Рейган, Джон Хеннингер
| Джон Хеннингер Рейган англ. John Henninger Reagan 
| ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 4 марта 1887 — 10 июня 1891 | ||||
| Предшественник: | Сэмюэл Белл Мэкси | |||
| Преемник: | Хорас Чилтон | |||
| ||||
| 4 марта 1875 — 4 марта 1887 | ||||
| ||||
| 27 апреля 1865 — 10 мая 1865 | ||||
| ||||
| 6 марта 1861 — 10 мая 1865 | ||||
| ||||
| 4 марта 1857 — 4 марта 1861 | ||||
| Вероисповедание: | Методистская церковь | |||
| Рождение: | 8 октября 1818 округ Севи, Теннесси | |||
| Смерть: | 6 марта 1905 (86 лет) округ Андерсон, Техас | |||
| Партия: | демократическая | |||
Джон Хеннингер Рейган (англ. John Henninger Reagan; 8 октября 1818, Теннесси — 6 марта 1905, Техас) — американский политик, сенатор США от Техаса, член Демократической партии. Рейган ушел из Палаты представителей США, когда Техас отделился от Союза и присоединился к Конфедеративным Штатам Америки. Он служил в кабинете Джефферсона Дэвиса на должности генерального почтмейстера. После поражения Конфедерации он призвал к сотрудничеству с федеральным правительством, из-за чего потерял популярность, однако вернулся на государственную должность, когда его предсказания о жёстком обращении с оппозицией были признаны правильными[1][2].
Содержание
Биография
Ранние годы
Джон Хеннингер Рейган родился в округе Севи, штат Теннесси, в семье Тимоти Ричарда и Элизабет (урожденной Ласк) Рейган. В 19 лет он покинул Теннесси и отправился в Техас. С 1839 по 1843 год Рейган работал таможенным инспектором, а затем до 1851 года был фермером в округе Кауфман. Во время работы инспектором, он также был частным учителем у детей Джона Мари Дарста[en][3].
Рейган самостоятельно изучил право, а после получения лицензии на практику в 1846 году, открыл контору в Буффало. В том же году он был избран судьёй суда по делам о наследствах, завещаниях и опеке в округе Хендерсон. В 1847 году Рейган стал членом законодательного собрания штата, однако не смог переизбраться на второй срок в 1849 году. В 1848 году он был принят в коллегию адвокатов и практиковал в Буффало и Палестине, Техас[1].
В Палестине Рейган был избран окружным судьёй, и занимал эту должность с 1852 по 1857 год. В 1857 году он был избран в Конгресс США от «Партии незнаек»[1].
Рейган придерживался умеренных взглядов и был сторонником Союза, но 15 января 1861 года ушел из Конгресса и вернулся домой, когда стало ясно, что Техас хочет отделиться[2]. Он принимал участие в отделительном съезде, который состоялся 31 января 1861 года в Остине. Рейган был избран делегатом Временного Конгресса КША и участвовал в принятии Конституции Конфедеративных Штатов Америки, под текстом которой стоит его подпись. Через месяц его назначили в кабинет министров.
Гражданская война
Президент Джефферсон Дэвис назначил Рейгана на пост главы нового Почтового департамента КША. Рейган был способным администратором, и благодаря ему департамент хорошо функционировал во время войны. Несмотря на военные действия, Почтовый департамент США продолжал работу в Конфедерации до 1 июня 1861 года, когда её функции взял на себя департамент КША[4].
Агенты Рейгана сумели получить у клерков Почтового департамента США образцы нужных бланков и учётных книг. Он также сократил расходы за счёт исключения дорогостоящих и редко используемых маршрутов и применения железных дорог для доставки почты. Несмотря на трудности, вызванные войной, его ведомство стало приносить прибыль. Рейган был единственным членом кабинета, который выступил против наступления Роберта Ли на Пенсильванию в июне — июле 1863 года. Вместо этого он поддержал предложение отделить Первый корпус Северовирджинской армии для усиления Джозефа Джонстона в штате Миссисипи, чтобы тот смог сломить осаду Виксберга. Историк Шелби Фут[en] отмечал, что Рейган, как единственный член кабинета с территории западнее Миссисипи, очень хорошо осознавал последствия захвата Виксберга.
Когда Дэвис 2 апреля 1865 года, незадолго до вступления Потомакской армии под командованием Джорджа Мида, покинул Ричмонд, Рейган сопровождал президента в Каролину. 27 апреля, после того как Джордж Тренхолм ушёл в отставку, Дэвис сделал его министром финансов. Рейган занимал эту должность, пока 10 мая его, Дэвиса и губернатора Техаса Фрэнсиса Лаббока не захватили около Ирвинвилла[en], Джорджия[2].
Рейган вместе с вице-президентом Конфедерации Александром Стивенсом был заключён в тюрьму в форте Уоррен[en] в Бостоне, где провёл 22 недели в одиночной камере. 11 августа он написал открытое письмо техасцам, в котором призвал их сотрудничать с Союзом, отказаться от сецессии, отменить рабство и дать освобожденным рабам право голоса. За это он был осуждён техасцами. В том же году Рейган был выпущен из тюрьмы и в декабре вернулся домой в Палестину[2].
Возвращение к общественной жизни
В 1875 году Рейган вернулся в Конгресс США, где заседал до 4 марта 1887 года. В 1875 году он также был делегатом съезда, на котором была принята новая Конституция Техаса. В Конгрессе Рейган выступал за федеральные правила о железных дорогах и помог создать Комиссию по торговле между штатами[en]. Он также занимал должность первого председателя Комитета по почтовым службам и почтовым дорогам.
В 1887 году Рейган был избран в Сенат США, но в 1891 году подал в отставку, чтобы стать председателем Железнодорожной комиссии Техаса[en], о чём попросил его друг, губернатор Техаса Джеймс Хогг. Эту должность он занимал до выхода на пенсию в 1903 году[1][2].
Сознавая важность истории, Рейган был одним из основателей Исторической ассоциации Техаса[en] и организовывал встречи ветеранов Конфедерации в своём штате. Он написал мемуары Memoirs, With Special Reference to Secession and the Civil War, опубликованные в 1905 году.
Рейган умер 6 марта 1905 года от воспаления лёгких в своём доме в Палестине, пережив всех членов правительства КША. Он был похоронен на кладбище Ист-Хилл в Палестине[2][5].
Историк Бен Проктер[en] включил Рейгана в свой список «четырёх величайших техасцев XIX века», наряду с Сэмом Хьюстоном, Стивеном Остином и Джеймсом Хоггом. В его честь назван округ Рейган в Техасе[2], а также несколько школ, в том числе начальная школа в Далласе[6] и средние школы в Хьюстоне и Остине.
Напишите отзыв о статье "Рейган, Джон Хеннингер"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [bioguide.congress.gov/scripts/biodisplay.pl?index=R000098 Reagan, John Henninger] (англ.). Biographical Directory of the US Congress. Проверено 3 октября 2012. [www.webcitation.org/6CrbvBhYc Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Ben H. Procter. [www.tshaonline.org/handbook/online/articles/fre02 Reagan, John Henninger] (HTML). Handbook of Texas Online. Texas State Historical Association. Проверено 3 октября 2012. [www.webcitation.org/6CrbvdJK1 Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
- ↑ Cadwell Walton Raines. Year book for Texas. — Gammel Book Company, 1902.
- ↑ Boyd B. Stutler. [www.wvculture.org/history/journal_wvh/wvh24-1.html The Confederate Postal Service in West Virginia] (англ.). West Virginia Archives and History (1962). Проверено 4 октября 2012. [www.webcitation.org/6Crbwb8px Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
- ↑ [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=6221943 John Henninger Reagan] (англ.). Find a Grave. Проверено 5 октября 2012. [www.webcitation.org/6CrbxOjyt Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
- ↑ [www.dallasisd.org/Domain/573 John H. Reagan Elementary School] (англ.). Проверено 5 октября 2012. [www.webcitation.org/6CrbyB0iB Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
Литература
- Peter A. Branner. The Organization of the Confederate Postoffice Department at Montgomery. Montgomery, Alabama: The Author, 1960.
- August Dietz. Confederate States Post-office Department. Richmond, Virginia: Dietz Press, 1962.
- August Dietz. The Postal Service of the Confederate States of America. Richmond, Virginia: Dietz Printing, 1929.
- John Henninger Reagan. Memoirs, With Special Reference to Secession and the Civil War. New York: Neale, 1905.
| ||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Рейган, Джон Хеннингер
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
