Режимное время

Режимное время (в англоязычных странах употребляется термин blue hour) — фотографический термин, обозначающий сумерки, во время которых яркость небосвода ещё достаточна для получения нормальной экспозиции на соответствующих участках кадра. От ночной съёмки отличается более высокой яркостью неба и менее низким общим контрастом.

Режимная съёмка — фото-, видео- и киносъёмка под открытым небом в период режимного времени с использованием рассеянного света, отражённого от небосвода перед восходом или после заката Солнца, когда яркость небосвода сопоставима с яркостью объектов съёмки. Художественный эффект в результате такой съёмки может быть подчёркнут цветовым контрастом между синими тонами небосвода и жёлто-оранжевым искусственным освещением. Длительность режимного времени зависит от географической широты, времени года, облачности и некоторых других факторов и для средних широт в России составляет 30—40 минут. С приближением к экватору длительность режимного периода уменьшается. Утреннее режимное время дольше, чем вечернее.

Съёмка отдельных эпизодов художественных фильмов в вечернее режимное время предполагает подготовку в светлое время суток и отсутствие запаса по времени. Интенсивность операторского освещения приходится корректировать перед каждым дублем, поскольку небосвод быстро темнеет. В то же время, необычный характер света позволяет добиться интересных художественных эффектов. В архитектурной фотографии съёмка в режимный период даёт эффектные видовые снимки и часто позволяет успешно отснять фасады зданий, свет на которые в дневное время не попадает или даёт невыразительный светотеневой рисунок. В этом случае, наиболее выразительный результат может быть получен в промежутке между включением уличного освещения и окончанием гражданских сумерек, как наиболее светлого периода. Окончание навигационных и астрономических сумерек характеризуется быстро темнеющим небосводом и возрастанием его контраста, особенно с уличным освещением.

В кинематографе и фотографии большинство «ночных» сюжетов стараются отснять именно в режимный период, позволяющий получить более выразительное изображение с проработанными деталями в тенях.

Литература

•  Гордийчук О. Ф., Пелль В. Г. Раздел IX. Киносъёмочное освещение // Справочник кинооператора / Н. Н. Жердецкая. — М.: «Искусство», 1979. — С. 327—354. — 440 с.

• М. М. Волынец. Профессия: оператор. Учебное пособие для студентов ВУЗов / Е. Н. Ковалёва. — М.: «Аспект-Пресс», 2007. — С. 100—101. — 160 с. — ISBN 978-5-7567-0325-2.

Отрывок, характеризующий Режимное время

– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.