Рейли, Сидней

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Розенблюм и Рейли

Сидней Рейли
Sidney Reilly
английский разведчик, «король шпионажа»
Имя при рождении:	Соломон (Шломо) Розенблюм
Род деятельности:	разведчик
Место рождения:	Одесса, Российская империя
Награды и премии:

Си́дней Ре́йли, другие переводы Ра́йлей, Ре́йлей (Жорж де Лафар), Ра́йллэ (дело ЧК Одессы), (При рождении, предположительно Соломо́н или Самуи́л или Зи́гмунд Розенблю́м; англ. Sidney George Reilly) (24 марта 1873, Одесса — 5 ноября 1925, Москва) — британский разведчик, действовавший в 1910—1920 годах в России и на Ближнем Востоке. Помимо русского, свободно говорил еще на шести языках. В Картотеке британской разведки обозначен как S.T.-1.

Биография

Рейли не был британцем. Его биография полна белых пятен и во многом основана на его личных утверждениях. По общепринятой версии Рейли был рождён под именем Георгия Розенблюма в Одессе, 24 марта 1874 г. Есть и другая версия (по книге «Век шпионажа»), что Рейли родился 24 марта 1873 г. под именем Шломо (Соломон) Розенблюм в Херсонской губернии (в состав которой входила, в частности, и Одесса). Он был незаконным сыном Полины (Перлы) и доктора Михаила Абрамовича Розенблюма. Позднее он сам утверждал, что родился в Ирландии, а если признавал своё рождение в России, то часто утверждал, что сын дворянина. Воспитывался он в семье Григория (Герша) Розенблюма, — двоюродного брата настоящего отца, и домовладелицы Софьи Рубиновны Розенблюм (впоследствии, в 1918 году, сдавшей свой одесский особняк под британское консульство).

Когда Рейли рассказывал, что инсценировал своё самоубийство в Одесском порту перед отъездом, за этим может быть что-то реальное. Причиной отъезда он часто называл то семейный скандал, то участие в революционном движении.

Детство и юность

Рейли писал, что в 1892 году он арестовывался царской охранкой за участие в революционной студенческой группе «Друзья просвещения». После освобождения приёмный отец сообщил Соломону, что его мать умерла, а его биологический отец — врач Михаил Розенблюм. Взяв себе имя Сигизмунд, Рейли отбыл в Южную Америку на британском корабле. По теории Б. Локхарта (англ. Lockhart) в Бразилии Рейли взял себе имя Педро. Он работал в доках, на строительстве дорог, на плантациях, а в 1895 г. устроился поваром в экспедицию британской разведки. Он спас во время экспедиции агента Чарлза Фотергилла, который позже помог ему получить британский паспорт и приехать в Великобританию, где Зигмунд Розенблюм стал Сиднеем. Розенблюм изучал в Австрии химию и медицину, в 1897 году в Англии завербовался в разведку Великобритании под фамилией своей жены — ирландки Маргарет Рейли-Каллаган.

Написавший основательную книгу о Рейли Андрей Кук (англ. Andrew Cook) выдвинул убедительную теорию, что в Лондоне под именем Sigizmund Rosenblum появился приблизительно в 1895 химик, торгующий патентованными лекарствами. Одним из его клиентов был пожилой священник, Hugh Thomas. Когда зажиточный Томас умер, Розенблюм через несколько месяцев сошёлся с его молодой вдовой Маргарет. Розенблюм отравил пастора, чтобы заполучить вдову и наследство. Если это так, это идеальное преступление, которое никогда не расследовали. По этой теории Розенблюм, возможно, бежал в Англию от французской полиции, поскольку убил курьера анархистов, перевозящего деньги. Убийство произошло в движущемся поезде, совершенно в стиле Джеймса Бонда. Какие-то связи с революционерами континента у Розенблюма были, поскольку руководитель антитеррористического отряда Скотланд Ярда Вильям Мелвилл (англ. William Melville) вскоре завербовал Розенблюма информатором и помог тому превратиться в британца Рейли.

Рейли на Дальнем Востоке

На деньги жены и очевидно британской разведки из Рейли получился международный бизнесмен с обширными географическими и запутанными финансовыми делами. Позднее он говорил о секретных заданиях, о которых мало свидетельств. В 1897—1898 годах работал в английском посольстве в Санкт-Петербурге. В 1898 году лейтенант Рейли действовал в заграничной организации российских революционеров «Общество друзей свободной России», с 1903 года был в русском Порт-Артуре под видом торговца строительным лесом, там вошёл в доверие командования русских войск и добыл план укреплений, который якобы продал японцам. Подозрение в шпионаже в пользу Японии не помешало Рейли основаться в Санкт-Петербурге. Здесь он взял себе новую жену — Надежду, не расторгая брака с Маргарет. В 1905—1914 годах, до Первой мировой войны, действовал в России (с сентября 1905 по апрель 1914, помощник военно-морского атташе Великобритании), затем в Европе. В справочнике «Весь Петербург» значился как «антиквар, коллекционер». Увлекался авиацией, был членом Санкт-Петербургского лётного клуба.

Рейли во время Первой мировой войны

Рейли создал связи с царским правительством. Когда началась Первая мировая война, он отправился в Нью-Йорк, чтобы переправить в Россию оружие из Америки. Посредничество было выгодным. Впервые официально Рейли поступил на службу в британскую разведку в конце 1917 г. Он стал лётчиком канадских ВВС и переправился через Лондон в Россию. Это доказывает, что его рассказы о шпионаже имеют какую-то основу, — вряд ли кого попало отправят на такое задание. Большевики захватили власть в России и стремились к миру с Германией, что было угрозой для Британии, — это надо было предотвратить.

В начале 1918 года был в составе союзной миссии направлен в красный Мурман и Архангельск. В феврале 1918 года появился в красной Одессе в составе союзнической миссии английского полковника Бойля и занялся организацией английской агентурной сети с внедрением в круги красных комиссаров (есть признаки, что там он сошёлся с Я. Блюмкиным).

В начале марта 1918 прибыл в Петроград и прикомандирован к военно-морскому атташе капитану Кроми, затем к главе английской миссии Брюсу Локкарту дипломату и разведчику (что, впрочем, во время войны одно и тоже). Рейли и его непосредственный начальник в России Роберт Брюс Локкхарт, составили план, по которому личная охрана Ленина, нёсшая охрану Кремля — латышские стрелки, — будут подкуплены для совершения переворота. Они верили, что подкупили командира латышских стрелков, полковника Эдуарда Берзина, которому передали 700 тысяч рублей (по данным коменданта Кремля П. Малькова, официально — 1 200 000; для сравнения: зарплата Ленина тогда была 500 рублей в месяц). Берзин был верным большевиком и рассказал всё Свердлову и Дзержинскому. Наивные британцы втянули в дело американцев и японцев. «Перевербованному» Берзину были сообщены явки и адреса известных белогвардейцев. Когда в августе 1918 произошло покушение на Ленина, заговор западных дипломатов рухнул. Волна красного террора уничтожила их сеть. Белогвардейцев расстреляли, а полученные деньги пошли на постройку клуба для латышских стрелков и издание агитационной литературы. Рейли удалось бежать, но он был заочно приговорён к смертной казни.

В мае 1918 года совершил вояж на белый Дон, к Каледину, и под видом сербского офицера через всю Россию вывез в Мурманск и посадил на английский эсминец Александра Керенского. Затем в Москве и Петрограде принялся организовывать заговоры против большевиков. В июне 1918 года передал пять миллионов рублей для финансирования Национального и Тактического центров. Координировал мятеж левых эсеров 6 июля 1918 года в Москве.

В Москве Рейли легко и свободно вербовал советских служащих (в том числе и секретаршу ЦИКа Ольгу Стрижевскую) и получал от них нужные ему документы, в том числе свободный пропуск в Кремль по подлинному удостоверению сотрудника ЧК на имя Сиднея Релинского. Также выступал под собственным именем, под именами сотрудника угро Константинова, турецкоподданного негоцианта Массино, антиквара Георгия Бергмана.

Многие дела Рейли проваливались: попытка убить Ленина не удалась из-за отмены митинга, где тот хотел выступить, восстание левых эсеров провалилось, задание Локкарта организовать мятеж в петроградском гарнизоне тоже провалилось.

Удалось убийство эсером Яковым Блюмкиным немецкого посла Мирбаха, и покушение на Ленина 30 августа 1918 года, которое чекисты объясняли «заговором послов». На заочном суде в ноябре 1918 года в Москве Рейли был приговорён к расстрелу и объявлен вне закона.

После разоблачения заговора Локкарта и убийства Кроми Рейли сбежал через Петроград — Кронштадт — Ревель в Англию, где стал консультантом Уинстона Черчилля по русским вопросам и возглавил организацию борьбы с Советской властью. Он писал, что большевики — «раковая опухоль, поражающая основы цивилизации», «архивраги человеческой расы», «силы антихриста». «Любой ценой эта мерзость, народившаяся в России, должна быть уничтожена… Существует лишь один враг. Человечество должно объединиться против этого полночного ужаса».

В начале декабря 1918 года Рейли опять в России, в белом Екатеринодаре, офицер связи союзной миссии в ставке главкома ВСЮР Деникина. В начале 1919 года посещает Крым и Кавказ, с 13 февраля по 3 апреля 1919 находится в Одессе в качестве эмиссара.

В своей родной Одессе анонимно публикует в белогвардейской газете «Призыв» № 3 от 3 марта первую автобиографию с описанием заслуг в борьбе против большевизма. Через ту же газету (№ 8 от 20 марта) сдаёт белой контрразведке трёх чекистов, с которыми встречался в Советской России: Грохотова из Мурманска, Петикова из Архангельска и Жоржа де Лафара из Москвы.

3 апреля 1919 года эвакуируется вместе с французами из Одессы в Константинополь, где недолго работает в британском комиссариате. В мае 1919 года прибывает с докладом правительству в Лондон, участвует в работе Парижской мирной конференции.

Вследствие военных авантюр финансовые дела Рейли пришли в упадок. В 1921 он вынужден продать на нью-йоркском аукционе большую коллекцию вещей Наполеона. Он получает около 100 000 долларов, но этих денег на его стиль жизни на долго не хватит. Рейли входит в тесные отношения с представителями русской эмиграции, лоббировал в английском правительстве финансирование белоэмигрантского Торгово-промышленного комитета (Ярошинский, Барк и др.), тесно сошёлся с Савинковым и с его помощью осенью 1920 года лично участвовал в действиях на территории Белоруссии армии Булак-Балаховича, которая вскоре была разгромлена РККА. В 1922 году с помощью Савинкова и Ю. Эльфергрена организовал на деньги Торгпрома покушение на глав советской делегации Генуэзской конференции, которое тоже провалилось. Был причастен к организации антисоветской провокации с «письмом Зиновьева».

В августе 1925 экстравагантная актриса Пепита Бобадилла прибыла в Хельсинки в поисках сведений о своём муже, Сиднее Рейли, пропавшем за границей. Она рассказала, что её настоящее имя Нелли Вартон, её мать англичанка, она родилась в Гамбурге вне брака, и сделала карьеру в Лондонском театре-варьете. Остаётся неизвестным, знал ли Рейли о этих подробностях. В качестве Пепиты она нашла себе достойную пару. Как и в случае с Рейли, она сошлась с пожилым богатым сценаристом, который вскоре умер. Брак с Рейли был заключён в 1923. Финские чиновники и русские эмигранты ничем не могли помочь и и дама возвратилась в Лондон, где стало известно о смерти Рейли в перестрелке в районе советско-финской границы. Советские газеты официально сообщили, что в районе финской деревни Алакюля 28 сентября 1925 года при переходе границы были убиты два контрабандиста. Настоящая судьба Рейли вырисовывалась не сразу. Окончательно детали стали известны лишь с крахом СССР, — были опубликованы дневники Рейли, которые он вёл в тюрьме.

Операция «Трест» и казнь Рейли

Операция «Трест» была крупнейшей для спецслужб в начале XX века. Большевики сами основали «контрреволюционную» организацию, куда завлекали белогвардейцев из России и эмиграции.

Начальник британской разведки в Хельсинки Эрнест Бойс (англ. Ernest Boyce) попросил Рейли о ещё одной услуге — выяснить, что из себя представляла эта подозрительная организация на самом деле. На границе Рейли должен был встретить «верного человека» — Тойво Вяхя. Чтобы заполучить от Рейли всё, что он знал, ГПУ инсценировала смерть обоих на границе так, чтобы информация наверняка дошла до британских служб. Так Рейли не мог уже надеяться на дипломатическую помощь как британский подданный. На допросах в Лубянке Рейли придерживался легенды, что он — рожденный в Клонмели в Ирландии британский подданный, и отказывался сообщать что-либо. Несмотря на ежедневные допросы, в тюрьме он вел дневник, в котором анализировал и документировал используемые в ГПУ методы допроса. Очевидно, Рейли полагал, что в случае побега эта информация могла быть ценной для британской секретной службы. Записи делались на папиросной бумаге и прятались в щели между кирпичей. Они были обнаружены лишь после его смерти в результате обыска. По мнению Андрея Кука, Рейли не пытали, за исключением инсценированной для психологического давления казни.

Меня посадили в машину. В ней были палач, его молодой помощник и водитель. Короткий путь до гаража. В это время помощник просунул свои руки через мои запястья с наручниками. Шел дождь, знобило, было очень холодно. Палач куда-то ушёл, ожидание казалось бесконечным. Мужчины травят анекдоты. Водитель говорит, что в радиаторе машины какая-то неисправность и ковыряется там. Затем снова поехали немного дальше. ГПУшники, Стирн (В. А. Стырне) с коллегами пришли и говорят, что казнь отложена на 20 часов. Ужасная ночь. Кошмары.

— Дневник Сиднея Рейли. 30 октября 1925

Дневник Рейли был сфотографирован ГПУ и о его существовании не было известно до развала СССР. Опубликован в Англии в 2000 году. Дневник не подтверждает данные допросов, что может свидетельствовать как о фальсификации допросов, так и об «игре» Рейли со следователями. Приговор от 1918 года был исполнен по личному приказу Сталина 5 ноября 1925 в лесу в Сокольниках, куда Рейли ранее регулярно выводили на прогулку. По свидетельству очевидца Бориса Гудзя, казнь осуществили Григорий Федулеев и Григорий Сыроежкин. Тело отвезли обратно в тюрьму Лубянка для осмотра и фотографирования, похоронили во дворе тюрьмы. После казни ходили слухи, что он жив и перевербован ГПУ.

Компаньон Рейли Борис Савинков был арестован похожим способом, его заманили в Минск для встречи с членами «московской антисоветской организации». Он получил 10 лет тюрьмы, но погиб, по официальной версии, выпрыгнув из окна Лубянской внутренней тюрьмы 7 мая 1925 года.

Киновоплощения

Рейли стал весьма популярной фигурой в киноиндустрии как на Западе (суперагент и один из прототипов Джеймса Бонда), так и в СССР (как одно из главных действующих лиц «заговора послов» и последующей антисоветской борьбы белой эмиграции).

• Владимир Сошальский (Заговор послов, 1965)
• Всеволод Якут (Операция «Трест», 1967)
• Александр Ширвиндт (Крах, 1968)
• Владимир Татосов (Крах операции «Террор», 1980)
• Сергей Юрский («20 декабря», 1981, «Берега в тумане», 1985)
• Харий Лиепиньш («Синдикат-2», 1981)
• Сэм Нилл («Рейли: король шпионов» «Reilly: Ace of Spies» (Англия, 1983)

Литература

• [militera.lib.ru/research/sayers_kahn/index.html Тайная война против Советской России].
• Е. Таратута. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pages.xtmpl?Key=6888&page=85 Запоздалая эпитафия].
• Савченко В. А. [militera.lib.ru/bio/savchenko/index.html Авантюристы гражданской войны. — М., 2000]
• Лев Никулин. [fdzerzhinsky.narod.ru/trest.html Мёртвая зыбь].
• Робин Брюс Локкарт. Сидней Рейли — шпион-легенда XX века.
• Эндрю Кук. На секретной службе Его Величества.
• [www.odessitclub.org/publications/almanac/alm_28/alm_28_58-75.pdf Копия донесения Рейли], сентябрь 1919.

Ссылки

• [www.sovsekretno.ru/magazines/article/3087 Ричард Спенс. А был ли РЕЙЛИ?] — «Совершенно секретно»
• [oldvladivostok.ru/articles/?a=203&s=123&p=2 Рейли во Владивостоке].
• [rutube.ru/tracks/3420911.html?v=737765bc18b2c94775b744ae7c63b0b2 Сидней Рейли — Подлинная жизнь агента 007]
• [www.peoples.ru/military/scout/rozenblum/ Глава о Рейли из Всемирной истории шпионажа]
• [www.pseudology.org/evrei/Reily_Sidney.htm Синтетический мистер Рейли]
• В. Воронков. [www.palariev.sitecity.ru/ltext_0703163441.phtml?p_ident=ltext_0703163441.p_0411202744 Сидней Рейли был одесситом…]
• Т. Гладков. [archive.is/20130416192026/www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm!id%3D10318007@fsbPublication.html Душа Джеймса Бонда отлетела в Сокольниках].

Отрывок, характеризующий Рейли, Сидней

«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.