянцами заняли Министерство труда и сожгли списки. 46 демонстрантов были убиты (среди них Дионисий Димакопулос, член руководства подпольных организаций инвалидов) и сотни ранены, но гражданская мобилизация была сорвана. Оккупационные власти и коллаборационисты стали предпринимать превентивные убийства и аресты руководства инвалидов. Так в июне 1943 года были убиты Георгий Маринакис и Алекос Мосхулис. Несмотря на это, участие инвалидов в Демонстрации против расширения болгарской зоны оккупации, в июле, было массовым. Инвалиды в своих колясках, которые подталкивали их однорукие коллеги или медсесёстры, шли в голове колонн демонстрантов — своего рода «механизированные колонны», как их именовали в народе. В непрекращающихся столкновениях было убито 53 демонстрантов, более 200 были ранены и более 500 были арестованы и отправлены в тюрьмы. Однако оккупационные власти осознали, что события ведут к общенациональному взрыву и вовлечению в Сопротивление и антикоммунистических слоёв, отказывавшихся до того сотрудничать по этой причине с ЭАМ-ЭЛАС.

Расширение болгарской зоны оккупации и освобождение германских сил для отправки на Восточный фронт были сорваны. В августе того же года были арестованы, а затем расстреляны члены руководства подпольных организаций инвалидов Дионисий Гонатас и Илиас Дзамуранис. В сентябре Италия вышла из войны. Городские отряды ЭЛАС стали «отнимать» или скупать у деморализованных итальянцев их оружие. В гестапо появилась информация о том, что в госпиталях инвалидов прячут итальянское оружие. 13 октября подразделения Эс-Эс совершили налёт на 3-й госпиталь. Оружие не было найдено, но 16 инвалидов были арестованы, из них 2 были расстреляны. 27 ноября, в отместку за очередную акцию партизан ЭЛАС, немцы расстреляли 19 заключённых в тюрьме Хадзикостас, из них 2 инвалида.

Погром и расстрелы

Оккупационные власти приняли решение положить конец проблеме инвалидов. 30 ноября 1943 года, в два часа после полуночи и при широком использовании коллаборационистов из батальонов безопасности, был произведен так называемый «Погром инвалидов». Есть утверждения о том, что операцией руководил «прославившийся» в подавлении восстания Варшавского гетто генерал Юрген Штроп. Однако эти утверждения не вяжутся с другими источниками, согласно которым Штроп покинул Афины в начале ноября. Кварталы вокруг 19 госпиталей были оцеплены «батальонами безопасности». Инвалидов выволакивали из госпиталей, ломая протезы и избивая медицинский персонал, который мешал проведению операции. Нет достоверных данных о числе убитых и раненных на месте инвалидов. 1700 инвалидов были перевезены в тюрьму «Хадзикостас».

Из них 283 человек были расстреляны. После расстрелов, ещё 2 инвалида были застрелены непосредственно в тюремных камерах.

Впоследствии

800 инвалидов были перевезены из тюрьмы «Хадзикостас» в Концентрационный лагерь Хайдари, пополнив «резервуар смертников», расстреливаемых после акций партизан ЭЛАС. 110 из инвалидов-смертников были расстреляны в Рицона 18 июня 1944 года. Многие удостоились чести познать концлагеря в Германии. Часть инвалидов выброшенных из госпиталей, несмотря на своё физическое состояние, приняли участие в боях городских отрядов ЭЛАС. Многие погибли в этих боях. Другие были убиты на улицах города при других обстоятельствах или были казнены немцами и коллаборационистами. 12 октября 1944 года Афины были освобождены частями ЭЛАС. Десятки выживших инвалидов войны заняли своё почётное место в голове колонн ликующего населения, приветствуемые афинянами.

Отрывок, характеризующий Расстрел инвалидов греко-итальянской войны

Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]