Расстрел шотландских солдат (1971)

Расстрел шотландских солдат
Скуайрс-Хилл, место преступления
Место атаки	Уайт-Брэ, к северу от Белфаста 54°38′06″ с. ш. 05°59′35″ з. д.54.6351278° с. ш. 5.993306° з. д. / 54.6351278; -5.993306
Цель атаки	военные
Дата	10 марта 1971
Способ атаки	стрельба
Погибшие	3
Число террористов	неизвестно
Подозреваемые	Временная ИРА

Убийство трёх шотландских солдат — событие, произошедшее в Северной Ирландии 10 марта 1971, в разгар вооружённого конфликта. Боевики Временной ИРА расстреляли трёх невооружённых солдат 1-го батальона Королевских горных фузилёров. Все трое были выходцами из Шотландии, двое из них были родными братьями. Все они погибли во время отдыха от службы: они возвращались из бара в центре Белфаста. Трупы их были обнаружены около дороги.

Гибель солдат стала поводом к публичному осуждению и протестам против деятельности ИРА. Давление общества вылилось в политический кризис для Исполнительного комитета при Тайном Совете Северной Ирландии, что вынудило премьер-министра Северной Ирландии Джеймса Чичестера-Кларка уйти в отставку. Минимальный призывной возраст для Британской армии был поднят до 18 лет после случившегося. На месте гибели солдат в 2010 году был открыт мемориал.

Предыстория

Британские войска были переброшены в Северную Ирландию в рамках операции «Баннер» в 1969 году для подавления царивших там беспорядков. Британская армия непосредственно участвовала в событиях в Лоуэр-Фоллз в июле 1970 года.

Временная Ирландская республиканская армия появилась в декабре 1969 года после раскола Официальной ИРА и провозгласила своей целью тотальную наступательную борьбу против британской оккупации, а лидер ИРА Шон Макстивен заявил, что эта борьба закончится только после полного ухода британцев с острова. Военный совет ИРА дал добро на проведение операций против британцев в начале 1971 года: первой жертвой боевиков ИРА стал Роберт Кёртис, убитый 6 февраля 1971, ещё двое солдат были убиты 10 марта.

События

Братья Джон и Джозеф Маккейг, уроженцы Эра (возраст 17 и 18 лет), и Дугалд Маккой, 23-летний уроженец Глазго, несли службу в звании рядовых в составе 1-го батальона полка Королевских горных фузилёров, который базировался в казармах Гёрдвуд в Белфасте. 10 марта 1971 солдаты получили выходной и покинули базу. Младший брат Дугалда, который проходил службу вместе со старшим, это право не получил. Джон, Джозеф и Дугалд прибыли в бар «У Муни» в Корнмаркете (один из самых безопасных на то время кварталов Белфаста для военных), где провели большую часть времени. Согласно некоторым свидетельствам, чуть позже все трое вышли из бара и сели в автомобиль, которым управляла женщина-республиканка — все они якобы собирались на вечеринку.

К 18:30 все трое не вернулись, и их объявили в розыск. В 21:30 у Уайт-Брэ, на холме Скуайрз-Хилл близ Лайгонайл-Роуд к северу от Белфаста местные дети обнаружили трупы всех трёх солдат. Двое из них были убиты выстрелами в затылок, третий получил смертельное ранение в грудь. Подозрение пало на боевиков Временной ИРА, однако восстановить полную картинку не помогло даже расследование, проведённое в августе 1971 года. Экспертиза показала, что все трое были расстреляны в упор, а в крови погибших были обнаружены следы алкоголя. Следователь, который вёл дело, назвал произошедшее одним из жесточайших преступлений, которое когда-либо ему приходилось расследовать. Около трупов были обнаружены стаканы из-под пива.

Последствия

Уже на следующий день министр внутренних дел Великобритании Реджинальд Модлинг выступил в Палате Общин с заявлением, в котором утверждал, что все службы безопасности проходят немедленную проверку по поводу произошедшего, а убийцы, по его словам, организовали провокацию с целью дезорганизовать армию.

Битва против террористов, в которую мы вступили, будет вестись в полную силу и с полной отдачей. Это битва против небольшой группы вооружённых безжалостных негодяев, чья сила кроется не в численности, а в злобности.

Оригинальный текст (англ.)  

The battle now joined against the terrorists will be fought with the utmost vigour and determination. It is a battle against a small minority of armed and ruthless men whose strength lies not so much in their numbers as in their wickedness.

Похороны всех трёх погибших прошли в Шотландии: Джон и Джозеф Маккейги были похоронены в Эре вместе, на похоронах присутствовал их старший брат, который служил в морской пехоте в Сингапуре. В тот же день памятные мероприятия были организованы в Белфасте и Кэррикфергусе: 20 тысяч человек приняли в них участие. В самом Белфасте вокруг кенотафа собрались около 10 тысяч человек, в том числе и рабочие с фабрик, что привело к остановке всех заводов и перекрытию движения в центре. По свидетельствам очевидцев, никто не скрывал слёз, а некоторые рыдали навзрыд. Йэн Пэйсли был организатором всей этой церемонии. К кенотафу возложили дюжины венков с цветами, после чего память погибших почтили двумя минутами молчания и исполнением национального гимна.

Гибель солдат привела к кризису в Исполнительном Комитете Тайного Совета Северной Ирландии (фактического правительства) и призывам усилить меры безопасности. Пэйсли потребовал от правительства уйти в отставку, заявив, что не собирается терпеть слабость этих политиков и не будет ждать, «пока вся земля не покроется кровью невинно убитых мужчин и женщин». 12 марта 4 тысячи докеров вышли на улицы Белфаста с антиправительственными лозунгами. В конце концов, Джеймс Чичестер-Кларк вылетел в Лондон с просьбой прислать дополнительные войска, но получил отказ и немедленно заявил о своей отставке. 23 марта 1971 на выборах в Партии Ольстерских унионистов победу одержал Брайан Фолкнер и в тот же день был назначен премьер-министром. Британская армия после случившегося подняла возрастную планку для воинского призыва до уровня в 18 лет, поскольку погибшему Джону Маккейгу было 17 полных лет.

Предъявить кому-либо обвинения так и не удалось. В ноябре 2007 года издание Daily Mirror заявило, что к убийству были причастны три человека, двумя из которых были Мартин Миэн (умер в 2007 году) и Патрик Макэдори (убит в 1971 году). Миэн задерживался полицией, но доказательств против него не было предъявлено, и он умер в 2007 году, так и не представ перед судом. Другой подозреваемый, Макэдори, был убит в августе 1971 года в белфастском квартале Эрдойн: ему ещё и приписывалось убийство рядового Малкома Хэттона из полка Грин Ховардз, которое было совершено за считанные часы до гибели самого Макэдори. Дополнительную проверку проводила Полицейская служба Северной Ирландии и её Команда исторических запросов.

Мемориал

Мать погибших братьев Маккейгов посетила место гибели сыновей в мае 1972 года и предложила установить памятный знак на месте трагедии, несмотря на заявления о том, что он может быть осквернён. Она позднее говорила, что была тронута тем, как провожали в последний путь её сыновей и как их поминали в Белфасте. Королевский британский легион в 2010 году собрал средства, чтобы установить памятник. Символический камень был установлен 28 мая 2010 на месте преступления при поддержке родных, близких и сослуживцев всех троих погибших солдат. На следующий день 15-футовый обелиск, на котором были изображены фотографии всех троих, был открыт на Бэллисиллэн-Авеню. В памятной церемонии участвовали 1000 человек, куда входили полковые оркестры; там приняли участие Лорд-мэр Белфаста Наоми Лонг и представитель Белфаста в Парламенте Найджел Доддз.

23 июля 2011 в 9 часов вечера и на следующий день в 8 часов вечера монумент был осквернён религиозными фанатиками и националистами, оставившими граффити и разбросавшими памятные камни. Рядом были также разбросаны памятные венки, а ленты порваны.

См. также

• Хронология действий Временной Ирландской республиканской армии
• Убийство двух капралов в Белфасте

Ссылки

• [www.rhf.org.uk/Docs/orderofservice.pdf Order of Service for the memorial ceremony]. Royal British Legion. Проверено 1 апреля 2011.
• [home.btconnect.com/shankillmirror/3jocksmemorial.htm The 3 Jocks Memorial]. Shankill Mirror. Проверено 1 апреля 2011.

Отрывок, характеризующий Расстрел шотландских солдат (1971)

Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.