Реалистический театр

Реалистический театр
Прежние названия	Четвёртая студия МХАТ, Театр Красной Пресни
Основан	1927
Руководство
Главный режиссёр	В. Ф. Фёдоров, Н. П. Охлопков

К:Театры, основанные в 1927 году

Реалистический театр — драматический театр, работавший в Москве. Образован в 1927 году на основе Четвёртой студии МХАТ. Ликвидирован в 1937 году путём слияния с Камерным театром.

Предыстория. Четвёртая студия МХАТ

В 1921 году по инициативе группы актёров Художественного театра, под руководством Георгия Бурджалова, Василия Лужского и Евгении Раевской, была образована 4-я студия МХАТ. Расположилась студия, которую фактически возглавил Г. Бурджалов, на 1-й Тверской-Ямской улице и в 1922 году открылась спектаклем «Земля обетованная» по пьесе С. Моэма.

В 1924 году, сохраняя прежнее наименование, студия была преобразована в театр; в том же году не стало Бурджалова, и некоторое время коллектив не имел руководителя. В 1925 году театр возглавил Михаил Тарханов, в то время ещё не обладавший достаточным режиссёрский опытом; позже по его приглашению пришёл режиссёр Василий Фёдоров, ученик Вс. Мейерхольда; главным художником стал другой ученик Мейерхольда — Илья Шлепянов. На сцене студии выступали, в частности, мхатовцы Мария Роксанова, Николай Плотников, Василий Новиков.

Избранный репертуар

• 1922 — «Земля обетованная» С. Моэма.
• 1923 — «Своя семья» А. А. Шаховского, А. С. Грибоедова, И. Н. Хмельницкого
• 1925 — «На земле» П. Г. Низового
• 1926 — «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского
• 1926 — «Тартюф» Мольера
• 1927 — «Цемент» Ф. Гладкова

История

В 1927 году Михаил Тарханов преобразовал 4-ю студию в самостоятельный коллектив — Реалистический театр. В репертуаре тех лет «Волчья стая» Ж. Тудуза (1927), «Страсть мистера Маррапита» по роману А. Хетчинсона (1927), «Последняя ставка» Ф. Ваграмова и Н. Петрашевича (1928). Постепенно нараставшие разногласия между частью труппы, стоящей на позициях прежнего реалистического направления, и сторонниками нового направления, причисляемого критиками к формалистическому, привели к уходу Тарханова уже в 1927 году.

Театр возглавили Василий Фёдоров и пришедший из МХАТа 2-го Леонид Волков. Поставленный Фёдоровым спектакль «Норд-Ост» по пьесе Д. Щёглова (художник И. Шлепянов, балетмейстер Л. Лукин; премьера 20 декабря 1929 года), решённый в сугубо «американизированном» стиле, только усилил противоречия. Как борьба с реализмом была воспринята и постановка в 1930 году «Бравого солдата Швейка» по Я. Гашеку (реж. Л. А. Волков, Швейк — Н. С. Плотников). В этот тяжёлый для Реалистического театра период его возглавил в 1931 году недавний актёр Театра имени Вс. Мейерхольда Н. П. Охлопков. Труппа существенно обновилась — вместе с Охлопковым пришла группа мейерхольдовцев, одновременно часть актёров прежнего состава покинула театр. Новый руководитель сразу же объявил Реалистический театр «бывшим», что прямо указывалось на афише его первой постановки — инсценировки кинодраматурга Г. Павлюченко по повести В. Ставского «Разбег» (1932), спектакля, ставшего одной из заметных вех в истории театра.

Пьеса «Разбег» посвящена теме коллективизации на Кубани в период «великого перелома». Сценическая площадка была перенесена в середину зрительного зала и окружена несколькими дополнительными небольшими площадками, соединёнными лесенками и переходами (худ. Я. Штоффер), на которых вокруг зрителей и развивалось действие. Критики отмечали яркую достоверную игру исполнителей (А. А. Темерин, Половцев, А. Л. Абрикосов,Н. С. Плотников, П. М. Аржанов и др.), но считали ошибочными многие режиссёрские решения. Резко негативным было мнение руководства РАПП, придерживавшегося формалистических направлений, в противовес которому в поддержку спектакля высказались Вс. Вишневский и Д. Бедный. Спектакль вызвал значительный общественный интерес и ещё долго обсуждался в печати и на собраниях работников сцены, получая как положительные, так и отрицательные отзывы.

После премьеры «Разбега» театр получил новое имя — Театр Красной Пресни (официальное название — Московский государственный реалистический театр имени Красной Пресни), однако оно не прижилось и в скором времени к театру вернулось прежнее название Реалистического.

Последующие постановки театра — «Мать» по М. Горькому, «Железный поток» по А. Серафимовичу, «Аристократы» Н. Погодина вызывали обширную и в целом положительную критику. Особенным успехом пользовались поставленные в самом начале 1935 года «Аристократы», прошедшие к концу 1936 года более 500 раз (реж. Н. Охлопков, в ролях П. Аржанов, П. Гуров, В. Беленькая, А. Абрикосов, Н. Березовская, В. Новиков и др.). Спектакль был едва ли не самым значительным событием театральной жизни середины 30-х годов и одновременно самым парадоксальным — «спектакль-карнавал», по выражению Н. Охлопкова, рассказывал о перевоспитании трудом заключённых — строителей Беломорканала. Демьян Бедный писал: «Трудно равнодушно говорить об этом свежем, радостном, жизнеутверждающем представлении». «Аристократы» так понравились Бертольту Брехту, что и двадцать лет спустя, встретив в Москве Охлопкова, он призывал режиссёра возобновить постановку. Интерес подогревался и почти одновременной постановкой «Аристократов» в Театре им. Е. Вахтангова (реж. Б. Захава) и вышедшим в 1936 году фильмом «Заключённые» (реж. Е. Червяков). Фильму «повезло» меньше, чем спектаклю — почти сразу же он был снят с проката и вновь вышел на экраны только в 1956 году.

В 1936 году Н. Охлопков поставил «Отелло» У. Шекспира в переводе И. Аксёнова (в ролях П. Абрикосов, В. Янукова, П. Аржанов и др.). На этот раз сравнение с одновременной постановкой «Отелло» в Малом театре (реж. С. Радлов, в заглавной роли А. Остужев) было не в пользу спектакля Охлопкова, которого практически единогласно обвиняли в формализме и даже в искажении первоисточника. Критик Софья Нельс отмечала: «Шекспир искажён до такой степени, что совершенно выхолощена идейная глубина и сложная проблематика трагедии…». На собрании театральных работников Москвы в марте того же года Н. Охлопков признал свои ошибки, а критику справедливой.

В апреле 1937 года состоялась премьера инсценировки по повести Р. Роллана «Кола Брюньон» в переводе М. Лозинского (реж. Н. Охлопков, художник Б. Кноблок, в ролях В. Новиков, Е. Мельникова, В. Беленькая, П. Аржанов). Несмотря на приветственное письмо Роллана в адрес театра, критика оказалась скупой и недружелюбной.

Уже в мае 1937 года Н. Охлопков выпустил свой последний в Реалистическом театре спектакль «Мечта» по пьесе М. Водопьянова, полярного лётчика, участника спасения экипажа ледокола «Челюскин» (в ролях А. Абрикосов, В. Янукова, Е. Мельникова и др.). Автор не присутствовал на премьере: в этот самый день он осуществил свою мечту — посадил самолёт на Северном полюсе. Несмотря на «патриотический» сюжет и геройскую личность автора пьесы, отзывы в прессе были довольно сдержанными. Характерно, что посвящённый тем же событиям спектакль Камерного театра по пьесе участника челюскинского похода писателя С. Семёнова «Не сдадимся!», поставленный А. Я. Таировым двумя годами раньше, был признан просто неудачным.

Неудачные постановки последних лет и кризисное состояние обоих театров стало одной из причин слияния в августе-сентябре 1937 года Реалистического театра с Камерным. Новый коллектив продолжил работу под названием «Московский государственный камерный театр», которое, по крайней мере формально, давало преимущество одной части труппы перед другой, а фактически подтверждало ликвидацию Реалистического театра. Художественным руководителем нового театра был назначен А. Я. Таиров, его заместителем Н. П. Охлопков. Однако совместная работа была недолгой. Слишком принципиальными были различия в творческих взглядах и традициях, обе части труппы практически продолжали существовать параллельно. Охлопков поставил здесь всего один спектакль — «Кочубей» (1938) по роману А. Первенцева о событиях времён гражданской войны. Несмотря на успех постановки, в октябре того же года Охлопков покинул Камерный театр, перейдя в Театр имени Евг. Вахтангова. Оставила театр и группа бывших «реалистов». Тем самым в судьбе Реалистического театра была поставлена окончательная точка. Камерный театр продержался ещё немногим более десяти лет.

Значительные постановки

• 1929 — «Норд-Ост» Д. Щеглова (реж. В. Ф. Фёдоров)
• 1930 — «Бравый солдат Швейк» по Я. Гашеку (реж. Л. А. Волков)
• 1932 — «Разбег» на основе очерков В. П. Ставского (реж. Н. Охлопков)
• 1933 — «Мать» по М. Горькому (пост. Н. Охлопкова и П. В. Цетнеровича)
• 1934 — «Железный поток» по А. Серафимовичу (реж. Н. Охлопков)
• 1935 — «Аристократы» Н. Ф. Погодина (реж. Н. Охлопков)
• 1936 — «Отелло» У. Шекспира (реж. Н. Охлопков)
• 1937 — «Кола Брюньон» по Р. Роллану (реж. Н. Охлопков)
• 1937 — «Мечта» по пьесе М. Водопьянова (реж. Н. Охлопков)

Литература

• Охлопков Н. Об условности // Театр. 1959. № 11.
• Жаров М., Жизнь и роль // Театр. 1965. № 2.
• Юзовский Ю., Зачем люди ходят в театр. М., 1964, с. 53-66.
• Очерки истории русского советского драматического театра. — М.: изд. АН СССР, 1960. — Т. 1. — 782 с.
• Очерки истории русского советского драматического театра. — М.: изд. АН СССР, 1960. — Т. 2. — 776 с.
• Золотницкий Д. И. Театр Красной Пресни // Закат театрального октября. — СПб: РИИИ, 2006. — С. 347-403. — 464 с. — ISBN 5-86845-125-2.

Отрывок, характеризующий Реалистический театр

– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.