Резня в Кидониесе

Резня́ в го́роде Кидониес (греч. Κυδωνίαι, Αϊβαλί, тур. Ayvalık — Айвалык, Малая Азия) — событие, имевшее место в 1821 году, с началом Греческой революции, закончившееся разрушением города.

Предыстория

Регион города Кидониес был населен греками ещё с глубокой древности, но к османскому периоду обезлюдел. Начал снова заселяться в период 1570—1580 годов жителями соседнего острова Лесбос, которые, избегая пиратских налетов, стали заселять его бухту, спрятанную за островами Мосхонисиа (греч. — Острова благоухания). Имя города и на турецком, и на греческом происходит от дерева айва, сады которой окружали город. Благостоянию Кидониес способствовали его оливковые рощи и виноградники, оливковое масло и вино, производство соли и мыла.

Расцвет города ведет счет с 1773 года, когда греческому населению была предоставлена автономия. Это было достигнуто усилиями священника Иоаннис Димитракеллис, он же Иоаннис Икономос с помощью драгумана (переводчика в 1770—1786 гг.) османского флота Николаос Маврогенис. Данными привилегиями город признавался исключительно христианским, во главе него стояли 3 греческих старейшины. Турецкую власть представляли всего 3 турка: воевода, судья и таможенник.

В 1780 году усилиями Димитракеллиса был построен храм Богородицы Сирот, на территории которого расположились больница и детский приют. Усилиями Димитракеллиса была построена также греческая школа с библиотекой и книгами древних греческих писателей и византийских теологов.

Первыми учителями школы были дьякон Евгений из Киос (Вурла), Вифиния, Виссарион с острова Сими, Додеканес и Феодосий из Муданья. Несколькими годами позже, за счёт материальной поддержки купца Иконому, школа была переведена в новое здание, получила характер высшего учебного заведения и стала называться Академией. Академия города была одним из самых значительных центров просвещения греческого народа, имела лабораторию физики, музей, гимнастический зал. Вениамин Лесбосский преподавал здесь философию, математику, естественные науки, что было неслыханно для той эпохи и вызвало реакцию церковных кругов и гонение на Вениамина .

В 1811 году Академию возглавил Каирис, Теофилос, который был посвящён в Филики Этерия и после разрушения города в 1821 г. принял участие в Греческой революции.

В Академии учились в основном греки, но были и болгары, и румыны. Её учениками были Фармакидис, Феоклит, Григорий Геннадиос, Самуил Киприот.

В 1819 году К. Тобрас, посланный в Париж, получив опыт в типографии Didot, вернулся в город и организовал там типографию.

К началу Греческой революции 1821 года в городе проживало 30 тыс. человек, все греки, и Кидониес стал вторым по значению экономическим и культурным центром эллинизма на эгейском побережье Малой Азии после Смирны (Измир).

Резня и разрушение города

Греческая революция 1821 года означала также начало массового террора, погромов и резни со стороны Османской империи против греческого населения как в регионах, принимавших участие в восстании, так и в регионах, далеких от его очагов. Григорий V (Патриарх Константинопольский) предает анафеме греческих революционеров, что не помешало, однако, туркам казнить его.

Кидониес не принимал участие в восстании, но богатый и процветающий греческий город вызывал зависть у окружающего мусульманского населения. Маловероятно, что Кидониес избежал бы резни, но поводом к резне послужила греческая победа на море у соседнего о-ва Лесбос.

27 мая 1821 года флот восставшей Греции зажал в бухте Эрессос, остров Лесбос османский фрегат и, используя брандеры, взорвал его вместе с несколькими сотнями турок на борту (см. Димитриос Папаниколис). Окрыленный успехом, греческий флот атакует османскую эскадру у мыса Баба, но Мола-бей уклоняется от боя. Испуганные турки «на всех парусах уходят под защиту крепостей». Турки скрылись в проливе Дарданеллы. Греческий флот встал у острова Имброс. Видя, что турки не намерены выйти из проливов, греческий флот пошёл к заливу Адрамитион, (Эдремит, где христианам островов Мосхонисия и города Кидониес угрожал мусульманский фанатизм, как месть за турецкие поражения. Но по прибытии флота на Мосхонисиа туда же прибыл старейшина Кидониес Хадзиафанасиу и слезно просил греческих капитанов сняться и уйти, чтобы не провоцировать турок, которые собрались вокруг города. Капитаны с пониманием отнеслись к его просьбе. Но, как только флот снялся и турки убедились, что город беззащитен, 2 июня турки начали резню с окраин города..

Люди побежали к морю. Единственный греческий голет, который задержался в гавани, донес новость флоту. Флот вернулся и встал из-за мелководья на рейде. Вениамин, руководивший Академией, и консул России просили капитанов сделать все возможное, чтобы спасти 30 тыс. душ. Ночью с кораблей были спущены шлюпки, и моряки, погрузив маленькие пушки, пошли к городу спасать население. Город горел. Повсюда шла резня. Морякам удалось отогнать турок от гавани и набережной. Вскоре все корабли были забиты беженцами по ватерлинию. На одном только корабле Агамемнон кап. Цамадос было погружено 870 душ. Флоту удалось спасти только половину населения. Однако греческий исследователь Г. Саккарис утверждает, что флоту удалось спасти большинство населения. При этом Саккарис пишет, что греческие моряки и жители нанесли туркам серьёзные потери Оставшиеся на берегу были вырезаны или проданы в рабство. Невольничьи рынки Смирны, Балыкесир, Прусы (Бурса) были забиты тысячами молодых рабов. Спрос и предложение привели к тому, что молодая женщина с ребёнком продавались за 15 тур. грош. Весь город: храмы, Академия, библиотека, школы, дома, мануфактуры — был сожжен и разрушен до основания. Выжившие жители Кидониес были разбросаны по о-вам Псара, Эгина, Скирос, Идра,Спеце. Большинство мужчин в дальнейшем примкнуло к повстанцам и приняло участие в Освободительной войне..

Эпилог

Город остался в пределах Османской империи. Жители стали возвращаться в разрушенный город с 1827 года, и греки вновь отстроили свой город. В 1842 году население города достигло 18 тыс., и его рост продолжался. Производство оливкового масла и судоходство вернули благосостояние в город, а с ним гимназию, типографию, библиотеку.

С началом Первой мировой войны турки начали гонения на христианское население и его депортацию в глубь Малой Азии. Молодёжь города уходила на Лесбос и начала возвращаться после капитуляции османов, 11 ноября 1918 года.

16 мая 1919 года город был занят греческими войсками, согласно мандату Антанты. Но в последующие годы союзники Греции, решив свои задачи, помогали новой кемалисткой Турции (Италия и Франция) или, в лучшем случае, сохраняли нейтралитет (Британия). Эта, уже греко-турецкая, война обернулась для населения города новой трагедией. 29 августа 1922 года турки вошли в город. Часть населения спаслась на Лесбосе, другая погибла в лагерях в глубинке Малой Азии. Жертвой турецкого фанатизма стал и митрополит Григорий Кидонийский, отказавшийся покинуть город. После навязанного Греции кемалистами обмена населением в городе поселились мусульмане с Лесбоса, Македонии и, в основном, с о-ва Крит. Если сегодня в городе ещё слышна греческая речь, то это не коренные греки, а дети и внуки критян, принявших ислам и до обмена не знавших никакого другого языка, кроме греческого.

В 2007 году, впервые с 1922 года, на празднике Богоявления в воды было разрешено Освящение вод с набережной в присутствии нескольких десятков престарелых коренных жителей и их потомков, приехавших из разных городов Греции.

Ссылки

• Ευδοκιμίδης Γιάννης, [www.tovima.gr/default.asp?pid=2&artid=90321&ct=34&dt=10/08/1997 Το Αϊβαλί του Κόντογλου και του Βενέζη], Το Βήμα, 10-8-1997
• [www.kidonya.com/ www.kidonya.com]

Литература

• Αγγέλου Άλκης, «Προς την ακμή του νεοελληνικού διαφωτισμού. Οι διενέξεις του Λεσβίου στη Σχολή Κυδωνιών», περ. Μικρασιατικά Χρονικά, τεύχ. 7 (1956), σ. 1-83
• Ασδραχάς Σπύρος, Σφυρόερας Βασίλης, Αβραμέα Άννα, Χάρτες και χαρτογράφοι του Αιγαίου Πελάγους, εκδ. Ολκός, 1999, σελ. 266
• Βαλέτας Γεώργιος, «Ιστορία της Ακαδημίας των Κυδωνιών», Μικρασιατικά Χρονικά, τόμ. 4, 1948, σ. 156 κ.ε.
• Καραμπλιάς Ιωάννης, Ιστορία των Κυδωνιών, τόμ. Α', Β', Αθήνα 1949, 1950
• Κερεστετζή Αθηνάς, Αϊβαλί 1832—1922, Αθήνα 1981
• Κόντογλου Φώτης, Το Αϊβαλί, η πατρίδα μου, εκδ. Παπαδημητρίου, Αθήνα ⁸2000, ISBN 978-960-550-081-8
• Κουκουναράς Β., Κυδωνίαι, Πρωτεύουσα της Αιολίδος, Αθήνα 1972

Отрывок, характеризующий Резня в Кидониесе

Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»