Ревекка

Ревекка (רִבְקָה)
Иоганес Таканен. «Ревекка»
Пол:	женский
Местность:	Харран, Ханаан
Упоминания:	Быт. 24:15
Отец:	Вафуил
Супруг(а):	Исаак
Дети:	Исав и Иаков
Место погребения:	Пещера Махпела, Хеврон
Связанные персонажи:	Лаван
Атрибуты:	колодец, кувшин
Характерные черты:	милосердие, праведность, хитрость

РевеккаРевекка

Реве́кка (ивр. ‏רִבְקָה‏‎, Ривка́; др.-греч. Ρεβέκα) — персонаж Пятикнижия, одна из библейских праматерей, жена Исаака и мать братьев-близнецов Исава и Иакова.

В Священных Писаниях

В Ветхом Завете

Ревекка была дочерью Вафуила (Бетуэля) и внучкой брата Авраама — Нахора (Быт. 22:23; 24:15, 24, 47). Она приходилась родной сестрой Лавану, дочери которого Лия и Рахиль стали впоследствии женами её сына Иакова.

Авраам, живший в Ханаане далеко от родных мест, решил найти жену своему сыну Исааку у себя на родине, в Харране. По его поручению его домоправитель, Элиезер, отправился в Месопотамию. Отправляясь в дорогу, он помолился Господу, попросив чёткие указания того, что его выбор невесты для Ицхака угоден Богу. Прибыв в «город Нахора» (Харан), слуга Авраама встретил у колодца Ревекку, приходившуюся Аврааму внучатой племянницей, и был тронут её приветливостью и предупредительностью. Элиезер усмотрел в этом знамение свыше и попросил у её родителей руки Ревекки для сына своего господина и получил согласие.

Исаак полюбил Ревекку и женился на ней. Ревекка оставалась бесплодной 20 лет, после чего она родила близнецов — Исава и Иакова. Будучи беременной, Ревекка узнала от пророков Бога предназначение её сыновей — они оба станут родоначальниками двух народов, причем потомки старшего будут в подчинении у младшего.

Чувства родителей разделились: в то время как Исаак любил зверолова Исава, Ревекка любила пастуха Иакова. В Филистее Исаак, боясь, что местные жители его убьют, чтобы овладеть его женой, «так как она была прекрасна видом», выдал её за свою сестру. Когда Исаак, постарев и почувствовав приближение смерти, послал Исава наловить ему дичи и приготовить ему кушанье, «дабы благословила Исава его душа перед смертью», Ревекка побудила Иакова обманом предупредить брата и получить отцовское благословение. Она же, узнав, что Исав из мести замышляет убить брата, спасла своего любимца, послав его в Харан к своему брату Лавану.

О времени её смерти ничего не сказано, но сообщается, что она похоронена рядом с Исааком в склепе Пещеры Махпела.

Традиционные предания

Ревекка описывается как женщина красивая, приветливая, предупредительная даже к незнакомым, с сильными чувствами симпатии и антипатии (Быт. 27:46), с глубокой верой в Бога Иегову (Быт. 25:22). Характер её решительный (Быт. 24:58; 27:13); для достижения цели она ни перед чем не останавливается, иногда прибегает даже к хитрости; к окружающему она внимательно присматривается и прислушивается и умеет вовремя принять нужные меры (Быт. 27:42 и сл.).

В еврейской традиции

По Агаде, Ревекка родилась в день смерти Сарры.

Когда Исаак на ней женился, ей было три года. Согласно другому мидрашу, Ревекка была при выходе замуж взрослой. Библейский рассказ о встрече слуги Авраама с Ревеккой у колодца разукрашен агадой в свойственном ей стиле. Как только Ревекка приблизилась к источнику, вода поднялась. Подарки, которые преподнес ей слуга Авраама при первой же встрече, принимают в агаде символический смысл: два запястья — в предзнаменование двух скрижалей Завета; их вес в десять сиклей символизировал десять заповедей. Предупредительность Ревекки выразилась также в том, что на вопрос слуги, можно ли будет переночевать в доме её родителей одну ночь, Ревекка ему ответила, что можно найти у них приют на много ночей.

В первый раз Ревекка увидела Исаака, когда он в поле молился, и по выражению его молитвенного настроения она подумала, что это выдающийся человек, почему и спросила о нем своего провожатого, слугу Авраама. Исаак ревновал её к этому слуге, Элиэзеру, но Ревекке чудесным образом удалось вернуть ему его душевное спокойствие.

Когда Ревекка была введена Исааком в шатёр своей умершей матери, возобновились чудесные явления, наблюдавшиеся там при жизни Сарры: облако высилось над шатром, дверь можно было оставлять открытой настежь, благословение Господне почивало над хлебом; свеча, зажженная при наступлении субботы, горела в продолжение всей недели.

Ревекка долгое время была бездетна, поскольку Бог желал слышать молитвы праведных людей. Исаак и Ρевекка молились о даровании потомства. Бог принял только молитву Исаака, но не Ревекки, так как она происходила от нечестивых родителей.

Боли во время беременности Ревекка чувствовала оттого, что, когда она проходила мимо домов молитвы и учения, принадлежавших поклонникам истинного Бога, Иаков рвался выйти на свет Божий, а когда она проходила мимо капищ идолопоклонников, то же самое повторялось с Исавом. За советом она обратилась к школе Сима (Шема), который был тогда ещё жив.

Ревекка любила Иакова за его праведную жизнь, за любовь к учению. Когда Ревекка посоветовала Иакову приготовить кушание для Исаака из двух козлят, она предоставила ему взять из тех стад, которые принадлежали ей, так как Исаак обязался в брачном контракте давать ей ежедневно по два козленка. Передав Иакову приготовленное ею кушанье, Ревекка сопровождала его только до двери, сказав, что её задача исполнена.

О замыслах Исава против Иакова Ревакка узнала по наитию свыше, так как она, как одна из четырех праматерей еврейского народа, была одарена пророческим духом.

В христианской традиции

Через три года после смерти Сарры «рече́ Авраам рабу своему старейшему... положи руку твою под стегно́ мое, и заклену тя... да не по́ймеши сыну моему... жены́ от дще́рей Хананейских» (Быт.24:2—3). Раб клянется заветом обрезания. Ибо на том, что люди осквернили в начале бытия своего прежде и после потопа, Бог положил знамение завета, и что было презренно в человеческом теле, тому сообщил преимущественную честь, положив на том знамение завета, — так что этим клялись дающие клятву и этим заставляли свидетельствоваться требующие клятвы. Раб поклялся господину своему, «и взя... от всех благ... и востав и́де в Арам (Месопота́мию) во град Нахо́ров» (Быт.24:10). И остановился он у кладезя, стал молить Бога и просил себе знамения. И, конечно, обрадован был пришествием к кладезю Ревекки, но старался еще узнать, из какого она семейства. Когда же узнал, что она дочь Вафуила, сына Нахорова, тогда возблагодарил Бога и вошел к ним в дом, и остался там. И как скоро сказано было им, какой клятвой заклял его господин, и как исполнилось на самом деле то, о чем молился он при кладезе, Вафуил и Лаван сказали ему: «от Господа прииде дело... твое и дело господина твоего, се, Ревекка пред тобою: поемь ю, иди» (Быт.24:50—51). Призвали и девицу, чтобы узнать её согласие. И поскольку она слышала о клятве, какой заклял раба Авраам, о молитве раба при кладезе и о знамении, какого просил он и какое дано ему, то убоялась сказать, что не пойдет, — ибо она знала, что есть Божия на то воля, чтобы идти ей. И пошла Ревекка, и стала женой Исаака; и от радости о Ревекке, пришедшей к нему через три года по смерти матери его,«утешися Исаак... о матери своей» (Быт.24:67), по которой сетовал три года. Толкование на книгу Бытия. (Преп. Ефрем Сирин)

Литература

• Ревекка // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/13469 Ревекка] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Ревекка

– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.