Ребриков, Корней Григорьевич

	Корней Григорьевич Ребриков
Дата рождения	6 сентября 1902
Место рождения	хутор Большой, Волгоградская область
Дата смерти	13 июля 1984 (81 год)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1920 — 1921 годы ; 1922 — 1956 годы
Звание	<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Командовал	24-я стрелковая бригада ; 226-я стрелковая дивизия ; 56-я стрелковая дивизия ; 112-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Гражданская война в России ; Великая Отечественная война

Корней Григорьевич Ребриков (6 сентября 1902 года, хутор Большой, ныне Городской округ город Михайловка, Волгоградская область — 13 июля 1984 года, Москва) — советский военный деятель, генерал-майор (1943 год).

Начальная биография

Корней Григорьевич Ребриков - происхождением из древнего казачьего рода етеревских казаков. Родился в хуторе Большом Етеревского юрта Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского (ныне х. Большой в составе Городского округа города Михайловки Волгоградской области). Начальное образование получил окончив церковно-приходскую школу при храме во имя Покрова Пресвятой Богородицы в х. Большом.

Военная служба

Гражданская война

В октябре 1920 года призван в ряды РККА и направлен на учёбу в Военную школу инструкторов физического воспитания Кавказского фронта, после окончания которой в марте 1921 года назначен на должность старшего инструктора спорта отдельного военно-спортивного центра и заведующего учебной частью одного из уездных центров Донской области, (бывш. 2-го Донского округа Области Войска Донского). Но в декабре 1921 года К. Г. Ребриков уволен в запас «как не достигший призывного возраста».

Межвоенное время

В мае 1922 года был вновь призван в ряды РККА, после чего назначен на должность инструктора допризывной подготовки отдела всевобуча Управления мобилизации 2-го Донского округа. С ноября 1922 года исполнял должность для поручений Усть-Медведицкого окружного военкомата, а в сентябре 1924 года назначен на должность политрука караульной команды Царицынского артиллерийского склада. С марта 1926 года служил в составе 31-го артиллерийского полка (31-я стрелковая дивизия) на должностях политрука артиллерийского дивизиона и начальника полковой школы.

В сентябре 1927 года направлен на учёбу на артиллерийские курсы усовершенствования командного состава, дислоцированные в городе Детское Село, после окончания которых в сентябре 1928 года направлен в 15-й артиллерийский полк (15-я стрелковая дивизия, Украинский военный округ), дислоцированный в Николаеве, где служил на должностях командира учебного взвода, политрука батареи, ответственного секретаря партбюро полка, командира артиллерийского дивизиона, помощник начальника штаба полка.

В марте 1933 года назначен командиром артиллерийского дивизиона 43-го стрелкового полка, а в апреле того же года был направлен на учёбу в Военную академию имени М. В. Фрунзе, после окончания в ноябре 1936 года направлен в 59-ю стрелковую дивизию (ОКДВА), дислоцированную в Уссурийской области, где служил в должности начальника штаба артиллерии дивизии и начальника штаба 59-го артиллерийского полка.

В июле 1937 года назначен на должность помощника начальника 2-го отделения 1-го отдела штаба ОКДВА, а в июне 1938 года — на должность начальника штаба 39-го стрелкового корпуса (1-я Отдельная Краснознамённая армия).

В декабре 1939 года направлен на учёбу в Академию Генштаба РККА.

Великая Отечественная война

В июле 1941 года назначен на должность заместителя начальника штаба 19-й армии по тылу, в составе которой принимал участие в боевых действиях во время Смоленском сражении. Вскоре исполнял должность начальника организационно-планового отдела управления тыла 52-й и 4-й армий (Ленинградский фронт).

В апреле 1942 года назначен на должность старшего помощника начальника, затем — на должность заместителя начальника оперативного отдела штаба Волховского фронта, в июне — на должность командира 24-й стрелковой бригады, в июле — на должность заместителя начальника штаба и начальника оперативного отдела штаба 59-й, а затем 2-й ударной армий, а в октябре — на должность начальника штаба 6-го гвардейского стрелкового корпуса. В марте 1943 года был с должности снят «как не справившийся с работой» и в апреле назначен на должность командира 226-й стрелковой дивизии, которая принимала участие в боевых действиях во время Донбасской и Запорожской наступательных операций, а также в ликвидации никопольского плацдарма противника на Днепре и освобождении городов Первомайск, Артёмовск и Константиновка.

25 октября 1943 года получив контузию направлен на лечение в госпиталь, и после выздоровления в декабре того же года назначен на должность начальника штаба 3-й гвардейской армии, принимал участие в ходе разработки планов боевых действий армии во время Никопольско-Криворожской и Проскуровско-Черновицкой наступательных операций.

С мая 1944 года находился на лечении по болезни, и после выздоровления в сентябре того же года назначен на должность командира 56-й стрелковой дивизии, а 10 октября — на должность командира 112-го стрелкового корпуса, который принимал участие в ходе Рижской наступательной операции и освобождении восточной части Риги, а затем в освобождении Юрмалы и блокаде противника в Курляндском котле на территории нынешней Западной Латвии.

Послевоенная карьера

В апреле 1946 года генерал-майор К. Г. Ребриков был назначен начальником Организационно-мобилизационного управления Главного управления кадров НКО, в мае 1947 года — помощником командующего по строевой части 4-й армии (Закавказский военный округ), в январе 1948 года — заместителем начальника Организационного управления Главного организационного управления Генштаба, а в январе 1950 года — начальником 6-го направления 10-го отдела 2-го Главного управления Генштаба, в апреле 1951 года преобразованного затем в 10-е управление Генерального штаба. В июле 1953 года назначен начальником военной кафедры Московского инженерно-экономического института, а в апреле 1955 года переведён на должность начальника военной кафедры Московского государственного университета. В апреле 1956 года вышел в запас.

Умер 13 июля 1984 года в Москве.

Награды

Память

Напишите отзыв о статье "Ребриков, Корней Григорьевич"

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 470—471. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Ребриков, Корней Григорьевич

– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.

Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.

С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.