Реад, Николай Андреевич

Николай Андреевич Реад
генерал от кавалерии Николай Андреевич Реад
Дата рождения	1793(1793)
Дата смерти	4 августа 1855(1855-08-04)
Место смерти	Крым
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	кавалерия
Годы службы	1808—1855
Звание	генерал от кавалерии
Командовал	Ольвиопольский гусарский полк, 1-я бриг. 2-й легк. кав. див., 1-я бриг. 3-й легк. кав. див., 2-я легк. кав. див., 1-й пех. корп.
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 гг., Польский поход 1831 г., Венгерский поход 1849 г., Крымская война, Кавказская война.
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1812), Орден Святой Анны 2-й ст. (1813), Золотое оружие «За храбрость» (1814), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1814), Pour le Mérite (1814), Орден Святой Анны 1-й ст. (1831), Virtuti militari 2-й ст. (1832), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1844), Орден Белого Орла (1846), Орден Святого Александра Невского (1850).

Николай Андреевич Реад (1793—1855) — русский генерал, участник Наполеоновских войн и Крымской кампании.

Первые годы

Происходил из дворян Смоленской губернии, родился в 1793 году в деревне Мачулы Ельнинского уезда Смоленской губернии; получив домашнее образование, он был определен унтер-офицером в Лейб-гвардии Преображенский полк. 3 апреля 1808 года был произведён в подпрапорщики, а 7 января 1810 г. получил чин прапорщика и 22 марта переведён в Корпус инженеров путей сообщения на правах инженера 3-го класса с назначением адъютантом к генерал-инспектору корпуса Ф. П. Деволланту. 18 декабря 1811 г. был произведён в инженер-капитаны.

Против Наполеона

19 марта 1812 г. Реад был переведён в Сумской гусарский полк с переименованием в ротмистры. Свою боевую деятельность Реад начал в Отечественную войну; состоя в резерве Корпуса инженеров путей сообщения, Реад участвовал в первый раз в деле против французов 15 июня 1812 года при Витебске и за храбрость получил 4 октября орден св. Владимира 4-й степени с бантом; затем принимал деятельное участие в прикрытии отступления русской армии от Витебска, участвовал в сражении при деревне Орлово, в нескольких перестрелках с французами, а также был в прикрытии батарей при Смоленске. При переправе русских войск через Днепр, Реад выказал свою распорядительность в порученной ему, как инженерному офицеру, обязанности, а в сражении при Вязьме оказал ряд подвигов самоотверженной храбрости. Однако венцом первоначальных боевых подвигов молодого Реада было участие его в Бородинской битве, после которой он был 21 октября произведён, «за боевое отличие», в майоры, оставаясь по-прежнему в передовом отряде действующей армии. Затем Реад принимал участие в делах при дер. Вороново, г. Боровске, при Тарутине и под Красным. За оказанное в этих делах мужество Реад 3 ноября был произведён в подполковники, а когда, в 1813 году, русская армия перешла в наступление — и он двинулся вместе с ней, участвовал в штурме Дрездена, а при селении Оберсвальде принимал участие в том сражении, во время которого было нанесено сильное поражение армии Наполеона. Спустя месяц Реад находился под Лейпцигом. Мужество и примерная храбрость, которые проявил он в этих делах, а в особенности в сражении под Лейпцигом, были отмечены награждением его орденом св. Анны 2-й степени (27 декабря 1813 г.) и золотой саблей с надписью «за храбрость» (19 февраля 1814 г.). В 1814 г. Реад ни на один день не покидал действующих отрядов, деятельно и неустанно принимая участие в сражениях при Бриенне, Бар-сюр-Обе (был удостоен алмазных знаков к ордену св. Анны 2-й степени), Фер-Шампенуазе, Арси-сюр-Обе, выпадавших на долю авангарда, как в качестве строевого офицера, принимавшего на себя различные опасные поручения и производившего рекогносцировки, так и исполнителя, в нужных случаях, обязанностей инженерного офицера, причём за взятие Парижа был награждён орденом св. Георгия 4-й степени

За отличие в сражении с французами под Красным.

(18 марта 1814 г.) и прусским орденом Pour le Mérite.

В России

За время пребывания в Париже Реад, как и большинство русских офицеров, увлекся масонством и поступил в число членов одной из масонских лож, а впоследствии, по возвращении в Россию, состоял членом одного из тайных обществ, сильно тогда распространённых по всей Империи. Однако Реад, как человек, всецело занятый своей службой, не принимал деятельного участия в собраниях общества и планах его членов, а потому избежал участи, постигшей его товарищей после 14-го декабря 1825 года. 10 мая 1818 г. был назначен командиром Ольвиопольского гусарского полка. 12 декабря 1824 года Реад был произведён в полковники, и за прекрасное командование Ольвиопольским полком был назначен 3 сентября 1828 г. флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. В том же году, во время Турецкой войны, Реад сопровождал императора Николая I, в числе приближенных к Государю лиц (как-то: Бенкендорф, Потемкин и Суворов), в его поездках через Елисаветград, Браилов и Тирасполь. За время этой поездки Государь оценил Реада и до самой своей кончины оставался к нему неизменным.

От Польши до Венгрии

В 1831 г. Реаду пришлось принимать близкое участие в подавлении Польского восстания. И здесь, как и во время Отечественной войны, он выказал обычное мужество и распорядительность. Особенно отличился Реад в генеральном сражении под Прагою, во время которого поляки потерпели полное поражение. Реад своей лихой и своевременной атакой смял польских улан и, обратив их в бегство, преследовал по пятам со своим полком. За это дело Реад был произведён в генерал-майоры с оставлением в занимаемой должности командира полка (31 марта 1831 г.). 23 марта два эскадрона вверенного ему полка, под начальством самого полкового командира, близ Гарвалина встретили отряд повстанцев, атаковали его и обратили в бегство. Во время усиленной рекогносцировки, произведённой русскими около местечка Лопович, Реад со своим полком находился в авангарде армии, и ему пришлось принять самое деятельное участие в этой рекогносцировке. Кроме вышеуказанных, Реад участвовал ещё в деле на реке Ливице, окончившемся блистательной победой русских, а также в деле близ Венгрова и, наконец, в сражении под Минском 14 апреля. Под Остроленкой (14 мая), когда польская армия, разбитая наголову, перешла в беспорядочное отступление, Реад со своими гусарами не раз участвовал в схватках с польской кавалерией, а после этого дела, по переправе через нижнюю Вислу, вместе с полком присоединился к главной армии, которая двинулась усиленными маршами к Варшаве. Здесь в генеральном сражении Реад также принимал близкое участие, а после падения Варшавы участвовал с полком в преследовании бежавших остатков армии повстанцев до Прусской границы. За отличие в Польской кампании Реад был награждён орденами св. Анны 1-й степени (18 октября 1831 г.) и Virtuti militari 2-й степени (1832 г.).

19 февраля 1833 г. Реад был назначен командиром 1-й бригады 2-й лёгкой кавалерийской дивизии и затем — 1-й бригады 3-й лёгкой кавалерийской дивизии, в августе—сентябре 1836 г. командовал самой дивизией. 6 декабря 1840 г. Реад был произведён в генерал-лейтенанты и с 20 декабря 1845 г. по 24 февраля 1846 г. командовал 2-й лёгкой кавалерийской дивизией. Из поручений, какие возлагались за этот период на Реада, особенное значение для его дальнейшей службы имела командировка в Петербург для узнания новых правил кавалерийской службы в отдельном гвардейском корпусе, при чём, по Высочайшему повелению, он командовал некоторое время 3-й легкой кавалерийской дивизией.

При открытии Венгерской кампании Реад находился в составе русской армии и совершил переход через Карпаты, но во время этого движения он заболел и должен был вернуться в Россию, где с 1 мая 1851 г. командовал 1-м пехотным корпусом.

За это время Реад был удостоен орденов св. Владимира 2-й степени (8 января 1844 г.), Белого Орла (17 февраля 1846 г.), св. Александра Невского (26 мая 1850 г.).

Кавказ

Вскоре затем (6 ноября 1851 г.) Реад был назначен состоять при главнокомандующем Кавказским корпусом с оставлением по кавалерии. В феврале 1852 г. Реад приехал в Тифлис и с первых же месяцев своей службы приобрел полное расположение и доверие главнокомандующего на Кавказе князя М. С. Воронцова. Назначенный инспектором всех местных войск, Реад принужден был много разъезжать по Кавказу, и эти поездки давали ему возможность ближе знакомиться с бытом и нуждами нового, ещё не смирившегося края. 19 апреля 1853 году Реад был произведён в генералы от кавалерии, а в следующем году ему было поручено заместить хворавшего князя Воронцова сначала по гражданской части и затем военной. 2 марта 1854 года Реад вступил в командование Кавказским корпусом и войсками, к нему прикомандированными, на правах командира Отдельного корпуса. В тяжёлое время вступил в новую должность Реад: на Кавказе все время кипела ожесточённая война; постоянные набеги горцев и замиренное население покорённых областей доставляли немало забот главному начальнику Кавказа. Из писем князя Воронцова к М. П. Щербинину видно, как был доволен князь управлением и распорядительностью своего преемника. «Я не могу достаточно возблагодарить храброго генерала Реада», — писал князь, — «благодарю Бога, что в руках Реада находится гражданское и военное управление на Кавказе». В первое же время своего командования Реаду пришлось столкнуться лицом к лицу с опасностью, угрожавшею вверенному ему краю (например, попытка горцев напасть на Тифлис), но он не растерялся, а деятельно принял соответствующие меры.

В конце 1854 г. вместо князя Воронцова, окончательно оставившаго Кавказ, был назначен генерал от инфантерии Н. Н. Муравьев, а Реад был призван к своей прежней боевой деятельности: 29 ноября 1854 г. он был назначен генерал-адъютантом к Его Императорскому Величеству, членом Государственного Совета и командиром 3-го пехотного корпуса. Полезная деятельность Реада на Кавказе так была отмечена в Высочайшем рескрипте, данном на его имя: «Оказанные Вами… деятельность и распорядительность приобрели Вам полное право на моё благоволение, и мне приятно за заслуги Ваши изъявить Вам искреннюю мою признательность». Отъезд Реада с Кавказа был ознаменован самыми сердечными проводами населения.

Чёрная речка

Теперь на долю Реада выпало сделаться защитником Севастополя, и он бодро, с радостью, как и в прежние годы, принял назначение в действующую армию. По прибытии в Бахчисарай, где находился в то время штаб 3-го корпуса, Реад вскоре вместе с ним перешёл на реку Бельбек и оставался там до 3 августа, командуя на левом фланге. В это время у него оставалось под командованием три полка 6-й дивизии и стрелковый батальон. Только перед самым сражением на Чёрной речке он был перемещён на правый фланг и под свою команду принял колонну, состоявшую из 12-й и 7-й резервных дивизий, составленных из полков трёхбатальонного состава при 62-х орудиях.

Князь Горчаков, главнокомандующий Крымской армией, решился после военного совета, состоявшегося 28 июля, атаковать союзников со стороны реки Чёрной. Генералу Реаду было приказано стать с двумя дивизиями против Федюхиных гор, занятых неприятелем, и завязать с ним артиллерийский бой, но не переходить в наступление без особого на то приказания. Намерение Горчакова было, по овладении Чоргунскими высотами, основательно обозреть позицию близ реки Чёрной, атаковать Гасфортовские высоты и в подкрепление к войскам Липранди двинуть пехоту Реада, оставив его артиллерию против Федюхиных гор под прикрытием своей кавалерии. Все это было объявлено Реаду, но Горчаков был неуверен в своих действиях и предписал Реаду быть готовым к атаке Федюхиных гор, если Гасфортовские высоты будут заняты русскими войсками; в последнем случае Реада должны были поддержать войска генерала Липранди.

3-го августа штаб Реада от речки Бельбек перешёл на Инкерманские высоты, а в 2 часа ночи спустился в долину реки Чёрной. Заря начала заниматься, когда отряд Реада, в числе прочих войск, двинулся двумя колоннами; артиллерия выехала на позицию, и вскоре послышались выстрелы с левого фланга: то стреляла артиллерия Липранди; батареи Реада также открыли огонь. Долина Чёрной речки была покрыта густым туманом, и следить за движением соседних войск не было никакой возможности. Реад со своим штабом стоял позади 12-й дивизии на небольшом пригорке, недалеко от каменного столба близ дороги, ведущей к мосту. В это время начальник артиллерии подъехал к нему и доложил о недействительности огня, так как ядра не долетали и ложились на откосах гор.

Между тем, каждые четверть часа от князя Горчакова приезжали и уезжали адъютанты, а также посылались постоянные донесения к барону Остен-Сакену, начальнику гарнизона Севастополя.

Вследствие ошибочного, преждевременного распоряжения князя Горчакова «начать сражение», Реад открыл артиллерийский огонь и приступил к атаке Федюхиных гор и начал уже карабкаться на эти горы; почти одновременно Липранди занял высоты Чоргуна. Неприятель сразу усилил позиции у Федюхиных гор, где его сосредоточилось 50000 человек. Несмотря на помощь подоспевшей 5-й дивизии, полки Реада были отброшены французами и отступили. Во время атаки Галицкого полка у Реада, следившего за ходом сражения, лопнувшей над ним гранатой была сорвана голова, и ввиду поспешности отступления его обезглавленное тело не было подобрано и осталось неприятелю.

По отзывам Остен-Сакена, князя Паскевича и других, Реад был светлою личностью, в высшей степени правдивым человеком, имевшим все данные военачальника.

Источники

• [adjudant.ru/crimea/bogdan33.htm Богданович М. И. Восточная война 1853—1856 годов.]
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Реад, Николай Андреевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Манойленко Ю. Е., Манойленко А. С. "150 лет на службе Царю и Отечеству". Армейская династия дворян Реадов // Военно-исторический журнал. 2015. № 11. С. 66-70.
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007.

Отрывок, характеризующий Реад, Николай Андреевич

Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.