Ратцель, Фридрих

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фридрих Ратцель
нем. Friedrich Ratzel

Фридрих Ратцель
Дата рождения:

30 августа 1844(1844-08-30)

Место рождения:

Карлсруэ

Дата смерти:

9 августа 1904(1904-08-09) (59 лет)

Место смерти:

Аммерланд близ озера Штарнбергерзее

Научная сфера:

география, социология, геополитика

Научный руководитель:

Пагенштехер

Фридрих Ратцель (нем. Friedrich Ratzel; 30 августа 1844, Карлсруэ — 9 августа 1904, Аммерланд близ озера Штарнбергерзее) — немецкий географ и этнолог, социолог; основатель антропогеографии, геополитики, а также создатель теории диффузионизма. Профессор Лейпцигского университета1886 года).

В системе взглядов немецкого ученого видны многие идеи родоначальника социологии француза Огюста Конта: эволюционизм, признание влияния географической среды на развитие народа, государства, роли демографических и космических факторов в функционировании политических систем, жизни этносов и государства. Влияние О. Конта просматривается в работах Ф. Ратцеля: «Земля и жизнь. Сравнительное землеведение», «Народоведение» и в фундаментальной книге «Политическая география». Ратцель также активно использовал термин «Lebensraum» («жизненное пространство»), введённый в научный оборот Карлом Риттером и развил Риттерову концепцию органической модели государства. Он вывел семь законов экспансии, или «пространственного роста государства», будучи уверен в том, что «растущий народ нуждается в новых землях для увеличения своей численности». Выведенные им законы строго обосновывали неизбежность территориальных завоеваний.





Основные работы

«Народоведение»

Задачи народоведения по Ф. Ратцелю:

  • Географическое воззрение (рассмотрение внешних условий) и историческое размышление.

Изучение забытых, более глубоких слоев человечества. Именно в низших слоях следует искать те пункты, которые привели к более высокому уровню человеческого развития. Делается это для того, чтобы установить единство и целостность человечества.
Сравнение сахарского народа Тубу, который за 2000 лет не изменил ничего в своей культуре и образе жизни, и современных народов, которые многому научились, многое приобрели и главное — научились использовать все это.

  • Указание переходов и внутренней связи. Человечество — единое целое.

По сути все произошло от одной культуры — основы, фундамента, на основе которой образовались, сформировали свой каркас другие, существующие и по сей день. Многие части этой культуры до сих пор остаются неизменными в руках человечества.

Положение, форма и величина человечества.

Область обитания человечества — эйкумена[1]. В северном полушарии людей живёт больше, чем в южном, потому что оно дает людям больше пространства, обширные соприкасающиеся между собой области, имеет больше преимуществ для развития человечества. Если взглянуть на карту, можно прийти к выводу, что северные части материков находятся в более широкой связи, а южные значительно поделены между собой. Поэтому высшие формы культурного развития встречаются к северу от экватора (напр. Северные народы издревле использовали лук, а южные не знают о его существовании). Интересна, к примеру, граница распространения железа: там, где не знают железа неизвестно и скотоводство, основанное на выращивании КРС, буйволах, лошадях, козах, овцах и т. п., не разводятся свинья и курица.
Различие наблюдается и в общественно-политических отношениях: в до-колумбовой Америке, Океании, Австралии (более древнее развитие) — развит групповой брак, материнское право, род; в Азии, Африке, Европе — патриархальная система, парный брак. Чем доказывается, что «в человечестве восток с западом значительно противоположны друг другу. Америка — самый крайний восток человечества: здесь скорее можно найти более древние формы развития, чем в Африке и Европе, образующих крайний запад.»
Ратцель пишет, что наравне с тем, как географическая противоположность между севером и югом проходит по всей Земле, антропологический и этнографический контрасты ограничиваются так называемым Старым светом и прилежащими к нему землями.

Образование, различия рас

Движение всего человечества к морю на всем протяжении существования (причины):

  • Транспортный фактор — сначала просто мореплавание, затем изобретение парохода — активное мореплавание. Сейчас уже (кон. 19 века) мореплавание отошло на второй план, поэтому можно видеть, что "во всех частях Земли мы находим высокие степени развития мореплавательного искусства рядом с полным незнанием его. Так как по суши передвигаться было опасно (много врагов), по морю распространялась более высокая культура «приморского» народа в соседние участки земного шара.
  • Вода, как источник питания.
  • Положительное воздействие на дух человека.

Единство человеческого рода — не однообразие, но общность, доказанная свидетельствами во всех областях народной жизни.
Он делит народы на стоящих на низшей (дикие народы) и высшей ступени (европейцы) в лестнице. Под «дикими» Ратцель понимал народы, которые находятся в большей зависимости от природы, чем народы культурные. Он доказывает что все дикие народы живут в очень редком расселении, а высшая культура несет с собой и более высокую плотность расселения. «Однажды начавшееся смешение рас идет все дальше и дальше, причем каждый новый приток крови высшей расы выравнивает расстояние по отношению к высоте…» (напр. индейцы в Мексике или Перу почти уже достигают уровня потомков европейцев, от которых до завоевания их отделяла целая пропасть).

Религия

Здесь Ратцель рассуждает о религиозных догадках и представлениях диких народов. Этнография не знает народов, совершенно лишенных религии, а знает лишь разный уровень развития религиозных идей: у одних они еще в виде зачатков, у других развертываются в разнообразное богатство миров и сказаний. Ратцель считает, что религиозное чувство находит отклик именно в низших слоях человечества.

Изобретение и открытие

«В основе материального прогресса человечества лежит все более и более усугубляющееся и расширяющееся изучение явлений природы. Отсюда исходит все возрастающее обилие средств, которыми человек пользуется для улучшения и украшения своей жизни.»

Жилища

Во всем у человека, как и у животных, ощущается зависимость от природы. Проявляется это и в строительстве. По мнению Ратцеля первоначально все особенности расположения и свойства строений были обусловлены близостью к источнику пропитания и уже потом защитой от внешних врагов. Если не от животных, то от себе подобных (то есть людей). Он пишет, что «мы находим укрепленные селения скученными на вершинах гор или на островах, на излучинах рек или на мысах». Тогда опасность вражеских нападений была еще у всех на виду.
Затем основополагающим фактором стали: общие интересы труда (с развитием экономического разделения труда), торговля (места перекрещивания путей сообщения) и т. д.

Государство

«Если политика культурных народов не отличается верностью и доверчивостью, то политика диких народов может служить выражением самых низких свойств, недоверчивости, предательства и беспощадности».
Сравнение европейской политики и «дикой» политики африканских народов. Сущностью государственных образований у диких народов Ратцель видит неопределенность границ, которые намеренно не проводятся в виде линий, а поддерживаются открытыми, в виде свободного пространства изменчивой ширины. Автор приходит к выводу, что общее самообладание и общие интересы создают государство.
Почти во всех государствах неевропейского культурного круга управляют вторгшиеся в них завоеватели-чужеземцы. Сознание национальной связи возникает лишь позднее и прокладывает себе дорогу в виде государствообразующей силы, когда вступают в дело и умственные интересы народа.

«Земля и жизнь. Сравнительное землеведение»

Землеведение в доисторический и исторический периоды (эпоха открытий; начало и возрождение географии, как науки; научная география).

«В исторические моменты, когда существует очень сильная власть или имеется сильная потребность в политическом или экономическом расширении, появляются географические открытия; тогда чувствуется необходимость в географических познаниях. Греки и немцы сделали много для науки, римляне, испанцы, голландцы и англичане более других содействовали открытиям. Немцы для открытия Америки практически сделали очень мало; надо в этом открыто сознаться[2]; но впоследствии, мы все же старались снять завесу, скрывавшую эту часть земли при помощи книг, карт и инструментов…». Здесь же Ратцель высказывает своё мнение, что география как таковая началась с эпохи первых географических открытий.
По поводу начала и возрождения географии как науки он пишет, что первые зачатки появились в поясе сухих воздушных течений: междуречье Тигра и Евфрата (Месопотамии), Египте. Ибо там появились первые астрономы, наблюдавшие за звёздами. Интересный факт. Говоря о русских путешественниках, Ратцель пишет: «не из национального самолюбия, а из чувства справедливости мы несколько дольше остановимся на географических исследованиях и открытиях русских, которым в этом отношении должно быть отведено одно из первых мест». Признавая главенство немецкой науки и ученых, Ратцель отдает себе отчет, что другие развитые народы также имеют свой собственный научный опыт.

Антропогеография (человечество, отношение человека к земле, культура, народ и государство).

Ратцель считает, что возможно установить единство всего человечества, несмотря на все нынешние различия. Описывая различия рас, автор приходит к выводу, что ни одна раса не представляет собой совершенно обособленной, естественной группы. Географическое распространение рас на земле в некоторых отношениях сходно с областями распространения известных растений и животных и показывает, что все живые существа подчиняются в более или менее одинаковой степени воздействиям внешней среды. Здесь же Ратцель описывает процессы столкновения между расами (борьба), наслоение, отвращение рас.
В параграфе под названием «Жизнь земли» Ратцель пишет, что «ограничение всего развития жизни на земле одним определенным пространством привело к концентрации в узкие границы всей жизнедеятельности живого мира и всех внешних влияний, которым жизнь подвергается». При этом изменчивость он подразумевает под основным свойством жизни на земле. В дополнение ко всему сказанному о том, что Ратцель любил рассматривать развитие человечества в его связи с природой, приведу еще одну цитату: «Если нам приходится считать область распространения вида или расы важным его качеством, то при обсуждении истории этого вида важно обращать внимание на изменения климата и почвы» (то есть внешние факторы, влияющие на пространство).
Другим примером географ сравнивает жизнь животных, растений и человека. Он считает, что густота жизни, перенаселение привели к тому, что люди обособились на небольших пространствах (примером являются многоэтажные жилые дома, где люди живут друг над другом) также, как и животные (пример — леса, где возможно деление на ярусы). Здесь я бы не согласился, ибо животные, живущие в лесах, не столь скученны, число их видов не сильно отличается от живущих на открытых пространствах. У людей часто наоборот.
Стоит согласиться с автором, что на всем протяжении истории человечества мы видим борьбу за пространство, за существование (как у животных: у кого выше уровень развития, навыки, у того больше пищи). Ответвление новых форм возможно в жизни народов лишь тогда, когда они занимают обширные пространства; только в этом случае они могут найти необходимое уединение, укрепятся их особые признаки, без которых невозможно выделение их в специальную группу. Автор также подчеркивает неразрывность истории и географии при сравнительном изучении земли, перемещения народов. Таким образом, эпохи можно различать по характеру и силе этих исторических движений. При этом Ратцель подчеркивает как развитие отношений между народами влияет на образование новых государств, приводя в пример торговые связи, ставшие первоисточником образования колоний.
Социальное неравенство между низшими расами расширяет пропасть с представителями высшей расы. Как пример, Ратцель приводит тот факт, что например в США случаются браки между белыми и неграми, но лишь в низших слоях населения. В Сибири русский чиновник, офицер не женится на бурятке, мещанин или крестьянин — сплошь-да-рядом.
Человек как часть поверхности земли.
«Почва определяет все движения человека на земле — со своим положением и пространственными отношениями, устройством поверхности и растительностью. Природа воздействует на тело и дух целых народов». Под словом «почва» Ратцель подразумевает окружающую среду в самом обширном смысле слова, начиная с воздуха, света и небесного свода, отражающегося у него в душе, до земли, возделываемой земледельцем и глыбы камня, венчающего нередко один из красивейших его храмов. Таким образом, всякое изучение любого народа мы должны начинать с почвы, на которой он живет и действует и которая нередко служит Родиною уже большого числа поколений. В параграфе, где рассматриваются пути сообщения народов, Ратцель дает своё интересное определение дороги: «каждая дорога — известное расстояние, часть земной поверхности и определенное человеческое творчество (кроме рек)». На протяжении истории у диких народов дорог не было, одни тропинки, а в развитых государствах появлялись каменные (примером служит Рим).
Далее автор затрагивает тему средств сообщения для перевозки товаров: «всякое сообщение должно сопровождаться затратой сил, благодаря которой на поверхности земли совершаются различные движения. Носители этих сил — люди, животные, вода, ветер». На тот момент каких-либо других движущих сил для перевозки товаров не существовало.
В книге упоминается также о различии двух понятий: нация и национальность. Нация — народ в его политической самостоятельности. Национальность — несамостоятельная часть известного народа.

Напишите отзыв о статье "Ратцель, Фридрих"

Литература

1. Ф. Ратцель. Земля и жизнь: сравнительное землеведение. Т. 1-2. СПб., 1903—1906.
2. Ф. Ратцель. Народоведение. Т. 1-2. СПб., 1903.
3. Ф. Ратцель. Политическая география (1897).
4. Дугин А. Основы геополитики. Арктогея, 1997.
5. Макиндер Х. Географическая ось истории. Элементы, 1995.
6. Дугин А. Мода на геополитику. Арктогея, 1997.
7. Лавров С. Геополитика: возрождение запретного направления.
8. Барт П. Философия истории как социология. СПб., 1902.
9. Ратцель, Фридрих // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

  • [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/7187/Ратцель Философская Энциклопедия. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.]
  • [www.terme.ru/dictionary/182/word/ratcel-ratzel-fridrih-1844-1904 С. Левит. Культурология. XX век. Энциклопедия., 1998]
  • [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_geo/7018/Ратцель География. Современная иллюстрированная энциклопедия. — М.: Росмэн. Под редакцией проф. А. П. Горкина. 2006. ]

Примечания

  1. В русском языке существуют и другие транскрипции этого греческого термина: «экумена», «ойкумена».
  2. Ратцель был мало осведомлён об американских плаваниях судетского немца Мартина Бехайма.

Отрывок, характеризующий Ратцель, Фридрих

– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.