Регги

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Реггей»)
Перейти к: навигация, поиск
Регги
Направление:

Регги

Истоки:

Ритм-энд-блюз (Ритм-н-блюз) Джаз, Менто, Калипсо, Ска, Рокстеди

Место и время возникновения:

Ямайка Ямайка, особенно Кингстон, 1960-е годы

Годы расцвета:

Ямайка Ямайка, Великобритания Великобритания 1969—1972

Поджанры:

Даб, Рагга, Дансхолл, Скинхэд-регги

Родственные:

Реггетон, 2 Tone Евро-регги

Производные:

Трип-хоп, Драм-энд-бэйс

См. также:

Ямайская саунд-система, Риддим

Crooked Cop
Lance Sitton
Помощь по воспроизведению

Регги (рэгги, реггей[1][2]; англ. reggae) — направление современной музыки, сформировавшееся на Ямайке в конце 1960-х и получившее широкое распространение с начала 1970-х годов[1].

Регги может быть одновременно и танцевальной, и релаксационной, и протестной музыкой, что следует из традиций африканской культуры, в которой ритм, танец и музыка сосуществуют с прочими явлениями и событиями[1]. Используемый состав — электрогитара, бас-гитара, ударные, электроорган, иногда — группа духовых инструментов. Основные особенности регги — умеренный (может быть и быстрый, но не агрессивный) темп, размер — 4/4, акценты в аккомпанементе на 2-й и 4-й доле, синкопированный рисунок баса (сильные доли такта игнорируются или сдвигаются), брейки на высоких томах или тимбалес.[3] Признанным королём регги является певец и автор песен Боб Марли. Большинство песен регги построены на растафарианской идеологии и насыщены символикой этого религиозно-философского течения.[1]





Название

Происхождение термина «реггей» объясняют по-разному. По одной из версий его связывают с английским словосочетанием «рэггид-ритм» (англ. ragged rhythm — рваный, истрёпанный ритм), по другой — с жаргонным названием уличной женщины в Кингстоне (столице Ямайки) — «стреггей» (streggae). Упоминается также «регга» (regga) — негритянское племя в Танганьике, говорящее на языке банту. В музыкальном обиходе слово «реггей» впервые появилось в 1968 году в связи с группой «Maytals», диск которой так и назывался — «Do the Reggae»[3].

Происхождение

В первой половине XX в. наиболее распространённым музыкальным жанром на Ямайке было менто (mento). Это были песни, исполнявшиеся бродячими музыкантами, представлявшие собой сплав из религиозных гимнов спиричуэлс, рабочих песен, стиля калипсо и всего разнообразия традиций Карибского бассейна. Менто была народной музыкой, аналогичной американскому сельскому блюзу[1].

После Второй мировой войны на остров проникло множество новой музыки, в основном, из США. Связано это было в основном с тем, что в массовое употребление вошли радиоприёмники и, реже, проигрыватели. Ямайцам были особенно близки записи исполнителей в стиле ритм-н-блюз — Бо Дидли (Bo Didley), Фэтс Домино, Луис Джордан (Louis Jordan), Джеймс Браун, а затем и рок-н-ролл (rock-n-roll) — Чак Берри, Литтл Ричард (Little Richard) и др[1].

В 1950-х на Ямайке возник феномен, который назвали «Ямайской саунд-системой». Большинство населения острова, жившее в крайней бедности, не могло позволить себе иметь проигрыватель. Отдельные предприимчивые и изобретательные ямайцы покупали или собственноручно конструировали достаточно мощные звуковые системы, состоявшие из проигрывателя и усилительной аппаратуры. Они помещали получившийся комплект на тележку, и возили её по городу и сельской местности, устраивая импровизированные дискотеки на площади, углу улицы и т.д[1].

В конце 1950-х некоторые предприниматели или известные владельцы «звуковых систем» стали открывать частные музыкальные студии, в которых записывались местных артисты и выпускались их пластинки. С этого и началась развиваться собственно ямайская музыкальная индустрия, центром которой оказалась столица страны — Кингстон. На первых пластинках, выпущенных на Ямайке, были записи местных «звёзд» ритм-н-блюза: Деррика Моргана (Derrick Morgan), Оуэна Грэя (Owen Gray), Джеки Эдвардса (Jackie Edwards) и др[1].

Приспосабливая американский ритм-н-блюз к особенностям карибской ритмики, ямайские музыканты изобрели новый стиль. Новому стилю, получившему название ска (ska), было свойственно то же покачивание и акцентирование слабой доли, которое позже перешло и в рэгги. Мелодическую линию вела главным образом духовая секция. Наибольшую популярность приобрели коллективы: «Скаталайтс» (Skatalites), «Ска Кингс» (Ska Kings) и «Соул Вендорз» (Soul Vendors). Распространение также получили вокальные группы («Соулеттс»/Soulettes, «Блу Бастерз»/Blue Busters) и отдельные певцы, выступавшие при поддержке инструментальных коллективов (Джимми Клифф/Jimmy Cliff, Стрэйнджер Коул/Stranger Cole). В середине 1960-х несколько записей со «Скаталайтс» сделал и Боб Марли[1].

Во время проигрывания на дискотеках ска-песен владельцы «звуковых систем» нередко сопровождали их своими комментариями, произнося фразы поверх звучавшей музыки. Так возник жанр тостинга (toasting), немало повлиявший на становление хип-хопа[1].

Приспосабливая виниловые пластинки к потребностям дискотек, исполнители старались всячески видоизменить их оригинальное звучание. Они выводили на первый план одни инструменты и приглушали другие. Таким образом возникло новое направление ямайской музыки — даб (dub). Среди самых первых экспериментаторов в дабе были Кинг Табби (King Tubby) и Ли «Скрэтч» Перри (Lee «Scratch» Perry)[1].

Во второй половине 1960-х соединение ска с госпел и музыкой соул (soul) дало новый стиль рок-стэди (rock steady), который является непосредственной предтечей рэгги. В нём проявились практически все основные черты рэгги, за исключением того, что он был быстрее рэгги по темпу. Основной аудиторией стиля рок-стэди была бедная молодёжь городских кварталов Ямайки[1].

Во второй половине 1960-х верхние строчки ямайских хит-парадов занимали такие группы, как «Антачеблз» (Untouchables), «Мэйтолз» (Maytals), «Мэйтонз» (Maytones), «Сликерз» (Slickers) и «Хептонз» (Heptones). Среди исполнителей — Десмонд Деккер (Desmond Dekker), Делрой Уилсон (Delroy Wilson) и Элтон Эллис (Alton Ellis). С этого времени ямайская музыка начала проникать в США и Европу. Характерным примером служит песня «Битлз» Об-Ла-Ди Об-Ла-Да, 1968, которая представляет собой имитацию рок-стэди. В конце 1960-х темп рок-стэди стал более медленным и неспешным, большую роль приобрела электрогитара. Так постепенно оформился стиль, который получил название рэгги[1].

Обострение борьбы чёрного населения США за свои права, время «Чёрной революции» и расцвета движения «Чёрная власть» (Black Power) отразилось и на ямайской музыке. Песни протеста, написанные в конце 1960-х, содержали призывы вернуться к корням и сопротивляться системе, подавляющей чёрного человека. Песни регги вместо безобидной лирики всё больше наполнялись растафарианской символикой и библейскими образами и сюжетами[1].

Наиболее известными рэгги-группами рубежа 1960—1970-х были «Апсеттерз» (The Upsetters), «Бёрнин Спиир» (Burning Spear), «Уэйлерз» (The Wailers) и «Эбиссинианс» (The Abyssinians)[1].

В начале 1970-х на первый план выдвигается группа Боба Марли «The Wailers», третий студийный альбом которой стал мировой сенсацией[1].

С середины 1970-х стиль рэгги стал общемировым культурным феноменом, а Боб Марли — символом этого явления. Элементы рэгги проникают в различные музыкальные стили, а его ритмика привлекает множество слушателей и музыкантов.[1]

Направления

С регги тесно связаны направления ска (ska) и toasting, предшествовавший хип-хопу. Тостинг — произнесение своих комментариев к песне поверх звучащей музыки во время импровизированных уличных дискотек, которые на Ямайке устраивали владельцы звуковых систем[1].

  • Ранний регги (Early reggae). Время появления: 1968 год. Исполнители: The Maytals, The Pioneers, Desmond Dekker, Jimmy Cliff и другие. Его впоследствии стали иногда называть Skinhead reggae. Связано это с тем, что в Британии раннее регги было популярно в субкультуре традиционных скинхэдов. Исполнители: Laurel Aitken, Judge Dread, Symarip и другие.
  • Рутс-регги (Roots reggae) — стиль, возникший на основе раннего регги и ритмики барабанов Наябинги, (обрядовые барабанные сессии, названные в честь мифологической принцессы Наябинги), основной ритм — «уан-дроп» (one drop), позже стали использоваться «халф-дроп» (half drop) и «рокерс» (rockers), но «уан-дроп» всё равно доминирует. Тематика текстов — религиозная, растафарианская. Время возникновения: конец 1960-х. Исполнители: Альфа Блонди, The Abyssinians, Burning Spear, Culture, Ли «Скрэтч» Перри, Боб Марли, Steel Pulse и другие.
  • Даб (Dub) — инструментальное, позднее электронное переложение музыки реггей, где на передний план выходит ритм-секция, а все остальные инструменты и, иногда, вокал вступают периодически. Для последних характерно использование различных звуковых спецэффектов (эха, реверберации), что придаёт музыке психоделический характер. Исполнители: Ли «Скрэтч» Перри, Scientist, Кинг Табби и другие. В дальнейшем стиль приобретает самостоятельность, отходя от первоначальных экспериментов ямайских звукорежиссёров по приданию произведениям регги нового звучания, становясь отдельным направлением, сближающимся с электронной музыкой. Происхождение даба связано с упомянутыми выше уличными дискотеками, для целей которых обрабатывалась музыка[1].
  • Дансхолл (Dancehall) — танцевальное направление, возникшее в начале 1980-х. Также регги приобрёл популярность в конце 1998 года. На его развитие в частности повлияла группа The John Butler trio.
  • Евро-регги (Euro Reggae) — стиль, возникший в результате эволюции из регги-фьюжн в начале 1990-х и непосредственно связанный с евродэнс-музыкой этого периода. Жанр наиболее известен благодаря всемирному хиту «All That She Wants» шведской евродэнс-группы Ace of Base. Многие исполнители (например, DJ BoBo, E-Rotic, Fun Factory, Mr. President, Rollergirl, Yaki-Da) использовали в своей музыке элементы евро-регги и регги-попа.

Растафари

Рэгги в большинстве случаев связано с растафарианством, религиозным течением, распространившемся в XX веке на Ямайке и представляющем своеобразное смешение христианства с иудаизмом, причём, что немаловажно, с определённым расовым уклоном. В характерной манере новых африкано-американских религиозных течений, во множестве появлявшихся в первой половине XX века, растафарианство настаивает на том, что Иисус Христос и все библейские герои были чёрными, избранный народ иудейский — это тоже чёрная раса, а Земля Обетованная — это Эфиопия. Под Вавилоном, в котором вынуждены пребывать пленённые растафарианцы (и из которого ожидается Исход), подразумевается весь Западный мир, порабощённый капиталистической системой. Представителем Бога Джа (Jah — сокращение от Иеговы) на Земле считался эфиопский император Хайле Селассие I, до воцарения на троне в 1930 именовавшийся Рас Тэфэри Мэконнын (то есть князь Тэфэри Мэконнын) — отсюда и термин «растафарианство»[1].

Другие направления

  • Менто (англ. mento) — ямайский народный музыкальный стиль, предшественник ска и регги. В менто обычно используются акустические инструменты: акустическая гитара, банджо, ручной барабан и маримбула — инструмент в форме коробки, на котором можно сидеть во время игры. Менто часто путают с калипсо, музыкальным стилем из Тринидада и Тобаго. У обоих стилей много общего, однако отличаются по форме. Менто сочетает традиционные африканские мотивы и влияние европейской музыки. В текстах менто юмористически поётся о жизни бедного человека. Менто был наиболее развит в 1950-х годах, в 1960-х перешёл в ска, хотя до сих пор играется на Ямайке, особенно в туристических районах.
  • Калипсо — афрокарибский музыкальный стиль, образовавшийся на Тринидаде и Тобаго в XX веке, произошёл от западноафриканского кайсо, был популярен в 1950-х годах. Корни калипсо возникли в XIX веке у африканских рабов на сахарных плантациях. Исполнитель калипсо Роринг де Леон («Рычащий лев») в своей книге «Калипсо из Франции в Тринидад, 800 лет истории» (англ. Calypso from France to Trinidad, 800 Years of History) говорит, что калипсо произошло от музыки средневековых французских трубадуров. Восходит в своих истоках к традиционным африканским жанрам «иронического» пения (тексты калипсо, как правило, носят сатирический, моралистический или даже социально-критический характер, комментируют актуальные, новостные, злободневные темы, часто посвящены тяжелой доле негров, жителей Тринидада). Исполнители калипсо расширили границы свободы слова, тексты их песен передавали все новости о жизни на острове, включая политические. Когда английская власть на острове усилилась, цензура стала тщательно отслеживать слова песен, но калипсо продолжало быть источником новостей. Для калипсо характерны вопросо-ответная форма пения (запевалы и хора), использование полиметрии и полиритмии, нарочито ускоренное произнесение текста. Первые записи калипсо сделанные «Lovey’s String Band» появились в 1912 году. Первые звёзды появились в конце 1930-х годов: это Аттила ДеХун, Роринг де Леон и Лорд Инвадер под руководством Лорда Китшенера записывались вплоть до 2000 года. Элементы калипсо также внедрились в джаз, что наблюдается в таком стиле как калипсо-джаз.
  • Роксте́ди («rock steady», «rocksteady») — музыкальный стиль, существовавший на Ямайке и в Англии в 1960-е. Основа стиля — карибские ритмы на 4/4, с повышенным вниманием к клавишным и гитарам. Рокстеди появилась на Ямайке в конце первой волны ска. Рокстеди был более медленным и плавным, чем ска, бас-гитара акцентировала каждую долю, а гитара только чётные. Использовались барабаны новой формы, а роль духовых была уменьшена (вероятно, в связи с дороговизной инструментов). Есть легенда, что лето 1966 года выдалось слишком жарким, и посетители танцзалов не могли танцевать быстро, как этого требовало ска. Другим главным отличием рокстеди от ска стали тексты. Они были несколько морализаторскими, воспевали нравственные ценности (любовь, дружбу, труд) на понятном простым людям (например, люмпенизированным кингстонским руд-боям) языке. Эта нравоучительность была унаследована регги. Известными исполнителями рокстеди были Боб Марли, Деррик Морган, Филлис Диллон и другие. Одной из самых популярных песен была композиция «Rocksteady» Элтона Эллиса. В конце 1960-х исполнители рокстеди стали посещать с гастрольными турами Англию, где, особенно в портовых городах, была сильна ямайская диаспора. Вскоре рокстеди стали слушать и белые рабочие. С возникновением субкультуры скинхедов ритмы рокстеди проникли в скинхед-регги.
  • Ска (англ. Ska) — музыкальный стиль, появившийся на Ямайке в конце 1950-х гг. Для стиля характерен раскачивающийся ритм 2/4, когда гитара играет на четные удары барабанов, а контрабас или бас-гитара подчеркивает нечетные. Мелодия исполняется духовыми инструментами, такими, как труба, тромбон и саксофон. Среди мелодий ска можно встретить джазовые мелодии. В 1964 году в рамках Всемирной выставки в Нью-Йорке в качестве музыкального символа Ямайки были представлены исполнители ска. Если первоначально ска было под большим влиянием американского ритм-энд-блюза и рок-н-ролла, то с середины 60-х ска стало вбирать элементы соул, что привело к трансформированию ска в рокстеди (19661968) — музыку с другим, более медленным ритмом
  • Ра́гга, раггама́ффин (англ. raggamuffin — производное от reggae — «регги» и ragamuffin — «оборванец») — стиль танцевальной музыки, первоначально ямайской, представляющий собой вариацию регги либо дэнсхолла, и отличающийся речитативным вокалом, преимущественно звучащим под аккомпанемент электронных инструментов. Особенность данного вида «читки» в том, что несмотря на свою «читаемость», он всё же напевный, а окончание строки акцентируется на слабую долю (как вариант — на сильную долю, начиная со слабой).
  • Реггето́н (исп. reggaetón, англ. reggaeton) — музыкальный стиль и танец, возникший в Панаме и Пуэрто-Рико под влиянием регги, дэнсхолла и хип-хопа, и получивший широкое распространение в латиноамериканских странах Карибского бассейна, а также среди латиноамериканцев, проживающих в США. Реггетон возник в начале 1990-х годов, вобрав в себя влияние ямайской музыки регги, техно-музыки, рэпа, а также традиционных стилей пуэрто-риканской музыки — бомбы и плены. Сходен с североамериканским хип-хопом: ритмичная музыка в сочетании с рэп-речитативом; последний обычно читается на испанском языке. В середине 90-х стиль проникает в среду латиноамериканцев, живущих в США, при этом местная молодёжь воспринимает это направление музыки с большим энтузиазмом — отчасти благодаря современному звучанию, а отчасти благодаря его латиноамериканскому происхождению. Хотя реггетон испытал большое влияние хип-хопа, было бы неправильным считать его просто «испанизированной» версией этого стиля, поскольку реггетон имеет несколько иной ритм. Реггетон с лёгкостью сочетает в себе несколько различных стилей. От регги в нём есть немногое, несмотря на то, что причастные к нему утверждают, что его ритм является новой ступенью в эволюции ритма регги. Второй составляющей реггетона является собственно рэп или речёвка (fraseo) которую в городе Колон (Панама) называют «el ton» (тон).

Фильмы

  • «Reggae» (1970) — документальный
  • «Тернистый путь» (англ. The Harder They Come) (1972) — художественный
  • «Рокеры» (англ. Rockers) (1978) — художественный
  • «Вавилон» (англ. Babylon) (1980) — художественный
  • «Кантримэн» (англ. Countryman) (1982) — художественный
  • «Reggae — The Story of Jamaican Music» (2002) — документальный
  • «Радуга» (2005) — документальный
  • «Made in Jamaica» (2006) — документальный
  • «Roots Time» (2006) — художественный
  • «Марли» (2012) — документальный

Напишите отзыв о статье "Регги"

Литература

На русском
  • Горбут А. В. Ямайский Патуа и сила языка в музыке Регги //Сумма философии. Вып. 7. — 2007.
  • Рахманина М. Популярные молодежные субкультуры конца XX-начала XXI вв //Редколлегия. — С. 128.
  • Сосновский Н. Хайле Селассие, песенки рэгги и мифы исторического сознания //Иностранная литература. — 1992. — №. 8-9. — С. 281—288.
На прочих языках
  • Stephen Davis and Peter Simon, Reggae International (1982)
  • Stephen Davis and Peter Simon, Reggae Bloodlines, rev. ed. (1979, reissued 1992)
  • Malika Lee Whitney and Dermott Hussey, Bob Marley: Reggae King of the World, 2nd ed. (1994)
  • Kevin O’Brien Chang and Wayne Chen, Reggae Routes (1998)
  • Chuck Foster, Roots, Rock, Reggae: An Oral History of Reggae Music from Ska to Dancehall (1999)
  • Lloyd Bradley, Prince Buster. This Is Reggae Music: The Story of Jamaica’s Music. Grove Press (2001)
  • Steve Barrow, Peter Dalton. The Rough Guide to Reggae. Rough Guides; 2nd edition (2001)
  • Dave Thompson, Reggae & Caribbean Music (2002)
  • Jonathan Runge. Rum & Reggae’s French Caribbean. (Rum & Reggae series). Rum & Reggae Guidebooks Inc (2003)
  • Lou Gooden. Reggae Heritage: Jamaica’s Music History, Culture & Politic. 1stBooks Library (2003)
  • Steve Barrow and Peter Dalton, The Rough Guide to Reggae, 3rd ed., rev. and expanded (2004)
  • Peter Manuel with Kenneth Bilby and Michael Largey, Caribbean Currents: Caribbean Music from Rumba to Reggae, rev. and expanded (2006)

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Зайцев Александр. [krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/muzyka/REGGI.html Рэгги]. Кругосвет. Проверено 13 марта 2012. [www.webcitation.org/683gpbx1b Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  2. [gramota.ru/slovari/dic/?word=%F0%E5%E3%E3%E8&all=x Русский орфографический словарь Российской академии наук. Отв. ред. В. В. Лопатин.]
  3. 1 2 [slovari.yandex.ru/регги/Джаз,%20рок-%20и%20поп-музыка/Рэггей/ Рэггей]. Краткий энциклопедический словарь джаза, рок- и поп-музыки. Проверено 13 марта 2012. [www.webcitation.org/683gqqfEt Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].

См. также

Ссылки

  • [www.dmoz.org/World/Russian/Искусство/Музыка/Стили/Регги/ Регги в открытом каталоге DMOZ]
  • [reggae-podcast.livejournal.com/ История ямайской музыки в подкастах]
  • Андрей Горохов. [lib.ru/CULTURE/MUSIC/GOROHOW/muzprosvet.txt Музпросвет] (рус.). Проверено 12 марта 2012. [www.webcitation.org/683grtzaJ Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Регги

Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.