Рат, Эрнст фом

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Эрнст фом Рат (нем. Ernst Eduard vom Rath; 3 июня 1909, Франкфурт-на-Майне, Германия, — 9 ноября 1938, Париж, Франция) — германский дипломат.



Биография

Родился в аристократической прусской семье, его отец был помощником префекта города Кёльн. Учился в школе в Бреслау. После окончания учёбы в университете, Рат в 1932 году поступил на службу в германский МИД и вступил в НСДАП. Работал в германском посольстве в Бухаресте, а в 1935 году был переведен в Париж, где занимал должность третьего секретаря посольства. Фом Рат был профессиональным дипломатом из министерства иностранных дел, который не стеснялся антигитлеровских взглядов, во многом основанных на отношении нацистов к евреям, считался политически неблагонадёжным и находился под подозрением гестапо[1].

Утром в понедельник, 7 ноября 1938 года, Гершель Гриншпан приобрёл револьвер и коробку патронов, затем пошел в германское посольство и попросил вызвать для разговора секретаря посольства. Его принял в своем кабинете фом Рат, низший из двух дежуривших в тот момент служащих, при этом обойдясь без регистрационных формальностей и свидетелей (историк Ганс-Юрген Дёшер сделал отсюда вывод, что Рат и Гриншпан были знакомы[2]). Гриншпан тут же выстрелил из своего оружия в фом Рата пять раз. Гриншпан не предпринял никаких попыток, чтобы скрыться от французской полиции, и сразу признался в стрельбе. В кармане у него было прощальное письмо к родителям, в котором говорилось: «Мое сердце облилось кровью, когда я узнал о вашей судьбе, и я должен протестовать так, чтобы об этом узнал весь мир».

На следующий день правительство Германии объявило, что за исключением еврейских детей, посещающих государственные начальные школы, на неопределенный срок приостанавливается всякая другая еврейская культурная и общественная деятельность и прекращается публикацию еврейских газет и журналов, в том числе и на немецком языке. Газета в Великобритании описала последний шаг, который отрезал еврейское населения от его лидеров, что он «предназначен для разрушения еврейской общины и лишения её последней хрупкой связи, которые удерживает её вместе»[3]. Также были аннулированы все гражданские права евреев[4].

Гитлер отправил в Париж своего личного врача Карла Брандта, но спасти Эрнста фом Рата не удалось, и через два дня 9 ноября 1938 года в 17:30 он скончался.

Существуют две версии о мотивах убийства Рата. По основной версии, Гриншпан мстил за притеснения евреев в Германии, в частности, за высылку 12 тысяч польских евреев, среди которых была его семья.

Среди тех, кто был изгнал из Германии была семья Зенделя и Рифки Гриншпан, польских евреев, которые эмигрировали из Царства Польского в 1911 году и поселились в Ганновере. На суде над Адольфом Эйхманом в 1961 году Зендель Гриншпан рассказал о событиях своей депортации из Ганновера в ночь с 27 октября на 28 октября 1938 года: «Тогда они взяли нас и посадили в полицейские грузовики, в грузовики в которых возят заключённых, около 20 человек было в каждом грузовике, и когда они везли нас к железнодорожной станции улицы были полны людей, кричащих: „Juden raus! Auf nach Palästina!“ (Евреи, убирайтесь! Убирайтесь в Палестину![5]. Их семнадцатилетний сын Гершель жил в это время в Париже с дядей[6]. Гершель получил открытку от своей сестры из Польши, описывающую высылку семьи: «…Хотя нам не сказали, что случилось, но мы видели, что все уже решено. … Мы без гроша. Не могли бы вы с дядей прислать что-нибудь в Лодзь?»[7] Он получил открытку 3 ноября 1938 года.

По другой версии, Рат и Гриншпан были гомосексуалистами-любовниками и убийство произошло на почве личной ссоры. Гриншпан находился во Франции нелегально и Рат, будучи сотрудником посольства, обещал своему любовнику Гриншпану помочь с получением документов. Когда Рат не выполнил своё обещание, Гриншпан пришел в посольство и застрелил его[8].

Убийство Эрнста фом Рата стало поводом для массовых антисемитских погромов, известных как «Хрустальная ночь».

Напишите отзыв о статье "Рат, Эрнст фом"

Примечания

  1. William L. Shirer, The Rise And Fall Of The Third Reich, p. 430.
  2. Döscher, Hans-Jürgen. Reichskristallnacht — Die Novemberpogrome 1938. Überarbeitete und erweiterte Taschenbuchausgabe. — 3. Auflage. — München: Propyläen Taschenbuch, 2000. — ISBN 3-612-26753-1. — S. 69 ff.
  3. «'German Mobs' Vengeance on Jews», The Daily Telegraph, 11 November 1938, cited in Gilbert, Martin. Kristallnacht: Prelude to Destruction. Harper Collins, 2006, p. 42.
  4. «Nazis Planning Revenge on Jews», News Chronicle, 9 November 1938
  5. Hannah Arendt, Eichmann in Jerusalem, p. 228.
  6. Kristallnacht // The Hutchinson Encyclopedia 1998 edition. — 18 (1998). — England: Helicon Publishing, 1998. — Vol. 1998. — P. 1199. — ISBN 1-85833-951-0.
  7. German State Archives, Potsdam, quoted in Rita Thalmann and Emmanuel Feinermann, Crystal night, 9-10 November 1938, pp. 33, 42.
  8. [www.guardian.co.uk/world/2001/oct/31/humanities.research Did gay affair provide a catalyst for Kristallnacht?]

Литература

  • Schwab, Gerald. The Day the Holocaust Began: The Odyssey of Herschel Grynszpan, Praeger, New York, 1990

Отрывок, характеризующий Рат, Эрнст фом

– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.