Резня на площади Беязыт
| Резня на площади Беязыт тур. Beyazıt katliamı | |
| Место атаки | |
|---|---|
| Цель атаки |
левые студенты |
| Дата | |
| Способ атаки |
взрыв, обстрел |
| Погибшие |
7 (ранены 41) |
| Организаторы | |
Резня на площади Беязыт (тур. Beyazıt katliamı) — террористическая атака турецких ультраправых 16 марта 1978 года в Стамбуле. Совершена боевиками-националистами из движения Серые волки. Была направлена против левых активистов. Привела к гибели 7 человек, более 40 получили ранения. Рассматривается как одна из акций «стратегии напряжённости» 1970-х годов.
Содержание
Теракт на университетской площади
Вторая половина 1970-х годов прошла в Турции под знаком политического насилия, напоминавшего гражданскую войну малой интенсивности. Одной из «горячих точек» являлся Стамбульский университет. Значительная часть студенчества была радикально политизирована, многие активисты связаны с неофашистским движением Серые волки либо с радикально-коммунистическими группировками Devrimci Yol и TKP/ML.
Атака на университетской площади Беязыт произошла 16 марта 1978 около 13:45 по местному времени. В группу левых студентов была брошена бомба, затем открыта стрельба. Погибли семь человек — Джемиль Сёнмез, Баки Экиз, Хатидже Озен, Абдулла Шимшек, Мурат Курт, Хамди Акил, Туран Орен.
Арест «Серых волков»
Полиция арестовала по обвинению в теракте председателя стамбульского отделения «Серых волков» Орхана Чекироглу и четырёх боевиков организации — Касима Айайдина, Мехмета Гюля, Ахмета Хамди Паксоя и Сиддика Полата. По некоторым данным, к организации нападения был причастен Абдулла Чатлы[1].
30 марта 1980 года суд вынес обвинительные приговоры. Максимальный срок — 11 лет заключения — получил Чекироглу (освобождён по апелляции в 1982).
Возобновление и срок давности
В 1992 году друзья убитых потребовали повторного расследования. В 1995 году дело было официально возобновлено.
После истечения в 2008 году 30-летнего срока давности мать убитого боевика «Серых волков» Зюлкюфа Исота, также участника резни, сообщила, что, по словам её сына, теракт 1978 на площади Баязит была совершён по согласованию с офицером полиции Мустафой Доганом.
В марте 2010 года Верховный апелляционный суд окончательно закрыл дело в связи с истечением срока давности. Это решение было оспорено министром юстиции Турции Садуллахом Эргином[2].
Юрист и издатель Камль Текин Сюрек связывает резню на Баязыт с общей стратегией терроризма и напряжённости 1970-х в рамках «дела Эргенекона»[3].
Напишите отзыв о статье "Резня на площади Беязыт"
Примечания
- ↑ [www.odatv.com/n.php?n=16-mart-katliamini-hatirladiniz-mi-1603121200 16 MART KATLİAMINI HATIRLADINIZ MI]
- ↑ [www.hurriyetdailynews.com/turkish-judges-and-prosecutors-at-fault-in-march-16-massacre-case.aspx?pageID=438&n=march-16-massacre-case-judges-and-prosecutors-8216at-fault8217-2010-06-09 Turkish judges and prosecutors 'at fault' in March 16 massacre case]
- ↑ [www.hurriyetdailynews.com/default.aspx?pageid=438&n=the-court-abolished-the-case-on-massacre-of-seven-2010-03-11 Istanbul University massacre case dropped]
Отрывок, характеризующий Резня на площади Беязыт
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
