Рейхлин, Иоганн

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иоганн Рейхлин
нем. Johannes Reuchlin
Дата рождения:

22 февраля 1455(1455-02-22)

Место рождения:

Пфорцхайм

Дата смерти:

30 июня 1522(1522-06-30) (67 лет)

Место смерти:

Бад-Либенцелль

Страна:

Священная Римская империя

Иоганн Рейхлин (нем. Johannes Reuchlin, Йоханнес Ройхлин; 22 февраля 1455, Пфорцхайм — 30 июня 1522, Бад-Либенцелль) — немецкий философ и гуманист. Считается первым немецким гебраистом не евреем, освоившим еврейский язык. Является создателем фонетической системы чтения средневековых греческих текстов, названной его именем[1].





Биография

Учился в городской школе в Пфорцхайме, был придворным певчим у маркграфа Баденского. Сын последнего, Фридрих, ровесник Рейхлина, подружился с ним и взял его с собой в Париж, где они оба изучали древние языки. В 1478 г. Рейхлин ещё раз посетил Францию и занимался в Орлеане и Пуатье юридическими науками. Став одним из советников вюртембергского герцога Эбергарда, он совершил вместе с ним ряд поездок по Германии и побывал в Италии, где усовершенствовался в еврейском языке, который стал изучать ещё в Париже. Из итальянских гуманистов наибольшее влияние на Рейхлина имели Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола. По возвращении в Штутгарт Рейхлин стал асессором верховного суда и прокурором доминиканского ордена для Германии; часто исполнял и дипломатические поручения. Император Фридрих III возвёл его в дворянское достоинство. Позже Рейхлин был профессором в Гейдельберге, затем в Ингольштадте и Тюбингене.

Творчество

Свои обширные знания Рейхлин изложил в целом ряде сочинений. Высшая и главная заслуга его — это изучение еврейского языка и еврейской теологии. В 1494 г. вышел трактат Рейхлина: «De verbo mirifico», в 1506 г. — «De rudimentis hebraicis», в 1517 г. — «De arte cabbalistica libri V», в 1518 г. — исследование об ударениях и орфографии еврейского языка. «De verbo mirifico» служит как бы введением к книге «De arte cabbalistica», в которой сочетается христианское мировоззрение и каббала.[2]

В этих двух трудах Рейхлин останавливается на новопифагорейской и каббалистической философии. Под Verbum mirificum разумелось в каббале «tetragrammaton» — то есть таинственное состояние четырёх букв Ihvh, «несравненное наименование, не изобретённое людьми, а дарованное им Богом».

Первая буква этого слова, соответствуя числу 10, означала, по пифагорейскому толкованию, начало и конец всех вещей, вторая равнялась 5 и означала соединение Божества (триединства) с природой (двуединства по Платону и Пифагору); третья означала 6 и представляла результат единства, двуединства и триединства (1+2+3=6); последняя снова соответствовала 5, но обозначала уже человеческую душу.

По мнению Рейхлина, новопифагорейское учение было тесно связано с каббалой; оба стремились возвысить дух человеческий до Бога, оба проповедовали преображение земной жизни и необходимость подготовки к небесному блаженству. «De rudiments hebraicis» —Наполовину грамматика, наполовину словарь еврейского языка, с еврейским текстом для упражнений. Рейхлин воспользовался для этого труда материалом, собранным средневековым лексикографом и грамматиком Давидом Кимхи. Труды Рейхлина по еврейскому языку были в высшей степени ценны как для богословов, так и для филологов. Только со знанием еврейского языка возможна была проверка некоторых частей Вульгаты на предмет правильности перевода. Вульгате сам Рейхлин противопоставлял «Veritas hebraica».

Лютер высоко ценил Рейхлина, называя его своим отцом; учениками его были Эколампадий и его внучатый племянник Меланхтон.

Спор о еврейских книгах

В 1507 г. некто Иоган Пфефферкорн (принявший в 1506 или 1507 году христианство еврей) издал книгу "Der Iudenspiegel" (Еврейское зерцало), в которой он нападет на евреев и их религию и требует, чтобы у них были отняты все книги, поскольку они и являются главной причиной того, что евреи не крестятся. Вслед за этим он издает еще несколько других книг, направленных против евреев, их обрядов, обычаев. Он говорит о страшной ненависти, которую питают евреи к христианам.

В 1509 г. Пфефферкорн в лагере под Падуей выхлопотал у императора Максимилиана мандат, по которому евреи должны выдать свои книги Пфефферкорну, а он может их, если найдет противными христианству, уничтожить.

В 1509 г. Рейхлин был вызван на спор Пфефферкорном. Продолжительный литературный конфликт, возникший между обоими, по справедливости считается высшим пунктом развития немецкого гуманизма. Пфефферкорн предложил сжечь все еврейские книги и силой заставить евреев посещать христианские храмы. Рейхлин выступил против этого предложения. Он подразделял все еврейские книги на несколько категорий (Св. Писание Ветхий Завет, Талмуд и т. д.) и доказывал, что в каждой из них есть много полезного для христиан.

Уничтожение всех еврейских книг евреи сочли бы за доказательство того, что христиане сами не уверены в правоте своего дела. Рейхлин советует открыть в каждом немецком университете, на 10 лет, по две кафедры еврейского языка. В заключение он напоминает, что свобода вероисповедания гарантирована евреям самими императорами. Пфефферкорн, в трактате «Handspiegel», резко и грубо задел Рейхлина, обвиняя его даже в подкупе евреями. Рейхлин отвечал брошюрой «Augenspiegel», где взывал к солидарности всех учёных сил Германии против Пфефферкорна и его партии. Кельнские доминиканцы во главе с Гохстратеном не могли оставить без ответа брошюру Рейхлина; спор последнего с Пфефферкорном был перенесён на церковный форум. Богословский факультет кельнского университета потребовал от Рейхлина, чтобы он изъял из продажи все свои сочинения за евреев и публично отрекся от Талмуда.

Завязалась бесконечная литературная борьба Рейхлина и его сторонников с кельнскими обскурантами. Император Максимилиан, курфюрст майнцский и все гуманисты приняли сторону Рейхлина. Кельн и Майнц сделались центрами 2-х противных направлений — обскурантизма и гуманизма. Папа Лев X, к которому обратились в разгар спора, очень либерально отнёсся к Рейхлину и повелел даже открыть кафедру еврейского языка в Риме. Только в 1520 г, когда реформационное движение стало грозить Риму, папа изменил своё отношение к рейхлиновскому делу и издал указ против Рейхлина. Рейхлиновский спор вызвал выход в свет знаменитого сборника: «Письма тёмных людей», в котором, однако, сам Рейхлин участия не принимал.

Рейхлин был не только гебраистом, но и выдающимся филологом-классиком. Его именем часто называется то греческое произношение (так называемое «рейхлиново чтение»), которое, в противоположность эразмовскому этацизму, обозначается словом итацизм.

Память

Статуя Рейхлина входит в состав памятника реформации, воздвигнутого в Вормсе.

В честь Рейхлина названа медаль города Пфорцхайм, присуждаемая за выдающиеся немецкоязычные работы по гуманитарным наукам каждые два года по представлению Гейдельбергской академии наук, начиная с 1955 года. Медаль была учреждена в ознаменование 500-летия со дня рождения Рейхлина и сопровождается денежным призом в 12500 евро.

Напишите отзыв о статье "Рейхлин, Иоганн"

Литература

Лучшая монография о Рейхлине принадлежит Л. Гейгеру:

  • «Johann Reuchlin, sein Leben und seine Werke» (Лейпциг, 1871).
  • Ср. его же, «Историю возрождения в Италии и Германии».
  • [www.maranat.de/sir_02_15.html Иоганн Рейхлин — учёный, писатель, гуманист.]

Примечания

  1. Людмила Доровских. Древнегреческий язык: учебное пособие. — Флинта, 2011. — 136 с. — ISBN 978-5-9765-1049-4, 978-5-02-037410-2.
  2. [www.maranat.de/sir_02_20.html Марина Аграновская «Закономерности в немецкой истории» Часть 20]

Источники

Отрывок, характеризующий Рейхлин, Иоганн

– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]