Регель, Эдуард Людвигович
| Эдуард Людвигович Регель | |||||||||
| нем. Eduard August von Regel | |||||||||
 | |||||||||
| Дата рождения: | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения: | |||||||||
| Дата смерти: | |||||||||
| Место смерти: | |||||||||
| Страна: | |||||||||
| Научная сфера: | |||||||||
| Место работы: | |||||||||
| Альма-матер: | |||||||||
| Известен как: |
автор многочисленных исследований флоры Восточной Сибири, Средней Азии, Сахалина, Уссурийского края | ||||||||
| Награды и премии: |
</td></tr> </table>
Эдуа́рд Лю́двигович (Эдуа́рд А́вгуст) Ре́гель (нем. Eduard August von Regel, 1815—1892) — доктор философии, ботаник и учёный садовод. По происхождению немец. Член-корреспондент Петербургской Академии наук. Тайный советник (с 1887 года). Автор многочисленных исследований флоры Восточной Сибири, Средней Азии, Сахалина, Уссурийского края. Им описано свыше 1 000[1] видов растений, опубликованы монографии по систематике родов Лук (Allium), Тюльпан (Tulipa), Гусиный лук (Gagea), Берёза (Betula) и др. Регель одним из первых стал заниматься изучением систематики флоры Туркестана по коллекциям, собранным и доставленным русскими путешественниками. В течение почти 37 лет (1855—1892) Регель был сотрудником, а с 1875 года[1] до конца жизни — директором Императорского ботанического сада в Санкт-Петербурге. Отец Альберта Регеля, Арнольда Регеля, Андреаса Регеля и Роберта Регеля. СодержаниеПуть в наукеУчился в Готской гимназии и уже в то время свободные часы проводил в занятиях садоводством, которому посвятил затем всю свою жизнь. С 1832 по 1837 год был вольнослушателем в гёттингенском Ботаническом саду и изучал ботанику под руководством профессора Ф. Бартлинга. Затем работал и учился в ботанических садах Бонна и Берлина. Сочинение, написанное им в это время, «Физиологическое объяснение работ по садоводству», доставило ему почётную известность и место главного садовника в ботаническом саду в Цюрихе (1842). Здесь получил он учёную степень доктора философии и читал лекции в местном университете. В 1852 году Регель основал ботанический журнал Gartenflora, в котором опубликовал множество работ с описанием новых видов растений. Вместе с О. Хеером издавал Швейцарский журнал для сельского хозяйства и садоводства (нем. Schweizerische Zeitschrift für Land und Gartenbau). Осенью 1855 года Регель прибыл в Санкт-Петербург и стал работать в Императорском ботаническом саду, где в 1875 году занял место учёного директора. Регель не только поднял ботанический сад на высоту одного из лучших садов Европы, но и оказал огромные услуги русскому садоводству вообще. В 1871 году Регель по заданию Ботанического сада, главным ботаником которого он в то время был, совершил длительную поездку по странам Западной Европы с целью изучения опыта работы зарубежных ботанических садов, а также приобретения растений для нужд Сада. Он посетил Германию, Англию, Бельгию, Францию, Австрию, Швейцарию и Италию, собрал сам в ботанических экскурсиях 240 видов растений и приобрёл, преимущественно в обмен, 980 видов, в основном, новых для Сада[2]. Им основаны: ботанический музей и ботаническая лаборатория при саде, акклиматизационный сад в Петербурге, имевший целью акклиматизацию плодовых и декоративных деревьев и кустарников, Императорское российское общество садоводства, в котором он был вице-президентом, несколько специальных журналов по садоводству, которые сам редактировал. В 1872—1874 годах по проекту Регеля и под его руководством разбит Адмиралтейский сад в Санкт-Петербурге[3]. Состоял в многолетней переписке с валаамским игуменом Дамаскиным. Регель привозил на Валаам в 1856 году 45 саженцев морозостойкой сибирской ягодной яблони (сибирки). Неоднократно помогал определять сорта яблок и прививать черенки, отправляемые ему в Петербург из обители. Монастырь делился саженцами с береговыми жителями. Благодаря этому обстоятельству в Старой Финляндии появились такие культуры растений, которых прежде не было. Основу питания иноков составляли овощи, и огородничество хорошо развивалось на Валааме. В начале мая сажали арбузы и дыни, затем морковь, свёклу, капусту, огурцы. В половине июня снимали горох, чуть позже арбузы и дыни. В начале августа — лук и чеснок, в сентябре наступала очередь картофеля, в октябре — капусты. На выставках садоводства, плодоводства и огородничества, бывших в Финляндии и Санкт-Петербурге, обитель за представленные фрукты и овощи удостоилась получить несколько серебряных и одну золотую медаль[4]. Э. Л. Регель разработал дендрологическую часть перепланировки Екатерининского сквера (ныне площадь Островского) в Санкт-Петербурге (1873—1880, архитектор Д. И. Гримм)[5]. Жил на территории Ботанического сада[3]. Погребён на Смоленском лютеранском кладбище[6]. Печатные научные трудыЭ. Л. Регель написал не менее 500 сочинений, статей и заметок по различным вопросам ботаники и садоводства.
Названы в честь РегеляВ честь Э. Регеля названы роды растений Regelia Schauer — Регелия семейства Миртовые (Myrtaceae) и Neoregelia L.B.Sm. — Неорегелия семейства Бромелиевые (Bromeliaceae). Напишите отзыв о статье "Регель, Эдуард Людвигович"Примечания
Литература
Ссылки
Отрывок, характеризующий Регель, Эдуард ЛюдвиговичПьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу. 24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску. Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами. В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство. 24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение. Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение. Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться. Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня. До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры. Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями. Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла. На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом: Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина. Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение. Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле. Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела. Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте. Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте. Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение. Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий: Категории:
Навигация | ||||||||
