Программный автомат экспозиции
Програ́ммный автома́т, Програ́ммная ли́ния (англ. Program AE) — режим автоматического управления экспозицией фотоаппарата, при котором оба экспозиционных параметра — выдержка и диафрагма — устанавливаются автоматически на основе экспозамера и заложенной производителем программной линии. Последняя представляет собой закон изменения диафрагмы и выдержки в зависимости от экспозиции и друг от друга. Аналогичный режим может быть использован в видеокамерах с единственным отличием: диапазон регулировки выдержки ограничен максимальной длительностью телевизионного поля.
Содержание
Особенности
На диске режимов фотоаппарата программный автомат традиционно обозначается латинской буквой «P» (англ. Program AE) и составляет часть так называемой «творческой зоны», предназначенной главным образом для профессионалов. Светочувствительность и другие параметры в режиме программного автомата устанавливаются вручную, поэтому фотолюбители предпочитают ему полностью автоматический режим «зелёной зоны» (или англ. Auto), когда все параметры съёмки устанавливаются автоматически.
Фотограф, снимая в режиме программного автомата, не может контролировать самостоятельно выдержку или диафрагму, освобождая внимание для других операций. В наиболее совершенных любительских и в большинстве профессиональных фотоаппаратов в этом режиме предусмотрена возможность сдвига программы, когда фотограф может изменять соотношение параметров в ту или иную сторону. При этом увеличение выдержки автоматически компенсируется уменьшением относительного отверстия, сохраняя правильную экспозицию. Изменение уровня экспозиции возможно при помощи экспокоррекции. Впервые программный автомат реализован в 1978 году в японском зеркальном фотоаппарате Canon A-1[1]. До этого автоматическая установка экспозиции была возможна только в режимах приоритет диафрагмы и приоритет выдержки. В современных фотоаппаратах обязательными являются все три режима, а также полуавтоматический «M».
Сюжетные режимы
Усреднённый программный режим, как правило, предусматривает изменение выдержки и диафрагмы в равных пропорциях, не отдавая приоритета ни одному из параметров. Такой закон изменения приемлем для большинства усреднённых сюжетов. Однако, в некоторых случаях предпочтительны короткие выдержки при больших относительных отверстиях, или наоборот. Фотоаппараты, снабжённые несколькими программными линиями, называются многопрограммными автоматами. Первые из них — Canon T70 и Ricoh XR-P — оснащались кроме стандартной ещё двумя программными линиями, которые обычно назывались в обиходе «спортивной» и «пейзажной» программами[1]. В «спортивной» программе приоритет отдавался коротким выдержкам, в «пейзажной» — малым относительным отверстиям, обеспечивающим наибольшую глубину резкости. При этом общая экспозиция всегда остаётся неизменной.
В дальнейшем эти программные линии получили развитие в любительской фототехнике и видеокамерах, как «сюжетные программы»[2]. Наиболее распространённые названия сюжетных программ: «пейзаж», «портрет», «спорт», «дети», «пляж», «снег», «макро», «ночная съемка», «текст», «закат» и другие. Так, например, в режиме «портрет», практически аналогичном «спортивной» программе, по мере увеличения освещённости, диафрагма остается максимально открытой, а уменьшается выдержка. Если же требуемая выдержка выходит за рамки возможностей камеры, то уменьшается диафрагма. Режимы типа «спорт» стремятся обеспечить выдержку не длиннее определённой (например 1/250 сек). Зачастую выбор одного из сюжетных режимов влияет не только на программную линию (то есть логику приоритета выбора диафрагмы или выдержки), но и на некоторые дополнительные возможности камеры. Например: следящий или однократный автофокус, автоматический выбор светочувствительности и баланса белого, режим работы вспышки, тон изображения, режим экспозамера и другие.
Сходные режимы
Разновидностью программного автомата, нашедшей применение в цифровых фотоаппаратах и видеокамерах, можно считать режим так называемой «зелёной зоны», когда кроме выдержки и диафрагмы автоматически выбирается светочувствительность. Кроме того, решение о необходимости включения встроенной вспышки также принимается автоматикой. Этот режим полностью избавляет оператора от необходимости вмешательства в процесс съёмки, но в некоторых случаях неприемлем из-за особенностей аппаратной логики. Программа настроена таким образом, чтобы выбирать наименьшую возможную чувствительность из соображений минимальных шумов. При съёмке в условиях низкой освещённости это может привести к недопустимо длинным выдержкам. В определённых ситуациях автоматическое включение вспышки также неприемлемо, поэтому «зелёная зона» используется только в любительской практике.
Pdepth
«Pdepth» — разновидность программного автомата, в котором сдвиг программы реализуется изменением значения диафрагмы.
Pspeed
«Pspeed» — режим программной линии, в котором сдвиг программы реализуется изменением выдержки.
SV
«SV» — разновидность программного режима, в котором фотограф имеет дополнительную возможность оперативной регулировки чувствительности. Характерно для фотоаппаратов Pentax.
TAv
Противоположен режиму «Sv»: выдержка и диафрагма устанавливаются пользователем, а чувствительность матрицы выставляется автоматически, на основе общей освещённости. Используется, например, в Pentax K200D.
См. также
Напишите отзыв о статье "Программный автомат экспозиции"
Примечания
- ↑ 1 2 [photo-escape.ru/phototech/slr_history_1/ История «одноглазых»] (рус.). Статьи. PHOTOESCAPE. Проверено 11 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FyMeAy6n Архивировано из первоисточника 18 апреля 2013].
- ↑ Олег Гадючный. [liceum.secna.ru/projects/robotron/gaduychny/videos.html Как освоить цифровую видеокамеру] (рус.). Освоение видеокамеры. Цифровые технологии. Проверено 30 сентября 2013.
Литература
- [gfns.net/files/DOCS/PHOTO/Konica_Minolta_DiMAGE_Z10rus.pdf Minolta Z10. Руководство пользователя.] С. 36 «Режим программной экспозиции (P)»
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Программный автомат экспозиции
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
