Редкин, Пётр Григорьевич

Пётр Григорьевич Редкин
Место рождения:	Ромны Полтавская губерния
Научная сфера:	правоведение
Место работы:	Московский университет, Санкт-Петербургский университет
Альма-матер:	Нежинский лицей князя А. А. Безбородко, Московский университет
Известные ученики:	К. Д. Ушинский
Известен как:	профессор Московского университета, ректор Санкт-Петербургского университета

Пётр Григо́рьевич Ре́дкин (4 октября [16 октября] 1808, Ромны Полтавской губернии — 7 марта [19 марта] 1891, Санкт-Петербург) — русский правовед, историк философии, ректор Санкт-Петербургского университета.

Биография

Пётр Григорьевич Редкин — родился 4 (16) октября 1808 года в городе Ромны Полтавской губернии, в семье малороссийского дворянина. После окончания Нежинской гимназии высших наук в 1826 году он поступил на этико-политическое отделение Московского университета и через два года обучения по инициативе М. М. Сперанского для подготовки к профессорской деятельности был отправлен в Дерптский университет. 5 октября 1830 года П. Г. Редкин был причислен ко II Отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и затем, вместе с П. Д. Калмыковым, отправлен за границу, где пробыл до июля 1834 года.

В Берлинском университете П. Г. Редкин слушал лекции Гегеля по философии права. Позднее, им была опубликована первая в России работа о философии Гегеля.

В сентябре 1835 года, получив диплом доктора права, П. Г. Редкин был назначен в Московский университет читать «Энциклопедию Законоведения и Государственных Законов». В Московском университете П. Г. Редкин был профессором по кафедре философии государства и права. Во время работы в Московском университете П. Г. Редкин также занимался развитием педагогической науки. Известно, что его лекции оказали большое влияние на последующий выбор студента К. Д. Ушинского, слушавшего его лекции, заняться педагогикой.

Также П. Г. Редкин занимался издательской деятельностью, издавал журнал «Библиотека для воспитания», «Юридические записки» и некоторые другие.

П. Г. Редкин был дружен с Виссарионом Белинским и Александром Герценом.

В 1848 году П. Г. Редкин покинул Московский университет из-за обвинений в «вольнодумстве». Перерыв в профессорской деятельности продолжался 15 лет, наполненных литературной деятельностью и работой в качестве инспектора частных учебных заведений в Москве и классов Александринского сиротского института.

С 1859 года П. Г. Редкин активно участвовал в педагогических собраниях наставников и преподавателей, из которых впоследствии возникло Педагогическое общество в Санкт-Петербурге. Он долгое время был председателем этого общества.

Принимал участие в журнале «Воспитание», издававшемся в 1860—1863 году.

12 июня 1863 года П. Г. Редкин возглавил кафедру «Энциклопедии и истории философии права» в Петербургском университете. С 19 сентября 1873 года по 9 сентября 1876 года был ректором Петербургского университета.

С 1882 года он был членом Государственного совета.

Умер П. Г. Редкин в Санкт-Петербурге 7 марта 1891 года, похоронен на Смоленском лютеранском кладбище.

Библиография

• «Из лекций по истории философии права в связи с историей философии вообще», Вып. 1-7. СПб, 1889—1891.
• Редкин П. Г. Избранные педагогические сочинения. М., 1958

Литература

• Княжнин В. Редкин, Петр Григорьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Редкин, Петр Георгиевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.krugosvet.ru/enc/istoriya/REDKIN_PETR_GRIGOREVICH.html Редкин Петр Григорьевич в энциклопедии «Кругосвет»]
• Шимановский М. В. Петр Григорьевич Редкин: Биографический очерк. Одесса, 1890
• Коркунов Н. М. [law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1131836 Биография Петра Григорьевича Редкина]. Портал «Юридическая Россия»
• [law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1120782 Основные труды П. Г. Редкина]. Портал «Юридическая Россия»

Отрывок, характеризующий Редкин, Пётр Григорьевич

Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.