Резолюция Совета Безопасности ООН 292

Совет Безопасности ООН Резолюция 292
Дата:	10 февраля 1971 года
Заседание №:	1566
Код:	S/RES/292 ([daccess-dds-ny.un.org/doc/RESOLUTION/GEN/NR0/261/84/IMG/NR026184.pdf документ])
Голосование:	За: 15 Вздр.: 0 Против: 0
Тема:	Принятие новых членов ООН: Бутан
Итог:	Принята
Совет Безопасности состав 1971 года:
Постоянные члены:
Непостоянные члены:
Флаг Бутана

Резолюция Совета Безопасности ООН 292 — резолюция Совета Безопасности ООН, принятая в связи с заявлением Бутана о приёме его в члены ООН, в которой Совет Безопасности единогласно рекомендовал Генеральной Ассамблее ООН принять Бутан в члены ООН.

Предыстория

Принимая решение о вступлении в члены ООН, Бутан не имел дипломатических отношений ни с одним из государств-членов Совета Безопасности ООН.

В 1969 и 1970 годах представители правительства Бутана, в том числе принц (единокровный брат Короля Бутана, Паро-пенлоп) Намгъял Вангчук (англ. Namgyal Wangchuk), присутствовали на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. На 25 сессии Генеральной Ассамблеи ООН Бутан выразил желание подать заявление о членстве в ООН. После этого специальная делегация под руководством принца Вангчука провела переговоры с делегациями многих государств.

10 декабря 1970 года Король Бутана направил на имя Генерального секретаря ООН письмо, которое было получено 21 декабря 1970 года и зарегистрировано 22 декабря 1970 года как документ S/10050, который был распространён в тот же день. В своём письме Король Бутана Джигме Дорджи Вангчук от имени правительства Бутана обратился с просьбой о приёме Бутана в Организацию Объединённых Наций. Далее в письме говорилось о том, что правительство Бутана, одобряя цели и принципы ООН, принимает обязательства, возлагаемые на членов ООН и обязуется их выполнять. Третьим пунктом письма подчёркивалось, что правительство и народ Бутана знают о ценности ООН для малых и развивающихся стран, поэтому считают важным членство в этой организации.

Заседания Совета Безопасности ООН № 1565 и Комитета Совета безопасности по приему новых членов

9 февраля 1971 года на 1565 заседании Совета Безопасности ООН Председатель Совета Безопасности официально передал письмо Бутана (документ S/10050) на рассмотрение Комитета Совета безопасности по приему новых членов. (Передача вопроса о приёме новых членов для предварительного рассмотрения данныым Комитетом производилась впервые — до этого периода заявления государств о приёме в члены ООН рассматривались сразу на заседании Совета Безопасности.). В этот же день состоялось заседание указанного Комитета, который в своём докладе рекомендовал Совету Безопасности принять резолюцию о рекомендации Генеральной Ассамблее ООН принять Бутан в члены ООН.

Заседание Совета Безопасности ООН № 1566

10 февраля 1971 года состоялось заседание Совета Безопасности ООН № 1566, на котором помимо постоянных и временных членов Совета Безопасности присутствовали представители Индии и Пакистана, которые в своих письмах (№ S/10110 и № S/10112 соответственно) попросили разрешения участвовать в заседании Совета Безопасности по вопросу принятия Бутана в члены ООН (согласно сложившейся практике им было разрешено принять участие в прениях без права голоса и они были приглашены на заседание Совета).

В начале заседания было произведено единогласное голосование по резолюции, затем выступили представители от государств. Каждый из выступавших на заседании приветствовал вступление Бутана в ООН. Многие выступавшие старались подчеркнуть те связи, которые существуют между их странами и Бутаном, или рассказывали о том, что они знают о Бутане, или какие выводы они сделали из письма короля Бутана.

Представитель Индии подчеркнул тесные дружеские отношения его государства с Индией и выразил удовлетворение, тем, что Бутан (который согласно договорённостей между ним и Индией), согласился руководствоваться советами Индии во внешних отношениях), последовал совету Индии вступить в члены ООН. В своём выступлении, ссылаясь на статью Берта Керра Тодда «Бутан — страна огненного дракона» (англ. «Bhutan, land of the thunder dragon»), напечатанную в декабрьском номере журнала «National Geographic» за 1952 год, представитель Индии говорил о богатстве и разнообразии прекрасной природы Бутана, обаянии и великодушии бутанцев, которые стремятся быть в стороне от суеты и тревог, беспокоящих остальной мир.

Представитель Соединённого Королевства сэр Колин Кроу, говоря о народе Бутана, привёл слова английского дипломатического агента Джорджа Богля, одного из первых европейцев, посетивших Бутан в 1774 году: «Простота их образа жизни, их легкость общения с иностранцами и сильное религиозное чувство оберегают народ Бутана от многих пороков, которыми страдают более цивилизованные народы. Им чужды ложь и неблагодарность».

Представитель Франции господин Жак Костюшко-Моризе, вспомнив бутанскую пословицу «когда бутанец вынимает меч, содрогается вся округа», выразил уверенность, что Бутан — миролюбивое государство.

Представитель Японии, говоря о постепенном отказе Бутана от изоляции, вспоминал о посещении Японии в 1969 году Королевой Бутана Кесанг Вангчук (англ. Kesang Choden), а также о визитах представителей правительства Бутана во время международных мероприятий в 1969—1970 гг. (заместителя министра внутренних дел Бутана г-на Дендука Фунтшо (англ. Dhenduk Phuntsho) во время проведения выставки «Экспо-70» и министра развития г-на Дава Фунтсока (англ. Dawa Phuntsok) шестнадцатого конгресса Всемирного почтового союза.

Представитель Италии напомнил, что первыми сведениями о Бутане страны запада обязаны двум иезуитским священникам, которых послали в Бутан руководители Ордена Иезуитов (см.Каселла, Эстеван и Джоао Кабрал).

Происутствующие представители других государств (в том числе представители Китая (в лице Китайской Республики) и Пакистана) в своих выступлениях тоже выразили глубокое удовлетворение и поддержку решения Совета Безопасности.

Дальнейшие события

Получив рекомендацию Совета Безопасности, Генеральная Ассамблея ООН 21 сентября 1971 года на 26 сессии (1934-е пленарное заседание) постановила в своей резолюции принять Бутан в члены Организации Объединённых Наций. Бутан стан 128-м членом ООН.

Отрывок, характеризующий Резолюция Совета Безопасности ООН 292

Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.