Высший руководитель Ирана
| Политика — Портал:Политика |
| Иран |
 Эта статья — часть серии: |
|
Высший руководитель Ирана (перс. رهبر ایران, вали-е факих-е ирон, дословно защитник-богослов или владыка-богослов), рахбар (перс. رهبر), или по-другому факих (перс. فقیه)[1] — высшая государственная должность в Исламской Республике Иран, установленная в соответствии с доктриной «Велаят-э-факих» (перс. ولایت فقیه)[2]. Высший руководитель является лидером государства.
Содержание
Статус
Согласно статье 5 Конституции Исламской Республики Иран, «В период великого сокрытия Вали-е-Аср (то есть ожидаемого иранскими мусульманами-шиитами мессии), в Исламской Республике Иран руководство над уммой и управление обществом возлагается на справедливого, набожного, знакомого с требованиями времени, мужественного, рассудительного, обладающего умением управлять факиха (духовного лидера), который назначается на этот пост согласно статье 107-й Конституции Исламской Республики Иран».
Статья 57 Конституции Исламской Республики закрепляет, что:
|
Управление Исламской Республикой Иран осуществляется законодательной, исполнительной и судебной властями, которые функционируют под контролем абсолютного правления имама (велаят-е факих) согласно нижеследующим Статьям Конституции. Указанные власти не зависимы друг от друга | 
|
Высший религиозный лидер Ирана имеет право издавать фетвы по различным вопросам мусульманского права (фикх) (ст. 109). После Лидера страны Президент является высшим официальным лицом страны.[www.cis-emo.net/sites/default/files/imagesimce/constitution_of_iran.pdf Конституция Исламской Республики Иран, ст. 113]. Лидер определяет общую политику государства Исламской Республики Иран после консультаций с Ассамблеей по определению государственной целесообразности (ст. 110, 176). Верховный лидер является Верховным главнокомандующим Вооруженных сил Ирана (ст. 110).
Кроме качества высшего арбитра, верховный лидер Ирана вмешивается и в текущие кадровые вопросы. Он лично назначает и смещает факихов Совета по охране Конституции (влиятельнейшего контрольного органа Ирана, который может блокировать решение любой из трех ветвей власти), высшего лица Судебной власти, главы Телерадиокомпании Исламской Республики Иран, Начальника Объединенного штаба, Главнокомандующего Корпусом стражей Исламской революции, командующих вооруженных сил и внутренних войск. Президент отвечает перед Лидером страны в сфере своих полномочий (статья 122 Конституции).
Религиозный лидер избирается т. н. Советом экспертов из влиятельных богословов, избираемых на всенародных выборах сроком на 8 лет.
Высшие руководители Ирана
| № | Высший руководитель (Рахбар) | Дата начала полномочий | Дата окончания полномочий | |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Рухолла Мусави Хомейни | 
|
3 декабря 1979 | 3 июня 1989 |
| 2 | Али Хосейни Хаменеи | 
|
4 июня 1989 | ныне в должности |
Напишите отзыв о статье "Высший руководитель Ирана"
Примечания
- ↑ [constitutions.ru/archives/140 Текст конституции Ирана (на русском), статья 5-я (битвы ссылка)]
- ↑ [www.idmedina.ru/books/materials/turkology/1/islam_rahmanova.htm Принцип «велаяте факих» в Исламской Республике Иран]
- ↑ [www.cis-emo.net/sites/default/files/imagesimce/constitution_of_iran.pdf Конституция Исламской Республики Иран]. Конституция Исламской Республики Иран (15 ноября 1979 г.).
Ссылки
- [portalostranah.ru/view.php?id=24 Лидер Ирана — факих, его статус. Материал из иранской газеты с официальной трактовкой, почему иранцам нельзя избирать высшего руководителя страны, рус.]
- [www.leader.ir/langs/ru/ Информационный блок офиса Великого Лидера Сейида Али Хаменеи]
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Высший руководитель Ирана
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
