Режицко-Двинская операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Режицко-Двинская операция 1944 года
Основной конфликт: Великая Отечественная война
Дата

10 июля - 27 июля 1944 года

Место

Калининская область, Латвийская ССР

Итог

Победа СССР

Противники
СССР Третий рейх
Командующие
А. И. Ерёменко

И. Х. Баграмян

Йоханнес Фриснер

Фердинанд Шёрнер
Пауль Лаукс

Силы сторон
391 220 человек 72 000 человек (на начало операции)
Потери
12 880 человек безвозвратные
45 115 человек санитарные.
до 60 000 убитых (по сов.данным)
6 604 пленных

Режицко-Двинская фронтовая наступательная операция 10 — 27 июля 1944 года — фронтовая наступательная операция советского 2-го Прибалтийского фронта в Великой Отечественной войне.





План операции и силы сторон

План операции был подготовлен и направлен в Генеральный штаб штабом 2-го Прибалтийского фронта (командующий генерал-полковник А. И. Ерёменко) 26 июня 1944 года. Утверждён Ставкой Верховного Главнокомандования СССР 2 июля.

Замыслом операции предусматривалось разгромить опочкинско-идрицко-себежскую группировку немецких войск, обеспечить с севера фланги наступления войск 1-го Прибалтийского фронта в ходе Белорусской стратегической наступательной операции, совместно с 3-м Прибалтийским фронтом создать условия для разгрома немецких войск в Прибалтике. Был запланирован прорыв обороны противника двумя ударными группировками: с севера (силами 3-й ударной и 10-й гвардейской армий) и с юга (силами 4-й ударной и 22-й армий) по сходящимся в районе Резекне (Режица) направлениям. Для обеспечения быстрого продвижения в глубине обороны противника был создан резерв фронта (5-й танковый корпус и фронтовая подвижная группа). Были созданы свои подвижные группы и в каждой армии. Общая численность войск фронта составляла 391 200 человек. С воздуха наступление поддерживала 15-я воздушная армия (546 самолётов). Начало операции было запланировано на 12 июля.

Противостоящие части 16-й немецкой армии (командующий генерал пехоты Пауль Лаукс) группы армий группы армий «Север» (командующий генерал-полковник Йоханнес Фриснер, с 23 июля — генерал-полковник Фердинанд Шёрнер) занимали оборону в полосе будущего наступления в течение семи месяцев и за это время создали многоэшелонированную оборону. Главный оборонительный рубеж имел название «Пантера», затем располагался второй оборонительный рубеж «Рейер» по линии: Опочка — Себеж — Освея. Далее следовал промежуточный оборонительный рубеж «Блау» по рекам Синяя и Шкяуне, а далее по границе Калининской области до реки Западная Двина. Тыловой рубеж обороны «Грюн» был оборудован по западному берегу реки Лжа, Рунданам, Дагде и Краславе[1]. Все рубежи обороны имели железобетонные сооружения и многочисленные инженерно-минные заграждения. К началу июля 1944 года численность противника по данным советской разведки исчислялась в 100 тысяч человек, к началу операции в связи со спешной отправкой в Белоруссию трёх дивизий их число сократилось до 72 тысяч человек, 1229 орудий и миномётов, 80 танков, 223 самолёта.

Положительной стороной была хорошая организация разведки в полосе будущего наступления: только в июне 1944 года было проведено 1142 разведмероприятия (в том числе 16 разведок боем), захвачено до 2000 пленных и до 1000 документов. Во многом благодаря именно разведке было обеспечено успешное начало наступления.

В последние предшествующие наступлению дни советская разведка вскрыла начало отвода противником своих частей с передовой на тыловой оборонительный рубеж (скорее всего, немецкому командованию удалось установить подготовку к наступлению). В связи этим командующий фронтом решил начать операцию раньше установленного срока и не утром, как обычно начинались операции в ходе Великой Отечественной войны, а вечером 10 июля. Решение было весьма рискованным (особенно в плане ответственности командующего в случае неудачи), тем более, что Ерёменко принял и осуществил его самостоятельно, без согласования с Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным и Генеральным штабом. Он обосновывал своё решение тем, что нельзя упускать возможность изначально нанести противнику значительные потери.

Первый этап операции

В 19 часов 10 июля 1944 года началась 30-минутная артиллерийская подготовка, после которой перешла в наступление северная ударная группировка фронта. Успех превзошёл все ожидания — наступление оказалось полнейшей неожиданностью для противника. Застигнутые в процессе передислокации немецкие части на передовой не смогли оказать сильного сопротивления, советские передовые батальоны с ходу взяли первую и вторую траншеи. Уже в 22 часа вечера в наметившийся прорыв были введены армейские и корпусные подвижные группы. В течение ночи и следующего дня передовой рубеж немецкой обороны был полностью прорван. Части двух немецких дивизий оказались разрезаны и утратили управление. 15-я воздушная армия оказывала мощную воздушную поддержку наступавшим частям.

Южная ударная группировка фронта начала наступательные действия в ночь на 11 июля силами передовых групп и не смогла добиться столь впечатляющего успеха, поскольку там противник ещё не приступил к отводу войск. Там он занимал оборону по рубежу реки Сарьянка, мощные оборонительные рубежи были построены применительно к большому количеству озёр, ручьев, болотистых участков. Тем не менее в полосе 22-й армии советские войска овладели к 2 часам ночи передовыми траншеями. Рассчитывая на невозможность устойчивой обороны врага в случае успеха северной ударной группировки, А. И. Ерёменко приказал в 4 часа утра вводить в бой главные силы армии. В ночь на 12 июля была форсирована река Дрисса в районе Волынцы, а 13 июля в бой была введена армейская подвижная группа, которая сломила сопротивление противника и начала развивать успех в направлении Освеи. Однако 14 июля немцы предприняли до десяти контратак с танками и авиацией. Отразив их, советские войска армии продвинулись за сутки на 12 километров. Создалась угроза для сил противника на втором оборонительном рубеже по рекам Нища и Дрисса. Всего за первые сутки операции войска продвинулись на 10-15 километров, а передовые группы — свыше 20 километров. Фактически в эти сутки была полностью прорвана фронтовая линия обороны врага. Было захвачено до 1500 пленных и уничтожено до 7000 солдат противника. Создались условия для стремительного наступления.

В сложившейся ситуации гитлеровское командование начало поспешно отводить части 389-й, 87-й, 24-й пехотных дивизий с рубежа рек Нища и Дрисса на северо-запад. С целью развития успеха на этом направлении А. И. Ерёменко решил ввести в образовавшийся прорыв фронтовой резерв — основные силы 5-го танкового корпуса. Ввод фронтового резерва позволил улучшить положение на этом направлении, были взяты важнейший опорный пункт вражеской обороны и аэродромный узел город Идрица (12 июля), Дрисса (12 июля), Пушкинские Горы (13 июля). Однако и немцы успели подтянуть сюда часть своих сил. С 14 июля развернулись ожесточённые кровопролитные встречные бои в районе города Опочка. Обе стороны отражали атаки врага и контратаковали сами. В ночь на 15 июля советские войска ворвались в город, а к 16 часам завершили его штурм. 17 июля был освобождён центр другого укреплённого района город Себеж.

В целом за неполные 10 суток, с 10 по 19 июля, советские войска прорвали три мощных оборонительных рубежа и продвинулись на запад от 90 до 110 километров. Шесть пехотных полков и 11 отдельных батальонов противника потеряли свыше 50 % личного состава. Было взято в плен свыше 5000 человек, уничтожено более 30 тысяч солдат и офицеров противника. Завершилось освобождение Калининской области. 18 июля в полосе 22-й армии войска фронта вступили на территорию Латвийской ССР.

Второй этап операции

С 19 июля начался второй этап операции. Характер боевых действий значительно изменился. Немецкое командование начало переброску в этот район своих войск, снятых из полосы 3-го Прибалтийского и Ленинградского фронтов. Ими были заняты два тыловых оборонительных рубежа, также активно использовался трудный характер местности: обилие лесов, болот, рек и озёр, малое количество дорог. Темпы наступления советских войск замедлились, но упорное наступление продолжалось. В этих боях хорошо проявил себя 130-й Латышский стрелковый корпус.

С 21 по 23 июля войска фронта вели бои на оборонительном рубеже по реке Лжа, который был прорван только 23 июля. В этот день были освобождены города Лудза, Краслава и Карсава. Северной группировке фронта удалось прорваться к внешнему обводу обороны крупного города Резекне (Режица), но бои за его овладение завершились взятием города только 27 июля. На южном фланге после освобождения Краславы было решено нанести глубокий охватывающий удар с севера на Даугавпилс (Двинск), его осуществил 5-й танковый корпус. В целом этот манёвр удался. Хотя на подступах к городу противник предпринял мощный контрудар и ему удалось задержать советское наступление, но в итоге в этих полевых боях оказались перемолоты основные силы врага. На рассвете 27 июля советские войска ворвались в Даугавпилс и всего за 3 часа полностью освободили город. В боях за освобождение Даугавпилса участвовала также 6-я гвардейская армия 1-го Прибалтийского фронта (командующий фронтом генерал армии И. Х. Баграмян), обошедшая город с юга. В уличных боях было уничтожено до 1500 солдат противника, захвачено 157 складов.

В официальной историографии дата освобождения Резекне и Даугавпилса — 27 июля — считается датой окончания Режицко-Двинской операции и со следующего дня, с 28 июля, войска фронта начали новую наступательную операцию — Мадонскую. Однако фактически, как утверждает в своих мемуарах Маршал Советского Союза А. И. Ерёменко, и затем непрерывно продолжались упорные бои — войска фронта выбивали немцев с южного берега Двины, продвинулись от 10 до 30 километров, ворвались 29 июля в город Ливаны (но смогли освободить только южную половину города) и вышли к новому мощному рубежу обороны. Для его прорыва требовалась оперативная пауза. Приказ о переходе к обороне был отдан только 31 июля. И только затем после короткой подготовки и перегруппировки в начале августа фронт начал Мадонскую операцию.

Итоги операции

За 20 суток Режицко-Двинской операции советские войска продвинулись на запад на 190—200 километров, прорвали пять сильных оборонительных рубежей, освободили 5261 населённый пункт, в том числе 7 крупных и 16 малых городов. По донесению командующего фронтом, за это время было уничтожено до 60 000 солдат противника (вероятно, эта цифра преувеличена), взято в плен 6 604 солдат и офицеров. Было уничтожено 900 орудий и миномётов, 92 танка, захвачено 663 орудия и миномёта, 53 танка и самоходных орудия (все данные по немецким потерям — из книги А. И. Ерёменко). Для операций фронтового уровня это очень хороший успех.

Потери войск 2-го Прибалтийского фронта в ходе операции составили: 12 880 человек — безвозвратные и 45 115 человек — санитарные[2].

Был обеспечен северный фланг советского наступления в Белоруссии, скованы значительные силы врага и недопущена их переброска в Белоруссию. Более того, в полосу фронта были переброшены немецкие войска, противостоящие более северным фронтам, чем также облегчено выполнение их наступательных задач. Любопытен советский план истощения резервов врага: сначала перешли в наступление советские войска в Белоруссии и против них были переброшены немецкие войска из полосы 2-го Прибалтийского фронта. Когда воспользовавшись ослаблением обороны противника, этот фронт перешёл в наступление, немцы стали перебрасывать против него свои войска с 3-го Прибалтийского и Ленинградского фронтов (где советские войска затем начали Псковско-Островскую и Нарвскую операции). В результате войск противнику не хватило нигде: ослабленные части не смогли удержать даже мощные оборонительные рубежи, а раздёрганные и брошенные в бой на других фронтах по частям резервы вводились в бой разновременно и не смогли остановить советское наступление.

Командующему фронтом Ерёменко было присвоено звание Героя Советского Союза и воинское звание генерал армии, начальнику штаба фронта Л. М. Сандалову и некоторым командующим армиями — звание генерал-полковник. Несколько десятков бойцов были удостоены звания Героя Советского Союза, и несколько тысяч награждены орденами и медалями. Целый ряд воинских частей получили почётные наименования «Режицкие», «Двинские», «Даугавпилские», «Краславские», а также гвардейские знамёна.

Напишите отзыв о статье "Режицко-Двинская операция"

Примечания

  1. [www.turizmlatvija.ru/about_kraslava.html «Туризм в Латвии»]
  2. www.soldat.ru/doc/casualties/book/chapter5_10_1.html Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование под ред. Г. Ф. Кривошеева. М.:Олма-Пресс, 2001.

Ссылки

  • [militera.lib.ru/memo/russian/eremenko_ai3/08.html Еременко А. И. Годы возмездия. 1943—1945. — М.:Финансы и статистика, 1985.] Главы 8, 9.
  • [www.zhitipomnit.ru/gazeta/08-09/1.html Статья «Неизвестная битва» на сайте памяти «Жить и помнить»].
  • История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941—1945; в 6 тт. Т. 4. М.: Воениздат, 1964.

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Режицко-Двинская операция

«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.